под тектоническими плитами

      На двести тысяч лье вокруг — тишина, вдохни и задержи дыхание. Глаза у Элис красные, как глоток сухого вина; она проебала все, что могла, и Марине ее пиздецки жалко. Дворняжка побитая, ей Богу. Андриевски же в своей старой петле недолюбливала заучку-Куинн, вечно жужжащую над ухом с очередной нудной фигней, но в этой, доведенной до всех возможных проявлений контроля, мутированной, окончательно долбанутой реальности она ей черезвычайно необходима. Чтобы вернуть все к началу. К истокам. К первоисточнику пространство-временного континуума.       Читательский билет становится выходом из положения, идиотский кроличьей лапкой; Библиотека, закрытая от посторонних зевак, распахивает влегкую двери, когда девушка свою потрепанную книжонку с желтизной бумаги сует в лицо одному из пингвинов в сером, затянутых галстуком туго-туго. Зельда кивает со стойки, поправляя свои роговые очки, мол, Марина, я знала, что ты обязательно придешь; только пять минут, милая, на большее не рассчитывай, и махнет рукою охране. Марине на самом деле хватит и трех.       — Поднимай задницу, Куинн, — говорит она с порога, только от Элис осталось предательски мало; тело совсем как пух.       Андриевски со сломанной маленькой куклой играть не намерена, вытаскивать щипцами калеными из проклятого сумасшествия нет лишнего времени, потому что после смены вселенных у девушки за пазухой не осталось ничего, кроме призрака Уикер, которая портал открыла магией своей божественной и излечила щеку со словами «мы были друзьями».       — Мы разве знакомы? — отвечала Марине не-Джулия — Ким — с карандашом наточенным за ухом и тотальной пустотой на дне горьких зрачков.       — Вот черт. — а на деле хотелось орать, материться, проклятья извергать, ведь якорь утерян; корабль пойдет ко дну.       Элис в углу обтянутой белой парусиной комнаты сидит, сжавшись в один сплошной нерв, взгляд ее бегает, не задерживаясь ни на чем дольше мгновения, ладони хваткой крепкой стягивают плечи, чтобы не видно было разобщения ее внутреннего — в Марине же волшебница мельком узнает иллюзорные миражи, в блестящих рыжих волосах потерявших начало.       — Зачем ты здесь? — вместо голоса скрип заржавелой калитки; вместо себя застиранное непонимание.       — Вокруг происходит полнейшее дерьмо. — щебечет девушка с приставкой двадцать три, — Эти фрики что-то сделали с Джулией. Она воображает себя гребанным архитектором и…       — Ничего не помнит.       — Да.       — Библиотека обо всем позаботилась, стерла память тем, кто может представлять опасность. Всем, кто видел Его.       Марина «Его» не видела, того самого, от которого по спине арктический холод и жаркий зной мешаются воедино; у нее же до сих пор на корке сознания печатью выжженной находится шестипалый Квентин и не эта Куинн, — груда костей, не более.       — Тогда, какого хрена, блять, умнейшая волшебница всех миров торчит в этой тюрьме, зализывая собственные раны? Прекращай размазывать сопли…       — Время! — речитативом проносится рядом.       — Твою мать, — шпион из Андриевски на деле никакой; ее пальцы каменеют, когда она в сумку свою бездонную лезет, спешит, шипит; там мешаются травы и запахи; Марина вытаскивает что-то на свет.       — Эй, крошка, показывай. — охранник за дверью делает шаг вперед.       — Это книга, идиот. Мозг Элис — сраная кладезь знаний, а вы спускаете его в унитаз.       И она буквально всовывает в ладони блондинки фолиант, затёртый до хлипкой ткани на корешке, брови изгибает язвительно надзирателю и на ноги поднимается — те затекли.       Каблуки Андриевски стучат трелью по паркету, отдаляясь все дальше и дальше. «Срань господня, помоги ей додуматься» молит Марина дебильный космос, потому что шанса помимо этого нет; не случится еще одного чуда и не поможет никто извне. Сигарета загорается с третьего щелчка; магии безумно мало.       А Куинн чувствует, как крепкой веревкой ей затягивают трахею, сил выбраться катастрофически не хватает, а подарок старой не-подруги тяжелеет грузом на коленях. Название — не прочтешь, буквы проглядывают кое-как обрывками, лоскутками; Элис опять остается одна. Но вот страницы мягкие, как и вся комната, выглядят от чего-то бутафорией и выдумкой, волшебница хочет не верить своему еле живому знанию, но большим по инерции уже отодвигает переплет, находит ляссе, перелистывает и дыра. Вырезанная аккуратно ножом посередине блока, внутри — склянка с белой пылью. Девушка точно знает, что это — раздробленные кости фей; это, блин, магия.       Марина, кажется, только что спасла Элис Куинн. И весь мир, возможно, тоже. Чисто в своих целях, конечно. //       Пенни шарахается от любого звука, в серости местной находя укрытие и уединение. Главное, чтобы не пронюхали местные божки, не узнали чтоб о причине нервного срыва предсказательницы-узницы и не вспороли волшебнику ножом для бумаги за это живот — дохлый, не дохлый, а больно будет как не крути. У Адиёди теперь во внутреннем кармане идеально отглаженного пиджака томятся сложенные аккуратно листы, на которых округлым почерком выведены пророческие строки, а в кулаке смятым огрызком поизносившийся — но до сих пор рабочий — проездной Кассандры, что она подарком на память прощальным спрятала для мужчины.       «Войди в сонный дом, где тебя не ждут, где мрак и пыль, и соль разъедает стены. Сгори. Истлей, а потом восстань, приняв Ада дар бесценный»       Пенни считает, что в комнате плача он точно никому не нужен, да и зачем — о Кэди речь заходит предельно редко, разве только в голове, но ничтожно остро в самый центр черствой души. Пенни думает по правде лишь о своей кудрявой девушке, когда среди ночи вламывается в ту запечатанную для библиотекарей дверь; Орлафф-Диаз не хватает, как чистого воздуха в прокуренном баре. Мужчина готов ради нее на все, даже, если придется погибнуть вновь.       А комнатка оказывается такой же темной, мазутом поглощенной, как сажа после взорвавшегося вулкана — слепой бы тут видел лучше, волшебник же идет на ощупь. Сердце стучит, удары пропуская через раз, потому что страх первобытный разбавляется щепоткой отчаяния и каплей надежды, под подушечками пальцев ощущаясь кристальной крошкой. Адиёди будто бы изучает Преисподнюю изнутри, просачиваясь паразитом через червоточину.       — Уильям!..       Пенни дергается, как от удара; звук гортанный, имя его произносящий, накатывает волной из ниоткуда и со всех сторон разом; из черноты глядят следяще два горящих огнем глаза — ей Богу, адово.       — Какого хрена?… Вы…знаете меня? Что за фокус?       — Я знаю все, и вижу вся, и слышу всех, — зрачков у голоса нет, лишь абсолютный пламень, — Теперь я жду.       Мужчине хочется спросить чего до зубного скрежета, ведь чертова Библиотека способна на многое лишь бы оставить своих работников при себе, но он, оно — Проводник — только смотрит, не отрываясь, копается в коридорах памяти, выискивая неоплаканные тайны, горячей кровью проникая под нитки ненужной одежды и прямиком во вздутые мраком вены.       — У меня есть проездной. — листок потрепан и измят, а срок годности перечеркнут ручкой.       — Хорошо, — глаза блестят в жалком полуметре, становится душно и до ужаса в пятках потеют ладони; бумажка сгорает за секунду, опаляя кожу полукругом, — Подумай, куда ты желаешь отправиться, Уильям, и сосчитай до трех.       Мысли путаются, словно рой неугомонных пчел — раз. Пенни же должен вернуться домой, обязан просто — два. Всем нутром он хочет к тем, кому необходим, да? — три.       Пасть его заглатывает моментально, зубами стертыми сжимая помятое тело; кожа плавится от внезапного жара, слезает с щек, волосы опаленные выпадают и кажется, внутренности сгорают в одночасье; последнее, что волшебник помнит до нестерпимой боли — устойчивый запах серы и красные точки, мелькающие мертвыми звездами в пространстве.       Адиёди, хватая ртом сладкий кислород, открывает заново глаза в стерильной чистоте. И свете. И цвете нормального — его — измерения. И, кажется, он вновь становится цельным. Обновленным что ли. Живым.       — Пенни?..       Белая, точно вата, со взглядом по-оленьи грустным из-под замасленных очков наблюдает за мужчиной Элис Куинн; губа у нее трусится слишком по-детски.       — Элис! — Пенни сжимает девушку в своих объятиях настолько сильно, что косточки ее птичьи хрустят под руками, она же дышит ему рвано в шею, благодаря, плача, к теплу тела волшебника стремясь оледенелым своим, — Где мы? Что с квестом? Где остальные?       — Тебя не было слишком долго, — блондинка шмыгает носом, оглядывается опасливо и за локоть утаскивает Адиёди в дальний угол комнаты, — Нам надо отсюда выбираться. Сейчас. Сможешь нас перенести?       — Но магия?..       — Мы вернули ее, но не полностью. Попробуй.       Но вместо ощущения распада на золотые искры в организме не происходит ничего, жужжание, неприятная дрожь.       — Блять.       Ужас неистово бьется в груди, силясь пробить решетку снежных ребер. Элис дергается, суетится, пытается собрать себя по осколкам быстро, спешно; оня тянет пальцами выцветшие волосы и думает-думает-думает.       Марина.       — Точно, — у Куинн от волнения книга выпрыгивает из ладоней вниз, эхо падения разнося на коридоры вперед; у двух бродяжек остаются считанные секунды до окончательных прутьев тюрьмы, а девушка трепетно на обложке выводит склянкой белые дорожки, хватает на одну, — Вперед.       — Какого?..       — Быстро.       А топот десятков ног и отрезвляющий крик усиливаются за стеною; срабатывает дурацкая сигнализация. Пенни вдыхает остатки выстраданного кем-то волшебства, татуировки на фалангах его смуглых моментально загораются медными лучами. Адиёди успевает лишь схватить ладошку Элис в свою, сплести их пальцы, соединить рубцы и раствориться вспышкой закатной перед тем, как Зельда появляется на пороге, поправляя гневно скошенные к носу роговые очки.       Они спасаются, чтобы спасти других.       Чертовы герои.