I'm not bulletproof

      Чонгук думает, что Хосок — искусство, имеющее множество граней. Он мог бы книгу написать на тысячу страниц, но так и не раскрыть всех глубин, не собрав всех уголков ускользающей сути.       Хосок объездил Корею и полмира, от этих поездок у него миллион смешных и не очень историй осталось, да пара шрамов на шее. Чонгук надеется, что старший когда-нибудь доверится, осмелившись рассказать и о них.       Хосок часто впадает в меланхолию. Чонгук может только догадываться, что происходит в его голове в такие моменты. Он задумчиво смотрит в окно, чуть вздёрнув подбородок, скользит пальцем по ободку горячей кружки, наверняка обжигаясь, но руку не отнимает; он как будто не здесь, а там, за стеклом и границами, в небе со звёздами. Чонгук любуется его профилем, режется об острую линию челюсти, в такие моменты он тонет от бессилия в океане Хосока, а так хочется в нём самом. Отросшие до плеч чуть вьющиеся волосы собраны в пучок серебряной вилкой. Чонгук тянется к макушке, вытаскивая столовый прибор, и то ли вонзить зубцы себе в ногу, чтобы очнуться, то ли в Хосока, чтобы вернулся на землю к нему. Старший медленно оборачивается, горечь утекает из карих глаз в секунды, он улыбается Чонгуку приветливо, до щемящего в груди искренне и нежно. Подаётся лицом к протянутой ладони, доверчиво трётся о загрубевшие пальцы, чуть прикрывая глаза. Локоны спадают, обрамляя идеальное лицо, и Чонгук просто не выдерживает. Всего.       Где-то глубоко внутри Хосок несчастен, Чонгук чувствует это и не понимает, как при таком раскладе из старшего солнечный свет исходит, добро, забота и понимание для всех и каждого; как из него непрерывным ключом любовь льётся, для него одного, какого-то Чонгука, трепетные взгляды, преданность и ласка Хосока. Его руки, его вздохи, его сердце, сам Хосок для него одного.       Чонгук как мантру повторяет простые слова «ты красивый» — всего лишь правда, и смотрит с нескрываемым восхищением, как на изумительный шедевр, на самое прекрасное творение природы. Хосок краснеет каждый раз, как в первый, отмахивается и думает, что красивый он только когда танцует. Поэтому же Чонгук с ним?       Чонгук с ним, потому что это он, Хосок, придаёт красоту танцу, каждому движению, делает совершенным абсолютно всё, до чего дотрагивается. Он не может перестать на него смотреть, отстраняя от лица камеру, любуется, впитывая до малейших деталей: трепет ресниц, напряжённый взгляд, чуть приоткрытые губы, едва уловимый поворот головы, взмах тонких рук, поэзию тела. Он смотрит, не отрываясь, как блики света целуют родинки, желая прикоснуться, почувствовать красоту на кончиках своих пальцев, вдохнуть её аромат. Кожа Хосока гладкая, нежная и тонкая, от лёгких прикосновений младшего покрывается мурашками. Тело Хосока податливое и обжигающее, Хосок раскрывается и дарит Чонгуку спасение. Всего себя отдаёт, он бы растворился в Чонгуке, если бы мог, если бы младший позволил.       Хосок больше не думает, вручая сердце Чонгуку. Страшно впервые открыться, позволить любви затопить лёгкие и дышать лишь одним человеком, но младший стоит всей внутренней борьбы с самим собой. Хосок весь в нём, бежит сахаром по его венам. Но Чонгук думает, что ущемляет свободу Хосока, что держит и давит, не давая пространства. Что своим желанием – присвоить себе и никогда не отпускать – загоняет старшего в клетку, копая в самую душу, разрушает его хрупкий мир. Чонгук не хочет делиться, привязывая к себе, а после первый отстраняется, вручая ненужную никому свободу. Камера остаётся нетронутой на столе.       Хосоку хочется сделать себе больно, наказать жалкого и ничтожного, наивно решившего, что достоин любви Чонгука. Смешно. Хосока всегда бросали, из городов всегда уезжал именно он. Даже в приютившей его семье, где он платил за аренду комнаты, вскоре попросили съехать.       Собравшись с последними силами, он отправляет в издательство работу по переводу на несколько глав вперёд, отменяет уроки по скайпу, закрываясь в квартире, в своём оставшемся без Чонгука выжженном мире.       Чонгук на повторе смотрит последнюю запись на канале Хосока. Находясь на смотровой площадке в национальном парке, старший танцует, выпуская из пластичного тела дикое отчаяние. Раннее утро, кроваво-серые краски рассвета перед дождём, распущенные волосы следуют за порывами ветра, Хосок в струящейся блузке, что спадает с плеча, открывая вспарывающую кожу ключицу. Босиком он двигается по узкому бордюру ограждения, за его спиной раскинулся спящий город, и никто не видит, как Хосок взлетает, полный боли и отчаяния, за грустной музыкой не слышно крика его растоптанной души. Чонгук впивается пальцами в мышку, — Хосок балансирует на грани, одно неверное движение и он упадёт вниз, отсюда кажется, что прямо на город, по факту — на каменистый склон холма. Слова заканчиваются, мелодия замедляется, Хосок расставляет тонкие руки как крылья, прикрывая глаза, он смело подаётся спиной вперёд, секунда и его нет в кадре. Внутри Чонгука что-то обрывается, дрожь пробивает с головы до ног. Он понимает, что Хосок принёс мат и точно знал, куда падать, но ему страшно и больно. Хосок поделился тем, что чувствует с ним, и с целым миром, боясь высоты, он в последний раз оголил душу. В следующем кадре Хосок смотрит в камеру, за его головой едва различим размытый город, тучи сгустились, опуская на землю сильный ливень. Он часто дышит и улыбается. По его лицу бегут прозрачные ручейки дождя, смешиваясь и скрывая жгучие слёзы. При съёмке данного видео никто не пострадал, только глупый Чонгук, да ещё более наивный Хосок.       Хосок плывёт в жидком серебре или ему так только кажется. Две недели он лежит в забытье, сначала на кровати, потом на кафеле ванной. Эмоции кончились, слёзы выплаканы, он опустошён, не чувствуя ровным счётом уже ничего. Он смотрит в стену, тяжело моргая свинцовыми веками. Так хочется написать Чонгуку, что-то сопливо-банальное вроде «Я умираю без тебя. До чего ты меня довел, посмотри». Хочется позвать, чтобы пришёл и всё осознал, чтобы спас, признавался в любви и укорял себя, а Хосок бы простил, целуя в мокрые щёки. Он и так простил, только забылся, что не в дораме, не в одном из своих постановочных клипов. Он тянется к телефону обновить почту, просто так, пять раз в минуту, чтобы посадить батарею скорее, но чувствует, что что-то не так. Живот в который раз сводит, но из него не выходит даже желчь, Хосок не помнит, сколько не ел, а пил лишь воду из крана у раковины. Пытаясь встать, голова начинает кружиться, его мутит и тянет обратно к полу, Хосок успевает набрать короткий номер.       Ему прокалывают витамины, вводят в организм питательную смесь, две недели покоя – и он снова в квартире, собирает вещи, сбегая от себя в новый город.       Чонгук думал, что Хосок искусство, имеющее множество граней. Он ошибся, у Хосока только одна – драма, ставшая его жизнью.