In my Blood

— Объясни мне, почему мы, дети богов Олимпа, должны праздновать день, когда родился сын другого бога, которого даже не существует? — Чонгук лениво боролся уже пятнадцать минут с гирляндой, которая все никак не поддавалась и упрямо не давала себя распутать. — Я тебе уже говорил, что люблю этот праздник и каждый год отмечал его со своим отцом, а так как его сейчас нет рядом со мной, то я буду его праздновать с тобой, — деловито объясняет Тэхен, повесив несколько игрушек на пушистую двухметровую ель, тут же отойдя от нее и прикидывая, куда повесить следующие. — То есть я, что, замена твоему отцу? — Даже не пытайся искать здесь скрытый смысл, его там нет, Чонгук. — Тэхен даже не оборачивается в сторону своего парня, что стал подозрительно на него щуриться после услышанных слов. — Ты гирлянду распутал? — Нет, кто вообще эту идиотскую вещь придумал? — Один из самых сильных и свирепых сыновей бога войны Ареса мысленно поднимает белый флаг перед простым проводом с лампочками, который он так и не смог распутать. Тэхен все же оглядывается и ехидно улыбается, видя милейшую картину, а именно своего парня, всего в проводах и лампочках с самым удручающим выражением лица, на которое тот только способен. — Чонгук-и, ты просто что-то с чем-то. — Я лучше пойду минотавра завалю, чем еще хоть пять минут буду эту хрень пытаться распутать, — вздыхает парень. — Ты обещал помочь, помнишь? — Тэхен медленно подходит к сидящему в кресле бойфренду, отложив праздничные игрушки в сторону. — А теперь сдаешься? — Он забирает несчастную гирлянду из чужих рук и бросает ее на пол рядом, а сам садится на колени к погрустневшему парню. Сильные руки тут же находят свое место на талии и бедрах, а голова утыкается в чужую шею. — Я не думал, что это будет так утомительно. — Он делает глубокий вдох, ощущая запах кожи и еловых веток, аромат грядущего праздника и глинтвейна, сваренного час назад, дымящегося на журнальном столике рядом. — Если хочешь, я все сделаю сам, а ты сходи завали минотавра. — Хихикает Тэхен, прекрасно зная, что Чонгук никуда не уйдет, наступит себе на горло ради него, но все вытерпит, даже если его будут выпроваживать из этого дома. То есть, уже из их общего дома. После того, как они наконец-то прекратили ходить вокруг да около и начали встречаться, приходилось искать места для уединения, что было не очень удобно. Через месяц дом для единственного сына богини Афродиты был готов, что позволило Тэхену переехать из общих казарм в свое собственное жилище. Оно, конечно же, было не так роскошно, как у отпрысков большой тройки, но Тэ смог вдохнуть в него уют и тепло, которых ему так не хватало вдалеке от родины. Его двери всегда были открыты для сестер и новых друзей, а еще для одного сына Ареса, что вскоре переехал к нему на постоянное место жительства. Ну а что? Цветочные горшки и книги по садоводству немного потеснили мечи, гантели и все те вещи, что присущи настоящим воинам. Однако это никак не помешало их совместной жизни. По утрам завтрак был всегда на Чонгуке, который и сам удивился собственному порыву. Ему до чесотки в груди хотелось доставлять радость и счастье своей второй половине, что он, собственно, и делал. И, как и у всех пар, у них были хорошие и плохие дни. То есть, очень плохие, учитывая вспыльчивый характер Чонгука. Стоило кому-то не так посмотреть на Тэхена, как он вспыхивал словно фитиль, и доставалось потом всем, в том числе и самому Тэ. — Сколько можно ревновать меня к каждому столбу?! — Тогда прекрати заигрывать с каждым столбом! — Что? Серьезно? — А думаешь, я не вижу, как ты глазами стреляешь? — Господи, Чонгук, я не стреляю глазами! — Ты сам этого не замечаешь, но стоит кому-то к тебе подойти, как тут же начинаешь флиртовать! — Издеваешься?! Я ни с кем не флиртую! — Я не слепой, и все прекрасно вижу! — Одна из кружек летит в ближайшую стену и с треском разлетается на мелкие кусочки. — Ты достал уже со своей ревностью! Я тебя люблю! Хватит себя так вести! — В эту же стену прилетает другая кружка. — Ты достал! — Глаза Тэхена начинают светиться ярко-голубым цветом от злости, он бы с радостью сейчас в эту стену впечатал одного идиота, но вместо этого в ход идет посуда, которую они периодически бьют во время ссор. Он разворачивается и уходит в прихожую, где висит верхняя одежда и стоит обувь. — Куда ты пошел?! — Чонгук идет следом за ним, такой же разъяренный. — Подальше от тебя и твоего идиотизма! — Глаза все еще опасно светятся, когда сын Афродиты надевает шапку и застегивает пальто. — Ужин сам приготовишь, когда успокоишься, — прилетает сыну Ареса, и дверь их небольшого дома с грохотом хлопает о дверной косяк. В такие дни Тэхен уходит к сестрам, а Чонгук кричит от злости, выплескивая ярость на пустое пространство вокруг себя. Так выходит практически всегда, когда они ссорятся, все потому, что отец Чонгука точно так же вел себя по отношению к своей возлюбленной Афродите. Не только все хорошее случается в их отношениях, но и плохое. Раз уж любовь парней — воплощение чувств их родителей. Любовь Афродиты и Ареса была яркой, страстной, еще более безумной и болезненной, чем у их детей. Богиня действительно была ветреной особой, она знала себе цену, а потому вертела влюбленными в нее людьми, как сама хотела. Арес же был нетерпим, яростный, он не собирался делить свое с кем-то еще, особенно если это касается его жены. Поэтому от их ссор содрогался весь Олимп. Но, как и в любой истории, всему когда-то приходит конец, так и вышло в отношениях Ареса и Афродиты: они развелись, богиня нашла себе другого партнера, а ее бывший муж выискал утешение в войнах и других руках. Хирону однажды пришлось все рассказать Чонгуку и Тэхену, которые долго потом переваривали всю эту историю, однако они и не думали расставаться. Это стало их главным отличием от своих родителей — ребята были полубогами, а значит, наполовину людьми, что делало их поступки и выбор не всегда следующими за своими предками. Они сами решали, что им делать, лишь в короткие мгновения поддаваясь чувствам, что были на уровне инстинктов. И в такие мгновения возлюбленные были готовы убить друг друга. — Вашу ругань было слышно даже на Олимпе. — В дом без стука входит Намджун, стряхивая с себя выпавший первый снег. — Чего приперся, умник? — пыхтя, сказал Чонгук, собирающий осколки от несчастной посуды по всей гостиной. — Видел, как Тэхен заставил всю траву в лагере заколоситься в ноябре месяце. — Смеется гость. — Сразу пошел к тебе, чтобы удержать от порчи совместно нажитого имущества. — Вали отсюда нахер, не беси меня еще больше, — ворчит Гук, выкинув весь мусор. Он смотрит на часы: сейчас полпятого. Пора готовить ужин. Стиснув зубы, парень заглядывает в холодильник. — Да ладно тебе, лучше расскажи, что опять не поделили. — Намджун улыбается и по-хозяйски усаживается за обеденный стол, ожидая увлекательного рассказа. — Ничего, — сухо прилетает ему в ответ. Чонгук достает мясо и овощи из холодильника, принимаясь за готовку, которую так ненавидит. Его собеседник на это только снова улыбается. Поразительные отношения: они готовы убить друг друга, но забота и добрые чувства при этом никуда не уходят. — Прекрати это. — Что? — Смеется гость. — Я затылком чувствую, как ты пилишь меня взглядом. — Не пилю, а умиляюсь, — тянет довольно парень и вовремя успевает среагировать, увернувшись, когда мимо головы пролетает нож, тут же застрявший в дверном косяке. — Вот, говорил же: порча совместно нажитого имущества. — Я сейчас снова кину и в этот раз не стану промахиваться. — Чонгук разворачивается и сжимает в руке уже другой нож, покрупнее. — С Сокджином потом сам будешь разбираться, — протягивает довольно сын Афины. — Ну же, мне скучно: мой парень ушел в лазарет работать, Хосок с Хироном где-то скачет, а Юнги с новеньким носится, словно с самым важным в своей жизни предметом. — Гук лишь глаза на это закатывает. Когда Намджун испытывает скукоту, его целью становится сам Чонгук. Доставать и без того неуравновешенного сына Ареса приносит ему какое-то садистское удовольствие. — Ну, он действительно важен для Юнги. — Как его зовут? Я все запомнить никак не могу. — Гость показательно чешет репу. — Чтобы ты и не запомнил? Издеваешься? — Гук же смотрит с искренним недоумением. — Боже, Чимин! Его зовут Чимин, он сын Деметры. — Точно. — Улыбается Намджун. — Зеленоглазка. Юнги расцвел рядом с ним, прямо как ты когда-то рядом с Тэхеном. — Заткнись, пожалуйста, — просит Чонгук, пока режет овощи. Парень ненавидел, когда каждый ему тыкал носом, что рядом с Тэ он становится лучше. Гук и так это прекрасно знает, желая обойтись без сопливых комментариев. — Юнги такой счастливый рядом с новеньким, просто отрада для моих глаз, а то ходит вечно темнее тучи. Весьма иронично, не находишь? Сын бога солнца и темнее тучи. — Намджуна иногда заносило так, что дурацкие шуточки начинали прорываться наружу. Чонгук же списывал все на переизбыток общения с Сокджином, который был источником таких тупых, по его мнению, приколов. — Слушай, свали уже, по-хорошему, а то я не посмотрю, что ты командир Тэхена, выкину тебя отсюда, и глазом моргнуть не успеешь. О, а это еще одна увлекательная история. Когда Тэхену и еще нескольким новеньким пришла пора выбирать, к какому отряду примыкать для прохождения тренировок и совместных соревнований, никто и представить себе не мог, что сын Афродиты пойдет не в красный отряд, лидером которого являлся его парень, а в синий, где главным был Намджун. Чонгук тогда готов был разнести весь лагерь. — Какого черта?! Почему не красный отряд? — Потому что ты посадишь меня на скамейку запасных и не дашь нормально жить жизнью отряда, — спокойно объяснял тогда Тэхен не только Гуку, но и Намджуну с Хироном, которым пришлось стать свидетелями семейных разборок, возникших на официальном мероприятии вообще-то. — Конечно посажу! Думал, я дам тебе подвергать себя опасности? Размечтался! — Вот поэтому и выбираю синий отряд, там ко мне будут относиться как к обычному члену команды, а не как к фарфоровой вазе. — Вообще-то, он прав, — встревая, заключает Намджун. — Твоего мнения не спрашивали, умник, — перебивает его Чонгук. Ситуация, конечно, вышла смешная, но для сына Ареса она была обидной. Он хотел быть рядом с Тэхеном, а тот его так продинамил, да еще и при всех. Это было сродни оскорблению. — Чонгук, будь проще, он же не уходит от тебя, — вставляет свои пять копеек Хирон, взывая к благоразумию. — Да пусть попробует только, — рыча, проговаривает сын Ареса. — Угомонись. — Тэхен встает со своего места и подходит ближе к своему парню, беря его руки в свои. Его глаза начинают светиться красивым голубым светом. — Чонгук, успокойся, я никуда не ухожу и не собираюсь бросать тебя, боже. — Мягкие ладони медленно поднимаются по чужим рукам вверх, проходятся по шее в успокаивающем жесте и зарываются пальцами в черные густые волосы. Они смотрят друг другу в глаза. — Но я все равно пойду в отряд Намджуна. — Гук смотрит в яркие глаза напротив, и вся злость начинает отступать. Он делает глубокие вдох и выдох. — Ладно, иди, — говорит, сдаваясь, парень. — Спасибо, Чонгук-и! — Тэхен улыбается той самой улыбкой, от которой сердце воина рассыпается в мелкую крошку, заставляя притянуть сына Афродиты ближе к себе для объятий. — Я все равно не в восторге от этой идеи, — ворчит Гук. — Ничего, ты как-нибудь переживешь это, я уверен. — Тэ целует его в уголок губ. Хирон, смотря на них, мысленно ставит Тэхену десять баллов. В их паре именно он был тем глушителем, что не давал Чонгуку срываться на всех вокруг. За прошедшие полгода парень так развил свои способности, что теперь запросто мог успокоить своего разозленного возлюбленного, только засверкав своими голубыми глазками. Это, конечно, очень упрощало всем жизнь в лагере, потому что раньше Чонгука было очень тяжело остановить от приступов ярости. Теперь, если Чонгук сам был не в состоянии утихомирить свои чувства, то стоило лишь позвать его бойфренда, и все затихало. — Может, ты распутаешь гирлянду, а я займусь чем-то другим? — Тэхен лениво перебирал волосы на примостившейся на его плече чужой макушке, пока широкие ладони медленно наглаживали его талию и бедра. — Например? — мурлыча, довольно спрашивает парень. Тэ знал, что Чонгуку не хватит терпения тягаться с гирляндой, но попытаться все же стоило. — Не знаю, дров, может, стоит наколоть для камина? — Дрова есть, ты утром их уже наколол, забыл? — Возле шеи раздается разочарованное мычание. — Может, снег почистить у дома? — Снег я почистил, пока ты колол дрова. — Снова мычание раненного кита. — Слушай, я же тебя не заставляю, найди себе занятие, пока я наряжаю елку, м? — Мне все равно кажется, будто я буду отлынивать, пока ты будешь тут с ней корячиться. — Неожиданно Тэхен выпрямляется, встает на ноги, увернувшись от приятных прикосновений, и тянет за руки Чонгука, чтобы тот поднялся вслед за ним. — Тогда хватит ныть! Давай быстро все сделаем и будем отдыхать. — Сын Ареса смотрит недовольно на пушистое дерево, мысленно сжигая его дотла. Ему, выросшему на истории Древней Греции и ее мифологии, которая являлась чистейшей правдой, было никак не понять суть такого праздника как Рождество и искренне было плевать на украшения и прочую атрибутику, но жизнь, конечно же, вносит свои коррективы. Тэ обожал этот праздник, а значит, приходилось мириться с его желаниями. — Ладно, нарядим эту... — Чонгук оглядывается на дерево и тянет печально, — несчастную. — А потом можно пойти погулять вокруг озера, — предлагает Тэхен. — У меня есть предложение получше. — Улыбается парень, снова схватившись за гирлянду. На этот раз он полон решимости разделаться с ней за десять минут. — Какое? — Тэ ловит чужой настрой и тоже принимается дальше раскладывать оставшиеся игрушки перед собой, чтобы понять, какие лучше повесить. — М? — Чонгуку хватает пяти минут, чтобы разобраться с ненавистным проводом и, подойдя к своему парню вплотную, накинуть на него, обмотав пару раз. — Ты что творишь? — хохоча, спрашивает Тэ. — Ты, я, ванна, — коротко шепчет Чонгук прямо в губы напротив, будто кто-то еще может их подслушать. — Заканчивай быстрее, а я пошел готовить ванну к заплыву. — Горячая ладонь несильно сжимает ягодицу, от чего Тэхен начинает краснеть, проваливаясь прямо в черноту глаз любимого человека. Все в лагере знали, что Тэ является главным успокоительным средством для своего парня, но никто не ведал, что Чонгук мог завести и возбудить его в ответ с пол оборота. Ему даже делать ничего особо не надо было. Посмотреть, невзначай прикоснуться, и скромный мальчик Ким Тэхен превращался в настоящего сына Афродиты, богини любви, на секундочку. Тэ любил так, как умеет только он: со всем пылом, страстью и отдачей, отчего у Чонгука шла голова кругом. Такой Тэхен заставлял его открывать в себе все новые и новые грани чувств и удовольствия. В такие моменты Чон любил каждый свой вдох и все живое вокруг, даже Намджуна (только тому об этом ни слова). — Тогда поторопись, потому что мне осталось совсем немного. — Улыбается сын Афродиты, нежно касаясь мягких губ напротив. — Одна нога здесь, другая там, — отвечает, повторяя чужую улыбку и целуя в ответ. За окном медленно садилось холодное зимнее солнце, снежинки кружили в своем незамысловатом танце, укрывая продрогшую землю белым покрывалом. Зима вступила в свои права.