Пламя в моём сердце

Теперь они живут вдвоём. Месяц назад, снова разбуженный томными стонами, дядя влетел в комнату младшего брата и, от волнения заикаясь, накинулся на мужчин с криками: — Д-да что вы себе п-позволяете?! — дрожащий рукой указывая на голубков, с порога вещал телохранитель. — Спать в-вообще н-невозможно!! Мне уже даже б-беруши не помогают!! — Хочешь к нам? — бесстыдно продолжая сжимать отца в объятьях, спросил племянник. А сам смотрел на шатена из-за плеча пламенновласого, при этом потирая кончиком носа бледную кожу любимого мужчины. Гаара молча повернулся к сыну — он, определённо, был против. Впрочем, и Шинки не серьёзно, и марионеточник не собирался соглашаться. — Что-о?! — лицо Канкуро, и без того пунцовое от стыда, с огромными от удивления глазами, приняло ещё более комичное выражение. — Д-дан-низ-зач-что! — слитно выпалил он и тенью бросился прочь. — Зачем ты так с ним? — укорил парня Песчаный. — Это же мы виноваты, что разбудили. — Это дядя виноват, с его-то чутким слухом, — словно ничего не случилось, парень возвратился к ласкам. Осторожно подцепив зубами кожу, потянул Пятого за щёку. Фыркнул, почувствовав песок. — Шинки... — С меня хватит! — Канкуро снова стоял на пороге, теперь одетый, со свитками за спиной, с сумкой в руке. — Я ухожу. — Правда? — повелитель железного песка даже не попытался скрыть радостные нотки. Услышав которые, дядя столь же открыто всхлипнул. — Я знал, что отец тебе дороже, но не так же... — Да нет, я... — до парня дошло, что он перегнул палку. Но Гаара разобрался с ситуацией сразу, вывернувшись из объятий и, ребром ладони наградив затрещиной сына, уже спешил к брату навстречу. — Куда это ты на ночь глядя? — К Луке, к кому же ещё, — отвернувшись, кукловод тяжело шагал к выходу. — Она-то меня примет. — Извини, Канкуро... — Это извинения за какой период? — остановившись, советник злобно зыркнул на своего каге. — Так ты знал... — Гаара, действительно, выглядел удивлённым. — С первой ночи! — взорвался мужчина. — Я, сначала, не поверил. Думал, мне кошмар приснился. Но потом это повторилось! И опять! И снова! И так последние почти-два-года! Вы же не только двери закрывать забываете, так ещё и не ставите барьеры! — он грустно вздохнул. — Я не понимаю, Гаара. Правда, не понимаю... как ты... как вы можете вот так. Друг с другом... Пожалуй, впервые в жизни казекаге было стыдно. Он молчал, не зная, что сказать: брат был прав. Но... Но из-за того, что это был Шинки, Песчаный не мог сопротивляться. Что он не перепробовал за это время — злился, игнорировал, отталкивал, приказывал, повышал голос... Только, стоило губам сына снова его коснуться, и всё — у хладнокровного и собранного главы деревни сносило крышу. Он, забывая обещания больше не целовать парня, снова сжимал в его объятьях, валил на пол, позволял ублажать себя, стонал от удовольствия, царапался и кусался. Обычные смертные зовут это страстью. Казекаге, знавший страсть разве что к убийству, да и то в далёком детстве, сам от себя был в шоке. А парень... парень понимал ситуацию и пользовался этим. Но не столько из-за чувства превосходства, сколько из-за того, что чувствовал себя точно так же. — Я не отступлю, — встав между старшими, заявил Шинки. Дядя был ему дорог. Но связь с отцом — нет, этого из своих рук он не отпустит. — Знаю, — прошипел Канкуро и, горько втянув воздух напоследок, ушёл, хлопнув дверью. — Тебе надо извиниться перед дядей, — назидательно повторяет Гаара, заполняя какие-то документы. Они в кабинете казекаге. У Шинки небольшой перерыв и он зашёл к отцу, ожидая дальнейших поручений. — Я пытался, — парень, теперь вытянувшийся и возмужавший, сидит, вальяжно развалившись, в кресле напротив. Ноги похотливо раздвинуты, взгляд томный. Он большим пальцем водит по горящим устам, глубоко дышит. — Но он уходит от разговора. Только и спрашивает: "Вы расстались? Нет, тогда говорить нам с тобой не о чем". — Юноша садится прямо, откровенно-грустно вздыхает (желание ненадолго прячется глубже). — Неужели так трудно понять, что его упрямство ничего не исправит? Пламенновласый молчит. Сын на него смотрит. — Ты возьмёшь меня? — Не здесь же. Шинки кивает на закрытую дверь. — Я могу послать сторожить клона. — Дома, — Песчаный, не поднимая головы, берёт следующий свиток. А, когда парень встаёт и его руки тянутся к воротнику собственной одежды, замирает с ручкой над бумагой. Бирюзовый взгляд на мгновение темнеет, в воздухе веет опасностью и кровью. — Дома. — Тихо, уверенно повторяет Пятый и возвращается к делу. Юноша обиженно цокает. Но ослушаться приказа — не смеет. Движением руки призывает плащ из собственного дзюцу и, бросив печальный взгляд на любимого, уходит. Поначалу у них всё было проще. Точнее — сумбурнее. И больнее. В физическом, не в духовном смысле. Причиной было его ещё неразвившееся тело. Не окрепшее, с бледной мускулатурой, с тонкими, пусть и сильными руками, узкой грудью и бёдрами, короткой шеей. Да и, разве что, высоким порогом боли. "Хорошо, что я шиноби", — думал 16летний Шинки, после первой ночи смотря на кровавые пятна. В порыве страсти он не различил боль с истомой, но любезное утро разбросало по местам все сюрикены. Как он только вытерпел это? Ах, да, желание отдаться Отцу было сильнее. Он, впрочем, вообще всё не очень хорошо помнил. Томный шёпот "будь паинькой", да "потише" и ответные, сводящие с ума, стоны... что там ещё было? Пару дней он с трудом ходил нормально. Здесь бы отказаться от своих желаний... да куда там. И спустя неделю всё повторилось. Было немногим легче. Туго, неудобно и неловко им обоим. "Первый раз кровь в голову ударила слишком сильно", — сделал вывод взрослеющий, но уже не по годам умный Шинки. — "А сейчас пока рано. Но, ничего, есть множество видов секса". "Не отступлю" уже тогда читалось в изумрудном взоре. И он упорно следовал за отцом, иногда буквально на нём виснув, чтобы склонить к постели. Конечно, всё было в разумных пределах — на людях юноша никогда не подавал виду, что отношения с казекаге у него имеют какой-либо иной, кроме как любви к родителю, характер. Но наедине, в спальне Гаары, когда никто их не видел и не слышал (кроме, как оказалось, дяди), парень с силой прижимался к телу мужчины, скользил губами по слегка солёной коже, иногда останавливаясь, чтобы сплюнуть песок. А Песчаный на это тихо смеялся, ласково водил пальцами по спине мальчика, заводя того ещё больше. На производительность обоих отношения не влияли. Даже, напротив — Пятый чувствовал себя значительно лучше, ибо теперь у него появился отличный способ справиться со стрессом от нескончаемой работы. Да и Шинки, едва начавший сходить с ума от того, что влюбился в того, кого, казалось бы, нельзя в этом смысле даже коснуться, вернул себе привычное хладнокровие и невозмутимость. Вместе с тем он рос, за каких-то полгода не только догнав, но и перегнав в росте казекаге. Грудь стала шире, руки и ноги длиннее, да больше. Мускулатура от постоянных тренировок проявила себя сильнее и окрепла. Теперь, приблизившись к Пятому для поцелуя, он нависал над мужчиной, от чего пламенновласый казался ему не только бесконечно великолепным, но и хрупким. И от этого кровь кипела только сильнее. "Схватить, защитить, спрятать". Он сжимал возлюбленного в объятьях, всё больше дурея даже от простых прикосновений. "Не отпускать, не давать никому другому касаться". Сын готов был ревновать Отца даже к рабочему креслу (ведь на нём Пятый проводит больше времени, чем с кукловодом!!). А Песчаный отвечает: иногда невесомо и нежно, иногда страстно, впивая ровные ногти в гладкую и бледную кожу. Тёмноволосый извивается, стонет — разве может быть что-то чудеснее, чем взаимная любовь, выражаемая столь открыто и прямо? — Что я говорил по поводу приставаний на работе? — строго спрашивает Гаара заходя домой и снимая верхнюю одежду. — Не делать так, — быстро отвечает сын, взглядом пожирая сокрытое водолазкой желанное тело. Встречается с по-прежнему недовольным взором. Поджимает губы. — Но что я могу с собой сделать, когда ты слишком сексуален? Особенно когда чем-нибудь так увлечённо занят? И мы совершенно одни... Отец смотрит на сына. Уже чуть мягче, но ещё недостаточно, чтобы парень смог вздохнуть спокойно. Щурится, фыркает, к столу подходит. — Накажу. Шинки срывается со стула и в мгновение ока оказывается перед любимым на коленях, сильными ладонями сжимает ягодицы пока ещё скрытые чёрными брюками. Смотрит снизу вверх блестящим зелёным взглядом. — Накажи, — дыхание становится глубже. Он уже сопит, поминутно сглатывая слюни. — А ты и рад бы, — Пятый запускает руку в чёрную шевелюру. С усилием глушит в себе вспыхнувшее желание сжать пальцы и потянуть вниз, чтобы юноша сморщился от боли. — Тебе, что ни сделай, от всего в восторге. А тот не слушает, его взгляд уже прикован к другому месту. — Не от всего, — парень проводит пальцами по ширинке. Склоняется, ткань лижет. — Ш-шинки, — Песчаный едва ли чувствует прикоснование, но, поскольку всё видит, спокойным остаться не может. — Может, поедим сначала? — Так на голодный желудок же лучше, — юноша уже разобрался с ремнём и, облизывая губы, за молнию тянет. — Еда после секса всегда вкуснее. — Брюки соскальзывают вниз, оба мужчины сдержанно вздыхают. — А ужин нам я уже приготовил. Осторожно трусы снимает, пальцами нежно по члену проводит. Вот теперь Гаара вздрагивает уже от касаний. Опускает руки на плечи любимого сына, сжимает. А тот уже работает губами — умело, со знанием дела, ибо за два года прознал уже много. Песчаный не сопротивляется — томно стонет. Это то редкое время, когда он рад, что брата нет дома, хотя вернуть Канкуро казекаге по-прежнему искренне хочет. Доведя отца до экстаза, парень послушно встаёт по приказу, хотя ему самому осталось недолго, чтобы кончить. А Песчаный берёт его в свои руки, раздевает, сам проходится языком, черновласый кусает губы. — М-медленнее, Га-гаара, — и Пятый его слушает, пальцами водит мягче, губами обхватывает сочнее. Шинки, раскинувшись на столе, в отчаянье зажимает глаза руками. — Н-нет... н-не... ух... — прямо в рот любимому кончает. Пятый отстраняется, ухмыльнувшись. — А ты всё такой же несдержанный, Сына, — наклоняется к парню, целует. Тот обхватывает хрупкое (по сравнению с молодым, возмужавшим) тело руками и ногами. Мычит от удовольствия и, пока воздух в лёгких не кончается, не отпускает. — Доволен? Этот взгляд цвета океана так близко. С ума сводящий, дивный и сейчас — с насмешкой. Повелитель железного песка готов что угодно сотворить ради одного этого взора. И волос. И губ. И рук. И покрытого песчаной бронёй тела. Убить? Убьёт. Горы свернуть? Свернёт. Разбойников утихомирить? Всех повяжет. Да хоть в схватку с Седьмым Хокаге ввяжется, хоть с Ооцуцуки. Только одного никогда не сделает, даже если Отец попросит — не умрёт. Жизнь, в котором есть этот бирюзовый взгляд, смотрящий на него с любовью — дороже. — Угу, — дыхание приходит в норму, спина ноет от ссадин, в теле — истома. — Вот и славно, — казекаге выпрямляется, рукой по волосам цвета пламени проводит. Улыбается. — Хороший мальчик.