О вине, галстуках - бабочках и чернильных пятнах

      Саймон разглядывал конверт с приглашением на ужин и помешивал сахар в чае. Он отдалился, безжалостно дал понять, что не будет посвящать Маркусу так много времени. То, что у Маркуса есть еще кто-то, казалось очевиднейшей вещью, но услышь блондин это месяц назад, покрутил бы пальцем у виска. Безусловно, ему было выгодно думать, что Манфред заслужил. Не он же один такой плохой! Беллетрист и слова об этом не сказал, просто резко похолодел. А зачем торопиться? В любом случае, прошлые их отношения не вернуть. По глупости он ответил, открыл свои чувства, но сейчас это оказалось совсем не нужным. И все же блондин продолжал слепо на что-то надеяться, продумывать у себя в голове ответы на тысячи вопросов, так и не заданных его экс-другом. На словах они были любовниками, хоть Гудман теперь и смело исключал почти любой физический контакт, ему удалось искоренить в себе чувство долга. Настроение и желание мимолетно появлялись, точно так же угасали, а либидо бесповоротно подавлялось постоянной работой, систематическим недосыпом. Теперь он точно не понимал, чего хотел: «уберите руки» или «сожмите меня крепче». Они часто остаются наедине, но земля уже не уходит из-под ног от счастья. Все еще хотелось быть на его стороне, не пропала заинтересованность в его качествах и жизни. Самым нелегким было признать то, что проблема в нем, он сам испортил, поторопился, переидеализировал. Но он не мог решиться, потому что чувствовал э т о каждый раз.       Норт собрала только близких друзей, и Саймон не понимал, почему он оказался среди них. Маркус встретил его у двери и с порога расправил его закатанные рукава и застегнул пуговицы на манжетах. — Я боялся, что Вы не придете.       Саймон снисходительно дождался, промолчал и обошел с наигранным безразличием. — Прошу, объяснитесь. Что я сделал? — мужчина безобидно (по его мнению) поймал его ладонь своей, но блондин резко выдернул. — Просто хочу отдохнуть. — Поговорите со мной, я не понимаю от чего. Что происходит последнюю неделю? Оставлю Вас, как только пойму. Я боюсь, что мы теряем друг друга. — Я великодушно сделаю Вам одолжение. Беллетрист остался на последней ступени и повернулся к собеседнику всем корпусом. — До начала наших… — запнулся, — отношений. Что с Вами произошло? — Следующий вопрос. — Вы издеваетесь? — Нет! — Вы разочаровались во мне сейчас? — Есть немного. Я сказал немного? Вы же не думали, что сможете врать нам долго? — Я не понимаю, — Маркус, ожидавший услышать совсем не это, растерялся. — Главное, что я понимаю, — Саймон продумал этот диалог несколько раз и даже потренировался, но понял, что этого недостаточно. — Это Вам за письмо! — звонкая пощечина, — За поцелуй! — наотмашь, — За часы! А это… — отдышался, — от чистого сердца!       От последней Маркус увернулся и перехватил руку, угрожающе рявкнув: — Угомонитесь! Есть множество способов выместить агрессию, но более безопасных! Я понимаю, что Вам очень плохо, однако контролируйте себя!       Гудман громко втянул воздух, когда увидел под носом у Манфреда багряную дорожку. Он аккуратно дышал ртом, на виске от ярости вздулась венка, а глаза вглядывались в лицо блондина, надеясь увидеть там хоть капельку стыда. — Отпустите, я уйду.       Маркус, зажимая ноздрю платком, зашел в дом и коснулся Норт за предплечье, тут же исчезая в одной из комнат. Она последовала за ним и сунула ему в свободную руку большой клочок ваты. — Вы подрались?... — Он, — откашливаясь, — дикий какой-то. Я не ошибался. Мне действительно придется уехать. Хочу забыть. — А я как чуяла, что добром это не кончится. Не буду Вас отговаривать. Мы с Вами еще успеем попрощаться. Я буду помнить все пятнадцать лет нашей дружбы. Я благодарна Вам. Воды? — Воды.       Он продолжает слышать его голос: раздраженный, надтреснутый по утрам и бодрый к вечеру, взволнованный в особо интимные моменты, томный и обжигающий на ухо, басовитый на оживленной улице. Страшно. В этот раз Саймон точно его потеряет. Потеряет Маркуса. Его имя было вышито красной нитью вдоль сознания, приятно ощущалось на языке и продолжало пробуждать необъяснимые чувства. Он не мог ни отпустить его и двигаться вперед, ни вернуться. Как бы он ни старался, все равно будет плохо: пустые бутылки из-под алкоголя, запах папирос и скомканные листы с разведенными сантиментами. Гудман не научился любить и не верил в то, что кто-то сможет его научить, не верил, что мужчина, который в нем души не чает, перед ним, а когда наконец поверил, то ужаснулся. А что делать дальше?

И он чувствовал это каждый раз.