Человеческая натура

      Славочка все еще трезвый до скрипа желтеньких зубов. Сидит, рычит на всех в интернете и думает, как так докатиться-то можно было. Перед ним в свободном доступе куча наркоты, бесконечные запасы любого бухла (нормального бухла, а не паленого) и Мирон Янович косой от порошков ластиться и мурчит, прям любит-любит. А частный врач Мирона Яновича, который за бабки волнуется за тебя и звонит спрашивать о самочувствии раз в три дня, сказал что: не, Слав, пока тебе хватит. И, как бы, ЧТО СТОИТ МНЕНИЕ ЭТОЙ МЕССИИ, да? Но помирать вдруг резко расхотелось. Потому что Мирон его рукой обнимает во сне и говорит, что все нормально будет. Нет, ну ведь когда-то все должно стать заебись? Не вот эти плавучие-плакучие деньги, хайп и Федоров в расположении духа, который сердце рвет абсолютно безнаказанно. А нормально. Можно даже без хайпа, Слава проглотит и промолчит, если только Федорову будет нужен вне зависимости от биполярочки эмоций.       Мирон твердый и жилистый. Эгоистичный кусок говна, если честно. Про него никто сто процентно хорошо не говорит. Все в какой-то мере эту говнистость его видят. И что звезды у него в глазах горят на уровне — тоже. Но вот он лежит под одеялом легким и очень теплым, зарывается носом Славе в волосы и улыбается. Оплетает руками-ногами, и словно всегда так было. Уютно, спокойно, тихо.       Чаще, наверное, надо дозы путать и пере- ловить.       Славочка поджимает губы и жмурит глаза, чтоб перестать окунать себя в реальность как в мочу лошадиную. Всехорошовсехорошовсехорошо. Но: а потом опять ебано будет. Вот сейчас ему позвонят, ну может не сейчас — через сорок минут, через семьдесят минут, через сто двадцать. Сегодня-завтра вот позвонят и скажут что-нибудь, и Мирон опять проснется уебком. Потреплет по щеке на прощание и на такси бабки даст — уебывай домой, Славик. Я сейчас не в настроении и занят.       Ну вот надо же было, сука, так влюбиться. В голове кажется, что все как в фильмах и советах — стоит отвыкнуть, и человека в твоем сердце как не было. Просто пере- терпеть, привыкнуть к одиночеству монотонно-постоянному, вернуться к бывшей какой-нибудь и сделать вид, что все окей. Отвлечься на вязание и плетение фенечек. И все сработает. Но сердце ноет и воется. Очень хочется нормальности, хороших отношений, как у него были до, терпимой жизни. Ему тридцатка почти, а что у него есть? Шестнадцать баттлов и одна огромная проблема, которая хуярит все.       Слава поворачивается к Мирону лицом и смотрит в сонные глаза с расширенными зрачками. Мирон трезвеет редко, и в эти «редко» становится стервой ебучей, так что Славик ему сам подсовывает таблетки и муку, конфетки с разными рисунками. Кушай, зая, поправляйся. Федоров ведется и славный-сладенький снова. И смотрит вот сейчас расфокусированно и влюблено, мажет костлявой рукой по щеке.       — Мирон, а ты и дальше меня сучить будешь, да?       Конечно же Славе похуй на все эти прикосновения блядские, которые гореть еще три сезона будут.       — В смысле?       Слава думает: В КОРОМЫСЛЕ, ДЯДЬ!       Опять под дурочку. Рак на горе задохнулся свистеть, а Мироша все под одну дудку пляшет. Не видим, не слышим, не говорим. Славочка знает: да, Федоров больше недели не алло в трезвость, но в голове-то все равно должно было что-то остаться. Ну не совсем же он далекий. Вот Славочка — думает Славочка — вот Славочка, когда передоз ловил, когда этот злоебучий свет в конце тоннеля видел, он даже тогда понимал, че у него по чем и за сколько. Было «Солнце мертвых», которое на самом деле жаль, что не заценили, потому что он душу вложил свою какую-никакущую, были Андрюха вот с Мишей и Ваней, по которым он и на том свете скучать будет, и вот Мирон был. Мирон и неопределенные отношения. Мирон и блядки. Мирон и наркота. Мирон и одеяла теплые. Мирон и нескрипучая кровать в элитке. Мирон и вот эта улыбка его нахальная и высокомерная. Вагон Миронов, все Федоровы, и маленькая тележка того, из чего он состоял и что нес в Славино существование. А у Мирона неужели нихуя сейчас нет?       Федоров вмазанный по полной. Он лезет паучьей ладонью Славе по груди вниз, улыбается как и улыбался, такой типа: «это имеешь ввиду?»       Вот, наверное, что Федорову не нравилось до Славиного передоза. Ну да, любовь любовью, а говорить-то надо по расписанию. С Мироном вот сейчас не поболтаешь, каким бы он мужиком умным ни был. Вряд ли ухандошенный Слава хоть чем-то лучше. А моменты, когда Слава на него ясными глазами смотрел, можно по пальцам пересчитать.       — Мирон. — Машнов выдыхает устало и гнусаво, потому что от антибиотиков иммунитет по пизде замаршировал. — Я не хочу трахаться. Давай просто поспим?       Мирон даже под всей своей суперкачественной (короли другого не юзают) слышит, что звучит явно как прощание. С другой стороны, сколько они с Сонечкой уже прощались? Колесо Сансары-то все равно крутится и все на свои места ставит. Сонечку — к Оксане, Мирона — к Славушке.       Федоров качает головой, мол, йес, гоу ту слип (хуй, на самом деле, знает, — Машнов не особо в английский). Потому что Слава классный, когда рот свой паршивый не открывает по пустому делу. И плечо у Славы мягкое, как облако, и руки у Славы охуительные, прям какие надо.       — Только не уходи, пожалуйста.       Мирон говорит «пожалуйста». Искренне и без сарказма. Без своей сраной надменности. И наигранности.       А Слава вот часто просил Мирона о такой хуйне. Не уходи, не бросай, побудь вот тут рядом просто, мне так легче настолько, что ты себе даже представить не сможешь. Мне не плохо тут. Мне всегда вот так хочется, не уходи хотя бы минуту, блять, Мирон, пожалуйста.       У Мирона бабки крутятся, горят дедлайны, срочно нужно выкупить билет на самолет до НОВОЙ ГВИНЕИ ИЛИ КУДА ТАМ. Но Слава кивает и думает: ладно, ладно. Ничего ж страшного нет, Мирон, что ты псина ебливая. Куда я от тебя уйду?