Тору помнится, что это всё начал как раз-таки Локи. Точно - кивает самому себе, ухмыляясь - кто, как не он.
Тогда была их первая ночь, разделенная на двоих, как на любовников. Неловких и неуверенных, полных нежности и желания. Тор нависал над ним таким сосредоточенным и шептал успокоения, пока тот пытался собрать себя в целое. Он успел перебрать все знакомые ему ласкающие слух слова, использующиеся в Асгарде, Ванахейме и Мидгарде. Но, когда Локи наконец поднял на него взгляд с тихим “да”, Тор на мгновение совсем забыл, как говорить. Он сглотнул, приводя в порядок пересохшее горло, и повторил невольно слетевшее с языка “брат мой”. Локи отозвался стоном. Тонкие руки скользнули на пылающую жаром спину, и он кивнул. Уткнувшись в пленительно сладкий изгиб шеи, Тор вновь позвал его, как брата, и мягко двинул бедрами.
Всю ночь они именовали друг друга никак иначе.
А утром, глядя на то, как солнце путается в смоляных прядях, Тор вновь проурчал ему это на ухо, пробуждая.
Нет, всё же это произошло не сразу. Просто не могло. Они долго образовывали новый смысл этого слова, неспешно создавали неповторимое звучание.
Тор звал его так на пирах, когда поднимал вверх свою полную чашу, осушая её в честь лучших асов и асинь Асгарда. И после, когда его бокал был уже не раз опустошен и даже разбит, а к плечу льнули пленительнийшие из нимф, он отводил их тонкие почти до прозрачности пальчики от своей груди, повторяя, что сегодня никак нельзя, сегодня он договорился о чем-то со своим младшим братом. Локи тогда румянился, как от крепкого вина, и опутывал себя вязью заклинаний, чтоб не притягивать прозорливых взглядов. Но Тор все равно смотрел: слишком голодно, неприкрыто. Юные нимфы смеялись звучно, как колокольчики, их радость разбегалась по залу серебром, ответный же взгляд Локи вливался в вены Тора расплавленным золотом.
Им бы прекратить этот маскарад, но они с болезненным отчаянием продолжали играть, называя друг друга братьями, обнимая за крепкие талии асинь, хохоча над чем-то с точеными асами. Со временем у Локи начало получаться даже лучше. Он все чаще ощущал, как по позвоночнику электрической искоркой пробегал ревностный взгляд, и едва вел подбородком в горделивом жесте, давая понять, что заметил.
- Брат, - на его плечо приземлялась тяжёлая ладонь, и все окружение, секунду назад завороженное его голосом и речами, агатом волос и мрамором кожи, таяли от чрезмерно добродушной улыбки и сини царских глаз.
Так это слово стало чем-то бо́льшим. Они произносили его настолько часто, что почти забыли первоначальное значение.
Локи, слыша шаги брата за спиной и его оклик, нередко прятался за первой же колонной, и они ребячески кружили вокруг неё, пока он не убегал в сад, увлекая Тора за собой. Тогда они еще юные, будто объевшиеся чудесными яблоками Идунн, скрывались под куполом вечного древа, что росло от корня великого Иггдрасиля и на чьи ветви некогда взбирался даже сам Один, укладывались, не задумываясь, на росистую траву, и смотрели сквозь листья на звёзды. Ветер, посланец Ньёрда, путаясь в могущественной кроне, нашептывал им легенды, когда-то являвшиеся былью, а Локи просил брата повторять то слово.
Повторять-повторять-повторять. Тор со счета сбивался, сколько раз шептал его в мягкую вуаль ночи.
“Брат,” - кричал он через всё поле битвы, видя, как тонет край изумрудного плаща в кольце вражеских воинов. Раскидывал всех, забывая о возможных пределах, отодвигая границы посильного, и уносил Локи подальше от самой гущи событий, как бы тот не противился. И останавливал им же от всяческих глупостей, вкрадчиво цедя “брат”, вместо “Локи”, напряженной спиной ощутив подозрительную активность пальцев с искрящейся магией на самых кончиках. Иногда это и правда помогало.
Но лишь иногда.
Это слово стало почти кодовым. Тор приходил с ним на губах в походный чертог Локи, и тот наводил маковый сон на раненого, если он был, и они делили постель, поцелуи или просто объятья.
Иногда Локи позволял себе почти невинную слабость после особо славных кровопролитных битв. Он беззащитно прятался на груди у Тора, раз за разом спрашивая, скольких они убили, скольких убил
он сам. А Тор не был достаточно дипломатичен, чтобы ответить честно, и потому лишь шептал у виска:
- Они все пали смертью храбрых, брат мой.
И позже жалел, что лично не сосчитал каждого умершего от ранения тонкими лезвиями магических ножей. Хотя все ещё не знал, могло ли это что-либо изменить.
Тор до последнего боялся оставлять красные метки на ключицах, что будто вырезаны были из кости благородных белых драконов. Хоть те и исчезали к утру, но они так маняще алели на матовом молоке кожи, что шея и грудь Локи рисковали гореть до рассвета под укусами и колючими поцелуями Громовержца. Но Локи на все угрозы лишь смеялся, зная свою власть над Тором и провоцируя его. Извивался ядовитым змеем, смотрел хитрым лисом и между грубостью ласки и лезвием пытки все больше склонялся ко второму, вступая в бой с уже победной улыбкой.
Вскоре Локи перестал и плакать, больше не срывался к Тору, прося защиты, скребя всё ещё окровавленными руками о пластины брони, едва остывало последнее убитое им тело. Прекратил он и подставлять собственную спину в пылу битвы. Всё кружил со своими иллюзиями - и не понять, где реальный, теплый и отзывчивый. Круг его общения сокращался, стремясь к нулю, он улыбался-почти-скалился и язвил всем подряд, но Тор верил, что все маски Бога обмана летели в бездну, стоило в единении темной комнаты назвать его братом. Но Локи казалось, что не было больше у него настоящего лица - искреннего и живого -
великий Тор, спаситель всего Асгарда, не сумел уберечь лишь одного сердца.
Надвигалась коронация, и Локи стал ещё страннее, ещё запутанней. В ответ на зов Тора его взгляд стекленел, а рот разъезжался в неискренне подавляемой усмешке. Тор тогда позволял себе лишнего, уже ощущая власть царствования в своих руках, и Локи был слишком упрям, чтобы прощать его. А теперь вот он, стоит напротив, смотрит сумасшедшим взглядом, кричит:
- Я тебе не брат. И никогда им не был.
У Тора обрывается сердце. Он правда перестает его на мгновение чувствовать. Локи так говорит, будто и правда никогда не было их совместных ночей, проведенных в одной постели, никогда не было тайком выкраденных поцелуев, совместных мечт, никогда не было тех взглядов, что они дарили друг другу. Будто между ними
ничего не было. Ни звёзд, что они считали вместе, ни вина, распитого на двоих, ни вражеской крови, которую Локи стирал с его лица.
Ни-че-го.
Ни-ког-да.
Но Тор слишком хорошо помнил мягкие изгибы под пальцами, тихие стоны-выдохи, утреннюю тёплую растрепанность. Всё. Он помнил его всего, будто вырезал его у себя под кожей, выжег под веками. Эти глупые выходки, объятья, ресницы. Локи ведь такой озорной, хрупкий…
Бездна, так почему же сейчас он направляет посох прямо на него? Смеётся ему в лицо?
Никто во всех девяти мирах не способен на такую злобную, больную шутку.
Но фраза, им сказанная, стучит у Тора в висках, зудящей болью оседает в мозгу - и не выскрести. Но он проглатывает всю кислоту, что Локи на него вылил, отбрасывает в сторону Мьёльнир и не сводит пронзительного взгляда.
Это слово ведь стало значить для них намного больше, чем могло в себя вместить?
Тор вновь наивно разворачивает перед Локи душу, разрезанную им же, и едва держит дрожь в голосе:
- Я не хочу с тобой драться, - и упрямо добавляет, - Брат.
