I'm not bulletproof

      — Знаешь, когда в тебя влюблены безответно, это совсем не круто, — говорит Юнги, устраивая вытянутые ноги на коленях Хосока, — чувствуешь себя без вины виноватым.       — Что, хён, Чонгук опять позвал на ужин? Если он тебе совсем не нравится, зачем тогда соглашаешься? — не понимает Хосок.       — Да я только на пятый раз допёр, что он меня на свидания таскал! К тому же, бесплатная макрель на дороге не валяется. И к сведению, последние два раза я за себя сам платил, — он делает умный вид, а потом пинает Хосока, щекочущего его пятки.       — Но тебя хоть кто-то любит, хён, — говорит Хосок с ноткой зависти, — хочет о тебе заботиться...       — Только я не чувствую ничего в ответ. Да, сначала это приятно, внимание к твоей персоне и блеск в глазах, а что потом? Надоедает до тошноты. Мелкий у меня уже поперёк горла с его приставаниями. Говоришь ему по-хорошему — не понимает, грубо — обижается, глаза мокрые, губы дрожат, и смотрит так, будто ты только что купленный шарик упустил в небо, что хочется самому себе залепить за такое, — Юнги отнимает у надутого Хосока подушку. — Ну хочешь, я тебя любить буду? Заботиться и что там ещё, а?       — Нет, меня ты терпишь, а любишь ты мелкого.       — Я же сказал, что нет, — смотрит на него, как на глупого.       — Не этого, другого, — поправляется Хосок.       Юнги мрачнеет. Он знает, что Хосок никому не расскажет, и не важно, что в комнате помимо них ещё Сокджин, сидящий напротив, и Намджун, зарывшийся в конспекты, они тоже ничего никому не расскажут. Юнги не делится своими чувствами, держит в себе неуместную любовь, знает, что Тэхёну она не нужна. Младшему вообще ни до чего дела нет, кроме его фотокамеры. И скетчбуков. Он с головой в творчестве и искусстве. С Тэхёном до жути интересно, весело и легко, чертовски тепло и уютно. Правда, всегда немного больно, когда хочешь поцеловать серую макушку или родинку на кончике носа, а на тебя смотрят наивными глазами и рассказывают о картинах Каспара Фридриха, как о главном откровении в своей жизни. Юнги подавляет неуместный порыв и со временем сдерживать себя легче, не одёргивая в последний момент руку, а вот сердце рвётся наружу, не прекращая биться о рёбра. Скорее бы свернуло себе шею, глупая птица.       — Глупо надеяться, что другой человек станет твоим миром, — подаёт голос Сокджин, — это даже немного нечестно по отношению к несчастному. Он ведь тоже ищет любви, а ты от него не взаимности ждёшь, а спасения от самого себя. Только к спасателям испытывают благодарность, а не чистую и вечную. Сначала лав ёрселф, Хосок, лав ёрселф, — Сокджин назидательно грозит корявым пальцем и светится так, будто выиграл миллион. Он такой всегда, сколько Хосок себя помнит. Просто потому что Сокджин.       — Да всё у него в порядке с самоидентификацией, — подаёт голос Намджун. У него большая и чистая, взаимная ещё со школы и, кажется, на всю жизнь, физикой зовут, — познакомить его надо с кем-то и всё.       — Да я и так чуть ли не с транспорантом хожу, — возмущается Хосок.       — Может в этом и есть проблема? — предполагает Юнги. — Ты слишком... открытый.       — Настоящий тактильный маньяк, — подтверждает Сокджин, — не пойми неправильно, я люблю твои внезапные обнимашки, парни их любят, даже Юнги в восторге, хоть и пищит, ай! — Сокджин ловит лицом подушку. — Но, может, за этим твой человек и теряется? Тянется к тебе, но видя, что ты всех подряд готов комфортить, опускает руки и уходит, так и не попробовав открыться? Подумай над этим.       — Это же совсем не то, хён, — Хосок не признается, но мысленно соглашается с Сокджином, хоть и отчасти.       Хосок обречённо вздыхает и погружается в свои мысли. Да, он шумный и любит прикосновения, это часть него, неосознанно тянуться к людям, показывать, что да, я рядом, слушаю тебя, ты мне интересен и важен. Возможно он перебарщивает, пытаясь заполнить пустоту внутри себя. Хосок давно живёт один, пустота живёт рядом, неустанно скребётся под левым ребром. За учёбой, работой и прочим она ощущается где-то на периферии, но бывает накрывает. С каждым годом всё чаще и чаще. Сейчас же она обрушилась как лавина, предупреждала ведь Хосока своим рокотом, неслась издалека и вот, он погребён под толщей гнетущих ощущений. Встречи с друзьями и музыка тут не помогут. Хосок хочет немного любви, не братской. Не надо безумных чувств как в кино (ну может совсем чуточку). Хосок умирает без неё. Его вообще никто никогда не любил так, ни разу в жизни. Девчонка в туалете на выпускном, задирающая подол платья со словами "мне надо лишиться девственности до переезда в колледж" и парень с танцевальных курсов "ты отлично двигаешься, не хочешь попрактиковаться у меня дома?" совершенно не в счёт. Хосок задыхается и умирает, возможно сходит с ума. В нём столько нерастраченной нежности, столько особенных чувств, что он готов дарить каждый день тому самому, совсем не тех, что дарит друзьям. У него сердце нараспашку и весь мир к ногам, только люби в ответ. Но как-то так выходит, что его не любят, отвергают сразу или бросают чуть позже, никогда Хосок не чувствовал искренней взаимности в ответ. Солнце в его душе медленно затухает от того, что некого греть своими лучами.       — Ну ладно, — он хлопает по коленкам Юнги, аккуратно выбираясь с дивана, укладывая пятки в ярко-зелёных носках обратно (Чонгук подарил на Рождество) и собирается домой. — Увидимся, парни, — попрощавшись со всеми, решает прогуляться до дома пешком.       Кутаясь на балконе в плед, Хосок потягивает кофе, любуясь закатом. Никому конкретному его любовь не сдалась и он отдаёт её миру. Он любит закат, любит этот затёртый, но согревающий плед, любит сидеть на балконе, наблюдая за кипящей жизнью внизу и размеренным течением облаков над головой, а ночью искать созвездия. Любит каждую мелочь, и горько усмехается, понимая, что и сам он всего лишь мелочь.       А где-то совсем недалеко, буквально в паре кварталов, в такой же маленькой и уютной квартирке на стенах висят его снимки, в альбомах его портреты (все в профиль, пока он не видит), и засыпает владелец всего этого с болью на сердце и мыслями о нём, Хосоке.