…В качестве наказания для рабов необходимо использовать в первую очередь плеть, количество ударов должно варьироваться в зависимости от тяжести проступка и состоятельности семьи. Порча дешёвого имущества считается лёгким проступком и наказывается пятнадцатью ударами плетью. За порчу дорогого имущества полагается либо пятьдесят ударов (если имущество дешевле раба), либо сотня (если имущество дороже раба). Непочтение к хозяину в виду строптивых взглядов приравнивается к лёгкому проступку, словесное выражение непочтения – к среднему тяжёлому, пятьдесят ударов плетью. Невыполнение приказа повседневного характера наказывается пятью ударами и одним днём без еды, невыполнение более сложного приказа наказывается большим числом ударов, в зависимости от важности приказа... Позднейшее добавление: Для сохранности живого имущества рекомендуется использовать меньшее число ударов плетью или заменять их голодовкой и сидением взаперти. Такие меры быстрее заставляют рабов становиться покорными.
Шалу с прилежностью вечной школьной отличницы повторила два первых куплета и принялась разучивать третий, не забывая тихонько наблюдать за мамой. Та смотрела в окно, и лицо у неё было какое-то странное, грустное и напряжённое. Наверное, мама расстроилась, что Шалу отказалась играть и решила заниматься, но она ведь хочет, чтобы отец ею гордился, значит, должна быть самой-самой лучшей. И сделать сегодня надо побольше. Мама должна понимать. На шестом куплете, про странные рубашки, нитки и узоры, которых нет, – в подарок<span class="offtop">*</span>, раздался деликатный стук в дверь. Мама как-то вся дёрнулась и поспешила открыть. Шалу осталась сидеть, так как дверь по этикету следовало открывать нижестоящему. Но от занятий она отвлеклась и всем корпусом развернулась к дверям – ей было очень интересно, кто и зачем пришёл. Было бы так замечательно, если б это оказался отец! Шалу видела его только раз в месяц, строго каждую вторую среду с полудня до шести часов вечера, и она очень любила эти встречи. Отец был такой большой и важный, такой значительный и мудрый. Он говорил с ней о учёбе, о том, что ещё она знает. Рассказывал, как следует вести себя в обществе, и даже несколько раз водил её в длинную комнату с мишенями – учил стрелять (хотя учил на самом деле его телохранитель). Вот если бы это он вошёл сейчас и сказал, что она достойная дочь, кровь от его крови…Позднейшее добавление: В целях привнесения положительных наследственных качеств в семью разрешается брать в жёны простолюдинок, если они умны, красивы и, помимо этого, обладают минимум ещё одним достоинством или талантом. Их дети проходят первоначальное обучение, и, если становится ясно, что кровь Мировой Знати осталась в ребёнке сильна, тот признается частью семьи отца и за особые заслуги может получить право наследования. Sci: До десяти лет ребёнка не следует отнимать от матери, за исключением особых обстоятельств.
– Здравствуйте, – немного нервно, но не очень почтительно сказала мама. Шалу подумала, что с отцом она здоровалась совсем иначе и уже решила расстроиться. – Госпожа Шалулиа, мисс Росвальд Сей, доброго дня, – сказал огромный, очень высокий мужчина в чёрном костюме. Шалу снова представилось, что он, как то мангровое дерево, – несколько человек в обхвате. Это был не отец, конечно, а один из его телохранителей, человек незнатный, но настолько сильный и умный, что ему позволили охранять отца. Шалу он нравился, особенно потому что Гордон (так его представил отец) всегда был с ней искренне почтителен. А вот их учитель, хотя был ниже по положению, особого почтения не выказывал даже ей. Когда она спросила об этом у отца, тот сказал, что можно, конечно, разобраться, но тогда учителя остальные могут перестать слушаться на уроках и не будут учиться. Поэтому пока что ему позволено вести себя на уроках именно так. Гордон церемониально засвидетельствовал Шалу своё почтение и встал посреди комнаты, спиной к дверям, непоколебимый как скала. – Господин Росвальд Сей направил меня к вам, чтобы я сообщил его волю, – очень торжественно и не очень похоже на себя объявил Гордон, достал из-за пазухи какой-то свёрнутый документ и принялся зачитывать уже с него. – «Сим я, Росвальд Сей, официально подтверждаю, что признаю дитя, рождённое второй женой, своей дочерью. Кровь моя за восемь лет проявилась в ней значительно, и потому с этого момента и далее она является частью моей семьи и может носить имя Шалулиа Гуу как дитя, рождённое от простолюдинки, но достойное быть Мировой Знатью.» Шалу сначала не поверила и подумала, что ей послышалось, это ведь… Это ведь мечта, разве мечты исполняются так вот просто? Это было как… фейерверк в голове – всё цветное, яркое, и уши закладывает. В какой-то момент Шалу обнаружила, что уронила книжку, забыла дышать и выражение на лице – широкая-широкая улыбка, такая, что болят губы – несколько не соответствует предписанной вежливой радости. Она глубоко, будто в первый раз вздохнула и присела в лёгком реверансе: – Я счастлива, что мой досточтимый отец оказал мне такое доверие. Я не заставлю его пожалеть об этом. Шалу смотрела только на Гордона, когда говорила, но не была уверена, показался ей дёрнувшийся вверх уголок рта или нет. Как-то сама собой наступила пауза. Шалу всегда казалось, что это будет намного торжественней, и обязательно рядом должен был быть отец. Он смотрел бы одобрительно, выслушал бы её благодарность и сказал бы, что надо делать дальше. А так получилось только ощущение радостной растерянности, когда эйфория ещё не прошла, но уже не знаешь, что ещё надо бы сказать и куда пойти. Мечта на то и мечта – не думаешь, что делать после. А ещё мама должна была бы гордиться… Шалу посмотрела на мать. Та стояла, прижав ладонь ко рту, и глаза у неё были такие же, как при улыбке, но слишком мокрые. Почему?.. Молчание прервал Гордон. – Должно быть, вы хотите знать, что вам теперь можно делать. Шалу не хотела. Она хотела знать, почему её мама смотрит так, почему не радуется, и почему вид у неё, будто позвоночник прогибается назад под напором ветра (как тонкое деревце) и вот-вот сломается. – Всё! Шалу вздрогнула. На мгновение она даже забыла, что тут есть кто-то ещё. – Теперь вы Мировая Знать и можете всё, – продолжил Гордон, убедившись, что привлёк её внимание. – Разумеется, вы не должны делать того, что принесёт вашей семье вред, и до поры до времени вам следует слушаться господина Росвальда, вашего отца. Всё это вы знаете и сами, впрочем. Ещё несколько распоряжений мне было велено передать на словах. Вам выделили комнату в центральном здании, там вы с сегодняшнего дня будете жить. Кроме того, вам больше нет надобности посещать занятия вместе с другими детьми, теперь у вас будут лучшие личные учителя. Он говорил и говорил, успокаивающе и размеренно, Шалу невольно вслушивалась, устремлялась мыслями вслед за его словами и в то же время видела, как выпрямляется, успокаивается мать. Она тыльной стороной ладони вытерла глаза, поправила волосы и одёрнула подол, как будто ничего и не было. Телохранитель отца чинно поклонился, показывая, что он закончил с официальным сообщением. Потом, от своего имени, на правах старого знакомого поздравил Шалулиа с получением имени Гуу. И добавил негромко, подойдя к маме и приблизив губы к её уху, но Шалу всё равно услышала: – Не надо истерик, не расстраивайте ребёнка. Вас предупреждали. Это было что-то совсем странное, ни о чём, и Шалу просто выбросила слова из головы. У неё и так уже почти путались мысли, поэтому она вернулась к своему рабочему столу (и когда успела так далеко уйти?) и принялась собирать в стопку, корешок к корешку, свои учебные книги. Всё круто поворачивалось, менялось на ходу. Оставались за спиной их с мамой уютная комната на двоих и светлый класс с нелюбимыми, но привычными и уже понятыми одноклассниками и всезнающим учителем. То, что ждало впереди, было большим и страшным, как писали в книжках, а Шалу, раз она теперь Мировая Знать, бояться не следовало. Она может всё, значит, нужно здесь и сейчас самой что-то решать. Если вокруг туман, нужен сильный фонарь. Мама… она не из того мира, который ждал Шалу. Она хотела бы видеть отца своим путеводным светом, но его тут нет… Тогда пусть это будет его телохранитель, раз уж он сегодня говорит не от своего имени. Шалулиа знала Гордона довольно давно, и он ей нравился. В нём было что-то такое, что чудилось ей и в матери. Странность. Он тоже был из простолюдинов, но Шалу сомневалась, что эта маленькая, чуждая её дому странность – плохая. Она видела рабов, бывших простолюдинами: худых, с туго обтянутыми кожей рёбрами, силачей в кровоподтёках, невероятных полуодетых красавиц, и ни в ком из них этого не было. Да, пускай Гордон проводит её в мир, о котором она мечтала и который видела раньше всё больше со стороны. Мама тихонько говорила о чём-то с Гордоном, она снова выглядела спокойной. Шалу опять почувствовала себя светло и уверенно. Своё последнее рассуждение, так похожее на самое настоящее взрослое, она покатала немножко в голове и отложила. Решение принято, а об остальном она подумает потом. Она подошла к матери и Гордону. – Госпожа Шалулиа, также вы можете выбрать себе оружие на свой вкус. Однако, зная о ваших занятиях стрельбой, я осмелился бы дать вам совет. Вам очень пойдёт пистолет, лёгкий и изящный, – сказал Гордон, и его торжественный деловой тон стал заинтересованным и даже как будто немного тёплым. Шалу подумала, что он очень любит свою работу. И оружие. – Когда отец желает, чтобы я переехала в новую комнату? – спросила она. – Сегодня, госпожа, и чем быстрее вы это сделаете, тем больше будет доволен господин Росвальд. Если вы готовы, я могу проводить вас прямо сейчас. Шалу снова растерялась. Это было как-то слишком быстро. – А что с моими вещами? – Их соберут и принесут вам в ближайший час. Вы желаете идти сейчас? – Только соберу кое-что и поговорю с мамой, – решилась Шалу.Рабу не полагается иметь личных вещей, так как он сам является имуществом. Носимая им одежда и украшения являются собственностью хозяина. Рабы не должны обмениваться вещами или намеренно портить их. Такие действия следует приравнивать к лёгкому проступку и наказывать либо пятью ударами плетью, либо иным соразмерным наказанием. Если что-либо было испорчено чужим рабом, ответственность за него должен понести его хозяин. Следует возместить ущерб в материальном или денежном эквиваленте. Решение о наказании раба остаётся полностью в юрисдикции его хозяина.
– Вы можете проститься, если желаете, госпожа Шалулиа. Я буду за дверью, чтобы показать дорогу к вашим новым комнатам. Гордон коротко кивнул и уже почти вышел, когда Шалу спросила: – Когда я смогу увидеться с мамой в следующий раз? – Боюсь, – начал Гордон скорбным и совершенно неестественным голосом, – это случится нескоро. Вам придётся подождать совершеннолетия, а до того времени вам… не следует общаться с простолюдинами. – До этого ты сказал, что теперь я могу всё, – разозлилась Шалу. – Так решил ваш отец, он может решать за вас. Шалулиа сжала губы в тонкую линию. Может, ей только показалось, что мир впереди огромен?…Если у раба рождается ребёнок, он считается собственностью того же, кому принадлежит мать, и подлежит обязательному клеймению по достижении возраста в год. Допустимо оставлять ребёнка с матерью до трёх лет, если не имеется осложняющих обстоятельств. Затем следует приставлять маленького раба к работе достаточно простой, дабы не лишиться ценной собственности раньше времени. Sci: Не рекомендуется позволять рожать женщинам услаждающих взор назначений, так как на некоторое время беременность делает их совершенно бесполезными. Мужчину для женщины рекомендуется выбирать среди наиболее выносливых и физически сильных. Весьма выгодно для установления связей между семьями просить для случки раба у другой семьи.
За всё то время, что они были втроём, мама не сказала ей ни слова, но, стоило щёлкнуть замку в двери, она рухнула на колени и прижала Шалу к себе. Слишком крепко. – Мам… – Ничего не говори. Ты молодец. Я рада за тебя. Шалу тоже обняла маму, чтобы было удобней. Ей хотелось сказать, что голос у мамы совсем не радостный, но она промолчала. В своем счастье Шалу тоже не была уверена. – Я уверена, отец разрешит мне тебя увидеть. Он меня любит. Мама покачала головой, и её мягкие, чёрные волосы скользнули по шее и щеке. – Конечно. Всё будет хорошо. У тебя обязательно всё будет хорошо. Шалу задумчиво отметила, что это странно. Ей всегда казалось, что отец любит и маму тоже. Иногда он посылал за мамой, и она уходила на всю ночь. Шалу, пока была маленькая, оставалась с нянечкой (это было так давно, что в памяти не осталось даже лица), а потом, когда стала постарше – с Гордоном. Если отец хотел видеть маму (иногда даже чаще, чем Шалу), то, значит, он любил её. А мама считает, что не любил. Ничего не понятно. – Мам. У тебя руки трясутся, тебе нужно лучше следить за собой. Пока меня не будет – потренируйся. Хорошо? – Я люблю тебя, Шалу. Послушай меня. Я очень тебя люблю, поэтому, пожалуйста, если ты тоже меня любишь – никому больше не говори, что быть простолюдинкой – неплохо. – Но я… – Не говори ничего, что можно было бы так понять. Мне не надо было пытаться учить тебя быть живой и свободной. Я виновата. Шалу сглотнула. Комок в горле потихоньку уходил. В конце концов, даже если они и не увидятся больше до её совершеннолетия, это всего лишь десять лет… Как же много. Ей хотелось возразить, что ничему такому мать её не учила, и хотелось сказать что-нибудь ободряющее. – Послушай меня, – мама отстранила её, положила руки на плечи. – Тебе повезло больше, чем кому-либо в этом мире. Вскоре ты сможешь получить всё, что пожелаешь. Выйти за Росвальда стоило хотя бы для того, чтобы моя дочь могла жить в таком месте. Это стоило даже ненависти брата… Шалулиа, ты можешь не поверить мне сейчас, даже не надо мне верить. Ты вырастешь настоящей аристократкой, жемчужиной среди них всех. Ты будешь очень красивая, я знаю. И умной. Ты уже умная. Я правда горжусь тобой. – Мама тепло улыбнулась, неожиданно светло для прощания. – Пообещай мне только одно. Когда дорогим тебе людям будет грозить опасность – будь смелой и защищай их. Аристократы учат защищать собственность, вещи. Не разучись защищать людей. Обещаешь? Шалу кивнула, сама подалась вперёд и ещё раз обняла мать. Наконец она поняла, что всё это время с того момента, как Гордон вошёл в их комнаты, казалось неправильным. Шалу прощалась надолго. Её красивая, добрая, бесконечно любимая мать прощалась навсегда.* * *
Через полчаса Шалу была готова, Гордон взял небольшую сумку (мама собрала её так, будто Шалу предстояло довольствоваться этим как минимум неделю, а не всего лишь час). Гордон спросил, желает ли госпожа идти сама, или она устала и хочет, чтобы её повезли. Шалу отказалась. До сегодняшнего дня ей рабы не полагались, и с этим опытом она хотела немножко подождать. На один день получалось и так слишком много впечатлений. Они вышли из здания в парк, круглый год зелёный и очень ухоженный. Тут же подбежал какой-то раб и упал в поклоне на колени. Он был довольно крепкий, и на нём почти не было ссадин и синяков – послушный раб, не в первом поколении – и, видимо, именно он должен был отвезти её к новому дому. Шалу отпустила его взмахом руки – раз принятым решениям она следовала, а своей выдержкой и почти полным отсутствием брезгливости гордилась. Пройти своими ногами по парку – очень легко, она ведь меньше всех пугалась в классе, если рассказывали что-то про насекомых (учитель, по своему обыкновению, пользовался наглядным материалом всегда, когда его можно было достать). Они шли в тени, скрываясь от послеобеденного солнца, и Шалу расспрашивала Гордона обо всём, что может и должно быть дальше. Чему она будет учиться, будет ли у неё пони или даже лошадь. Она читала когда-то в книжке про людей, ездящих на лошадях, и, в отличие от езды на людях, считала это более красивым. По крайней мере, лошадь не стала бы шататься из стороны в сторону и заваливаться на бок только потому, что у неё руки кривые. Сама она, конечно, не знала, но слышала от одноклассников (и даже один раз от отца) нечто подобное. Гордон отвечал, что достать лошадь для неё будет нетрудно (но для начала лучше пони), и, как мог, отвечал про предметы. Его же учили совсем не так, подумала Шалу, и решила не обижаться за то, что Гордон не узнал обо всём заранее. Потом она спрашивала у него про пистолеты и про мечи, слушала про Морской дозор с показным интересом, снова спрашивала. О том, с кем ей предстоит общаться, кто сейчас самый популярный. Выслушала в ответ длинную лекцию о «политических разногласиях в узких кругах», ничего не поняла и решила пока о политике и популярности забыть. Можно будет узнать у кого-нибудь из учителей, они-то должны быть в курсе. Примерно полчаса им потребовалось, чтобы неспешно дойти до центрального корпуса дома Росвальда Сея, и парк вокруг них выглядел таким пустым, будто дорогу перед ними специально освобождали. Внутри здание выглядело много более роскошным, чем то, где Шалу жила раньше. И этажей в нём было больше. По полу стелился красный ковёр, перила были с позолотой, и всё буквально излучало чистоту. На первом этаже, как объяснил Гордон, были кухни и другие комнаты для слуг и рабочих, он вот тоже жил где-то тут. Рабы жили на этаже ниже земли, и появляться тут им можно было только в сопровождении хозяина или по ночам. Шалу мгновенно мысленно пообещала себе не ходить тут никуда ночью, как бы сильно не захотелось. Что было на втором этаже, Гордон толком объяснить не смог (это была какая-то тайна), на третьем у отца был кабинет и что-то ещё неважное, а на самом верху были личные комнаты всей семьи. Вот там-то ей и предстояло жить. Они шли по небольшой подсобной лестнице, а не по главной – там сейчас, по словам Гордона, рабы пытались соорудить новомодную технику – платформу, чтобы она сама поднимала наверх человека. Получалось пока не всё, и поэтому по главной лестнице ходить очень не рекомендовалось. Только из-за этого наверху им нужно было пройти почти сквозь всё здание, чтобы достичь комнат Шалу. Ей было чуть обидно, что они шли не по третьему этажу (там можно было бы возле кабинета встретить отца), но такие вещи, как завоевание расположения, всегда следовало делать не спеша. Иначе могло не получиться. Слишком сильно задумавшись, Шалу не заметила, что где-то в самой середине верхнего этажа в безупречно пустых коридорах оказался кто-то ещё. Она и вовсе должна была услышать это заранее, голос у мальчишки был визгливый и громкий. Но не услышала, а Гордон не посчитал нужным обойти старшего ребёнка Росвальда Сея стороной. Или, может быть, он как раз и хотел, чтобы они встретились.Если раб, рождённый от раба, оказывается дефектным (нехватка конечностей, врождённые заболевания, психические отклонения), то его следует уничтожить в течение нескольких часов после выявления недостатка.
Перед ними прямо посреди коридора верхом на рабе сидел мальчишка. Они никуда не шли, вертелись от стенки до стенки, мальчишка был явно счастлив и не замечал ничего вокруг. – Это Карлос Сей, ваш старший брат, – сказал Гордон, наклонившись. Шалу кивнула. По этикету ей полагалось поприветствовать брата, но смысла в этом не было никакого, их всё равно не видели и наверняка не слышали. Брата Карлоса Шалу раньше не встречала и потому разглядывала с особым интересом. На вид он был старше лет на шесть (хотя на самом деле только на три года), крупный и расплывшийся. Второй подбородок шёл волнами вслед движениям, и с него срывались крупные капли слюны. Раб под ним судорожно дёргался, повинуясь рывкам уздечки, и переставлял руки. Когда он повернулся в сторону Шалу, лицо у него оказалось пустое и бессмысленное. Он был как будто без сознания, но всё равно двигался, слепой и абсолютно послушный. Это существо, когда-то напоминавшее человека, было даже ниже раба сейчас. Если брат Карлос, с лицом радостным и глупым, направлял раба в стену – тот шёл, врезался лбом и пытался идти дальше, пока Карлос не дёргал поводья. Лоб у раба был лилово-синим, и сквозь рваную побагровевшую хламиду проглядывали такие же лиловые бока. Человек был жилист и худ, но руки у него при каждом движении дрожали, и тело ходило из стороны в сторону. – Вероятно, он даже не чувствует боли… – задумчиво, под нос пробормотал Гордон. Тут руки у раба наконец подломились, и Карлос съехал на мягкий ковёр. – Ты-ы! – завизжал брат, вскакивая. Их с Гордоном он по-прежнему не видел. Носком сапога он пнул раба. Тот даже не застонал. – Вста-ать! Вста-ать! – хрипло проревел (хотя даже так это было больше похоже на визг) мальчишка и принялся стучать каблуками по телу, попадая по рёбрам и по рукам. От усердия он даже попрыгал на рабе. Шалу показалось, что она слышала хруст. – Господин Карлос! – громко сказал Гордон. Мальчишка подпрыгнул всем телом, колыхая животом, и ткнул пальцем в телохранителя отца. – Джо! Встань его! Гордон аккуратно опустил сумку с вещами Шалу и приложил пальцы к шее раба. – Он сломался, господин Карлос. С ним больше нельзя играть. Он умер. – Пусть. Он плохо меня возил. Джо, кто это? – Карлос ткнул пальцем в Шалу. Она решила, что ответит сама. – Досточтимый брат, я второй ребёнок господина Росвальда, Шалулиа, ваша младшая сестра. – Нет у меня сестры, но ты можешь, – тут Карлос окинул её особенно отвратительным взглядом, – можешь меня покатать. Шалу даже растерялась. – Господин Карлос, Господин Карлос! – донеслось снизу. По лестнице взбежал человек, немного похожий на Гордона, в таком же чёрном костюме и такой же внушительный. За собой на цепи он тащил раба. Глаза у того были обречённые. – Джо! – взвизгнул Карлос, показывая на труп. – Он сломался! – Госпожа Шалулиа, пойдёмте, – негромко напомнил Гордон, и они продолжили путь. – Почему он зовёт тебя Джо? Он что, плохо видит и не может отличить тебя от того, другого телохранителя? – спросила Шалу – Возможно. На самом деле Шалу подумала, что этот её брат Карлос просто слишком глупый, чтобы запомнить так много имён. Он, конечно, был настоящим ребёнком отца, но Шалу уже знала, что некоторые другие настоящие дети хуже неё запоминают домашние и классные уроки. Один мальчик, чтобы скрыть, что он не смог выучить названия всех островов Норт Блю, сказал, что он не обязан знать так много никому не нужной ерунды, но учитель такое оправдание не оценил и поставил в журнал ноль баллов. Позже Шалу слышала, как мальчик говорил своему телохранителю, что просто не может всё это выучить, а значит, он был глупее Шалу. Она пока не очень понимала, как такое возможно, но по-настоящему восхищаться своими более родовитыми ровесниками отучилась сразу. Было бы очень неловко повторить за ними перед отцом что-нибудь глупое. А теперь, когда она сама стала выше их всех, можно было больше ни на кого не равняться.Обязательный для ознакомления циркуляр. В связи с критической ситуацией в вопросе рождения здоровых детей на основании ряда генетических исследований [приведены ссылки] Мировое правительство делегированным им правом повелевает разрешить и поощрить браки между Мировой Знатью и достойными простолюдинами. Достойными простолюдинами следует считать… Год 1340 морской Приложение 1. Отклонения у новорожденных среди Мировой Знати. Морской год ___1200__|____1220__|____1250__|___1290__|___1340 Процент новорожденных с физическими отклонениями ___5%___|____6%___|____8%___|___10%___|___15% Процент новорожденных с психическими отклонениями ___7%___|___10%___|___15%___|___22%___|___28%
<i>Приложение 2. Зарегистрированные браки с простолюдинами. Первый зарегистрированный брак: 18 марта 1404 года
Они вошли в комнаты, такие же, как были у Шалу – большие и светлые. Только окна тут были ещё больше, ещё тяжелее занавески на них. Приятно пахло деревом и какими-то цветами (они стояли в вазе, прямо тут, но были незнакомыми). В углу стоял комод для игрушек, голова медведя кокетливо выглядывала из верхнего ящика, приглашая забраться внутрь. Шалу едва не передёрнуло, и она поспешила отвернуться: глазки игрушки были такие же блестящие, как у брата Карлоса. Гордон положил вещи на кровать (огромную, широкую и под балдахином), взял с её нового рабочего стола листок, пробежал его глазами и протянул Шалу: – Расписание ваших занятий уже готово. Я приду завтра за полчаса до первого урока и покажу вам, где находится классная комната. Интересно, подумала Шалу, почему занятия будут не в её комнатах? Не думают же они, что она не сможет перед приходом учителей собрать игрушки? Когда Гордон наконец оставил её, первым делом Шалу запихнула медведя подальше в комод, твёрдо решив выкинуть уродца при первой же возможности, со всей силы задвинула ящик и только потом посмотрела на своё расписание. Тут она не сдержалась, плюхнулась на кровать и в голос застонала. В первый же день её предстояло несколько часов заниматься вместе с братом Карлосом танцами. Она подумала, что это нечестно. И что она не хочет. И что это будут самые худшие часы в её жизни. И что это отвратительный день. И что брат тоже отвратительный, и что она отдавит ему ноги, лишь бы он только не подходил. И что она всё равно должна, чтобы отец был доволен. Шалу вытерла ладонью сухие глаза, поднялась и отряхнула юбку. Она была Мировой Знатью, и плакать ей не полагалось. Примечание. * Непонятно, чем Шалу слушала учителя, но она учит песню «Герр Маннелиг». Задавали ей определённо не это.