Wo geht der teufel hin

Ты знаешь, если бы я могла, То забрала бы всю твою боль. Но сможешь ли ты обернуться и Встретить своё поражение?

      «Кап...»       Сырость... она пропитывает изнутри, она забирается под кожу, под ногти, под веки, растворяясь в глазницах, она перекрывает кислород в лёгких, она давит за затёкшие запястья, она зудит старыми шрамами, стекает кровью по напряжённым мускулам, холодом сковывает кончики пальцев.       Она — везде.       «Кап...»       Он поднимает голову, морщится, скалится, подобно дикому зверю, он смотрит немигающим взглядом на тускло мигающую где-то вдали старую лампу, шевелит губами, произнося имена и строки, разговаривает в попытках не забыться, цитирует книги, невпопад, обрывками, разбросанными по сознанию воспоминаниями чего-то далёкого, иномирного, сжимает и разжимает кулаки, впиваясь кривыми ногтями в кожу до ослепляющей, отрезвляющей боли, бередя нанесённые собой шрамы.       Притупляет одну боль другой.       «Кап...»       Очередная капля падает на холодный деревянный пол около него, нестерпимым звоном под коркой разбивая гробовую тишину. Взгляд опускается самопроизвольно, он смотрит, будто в замедленной съёмке наблюдая, как она распадается, разлетается на множество частиц, заворожённо, до стука в ушных раковинах и боли в покрасневших глазах.       По равномерному стуку он научился определять время.       «Кап...»       Вздох, тяжёлый, грудной, с примесью крови и хрипа, затхлый, пропитанный гнилью воздух хуже любой пытки, в груди боль такая, что, кажется, выплюнешь лёгкие.       Выдох, больше похожий на стон.       Он закрывает глаза, погружаясь в нечто липкое и неопределимое, похожее на огромную скользкую паутину, но никак не на сон.       «Кап...»       В тот день всё пошло не по плану...       «...Алонсо, на крышах люди с духовыми трубками. Нам придётся разделиться, чтобы их снять. Жди меня за ближайшим укрытием. Конец связи...»       Это была ловушка, банальная настолько, что, кажется, в неё не попал бы даже ученик. Их отвлекли, разделили, снайпера и направляющего, заставили лишиться единственной поддержки, спины и прикрытия, подходили сзади, кричали что-то на разных языках, умирали, как бешеные псы, под шквалом пуль в девять миллиметров калибром, становились стенами пробитых насквозь тел, пушечным мясом, будто бы специально расставленным в выгодном для противника порядке, а потом...       В пылу схватки невозможно заметить летящий в шею из окна напротив шприц...       «...Босс, у тебя всё хорошо?..»       ...Он — не пуля, его не слышно...       «...Босс, их слишком много, я меняю позицию...»       …Мгновение осознания, будто укус в шею...       «...Босс, отряд теснят всё дальше, прикажешь отступать?..»       …Гарнитура шипит помехами, вопит ультразвуком тщетных попыток связаться...       «...Ульрих...» .      ..А потом - темнота.       «Кап...»       Он распахивает глаза, бегает в лихорадке по стенам, дышит рвано, поверхностно, часто, наклоняется, отчего в запястьях отдаётся ноющей болью ржавых кандалов, кривится, кусая губы, чувствуя на языке солоноватый привкус собственной крови, поднимает взгляд к единственному источнику света, больно ударяется затылком о неровную, покрытую плесенью стену, шипит, подобно змее, в голове прокручивая обрывки прошлого, диалоги настоящего, планы на будущее.       Которые, быть может, весьма вероятно, нет, не так, определённо, никогда не исполнятся.       Дверь распахивается слишком внезапно, с металлическим скрипом давно не смазанных петель, заставляя его метнуть голову в сторону, зажмуриться от непривычно яркого света голубоватой люминесцентной лампы, чтобы потом оскалиться, глядя на входящие фигуры, по силуэтам и теням определить, кого в этот раз послали выбивать информацию о сопротивлении.       Палачи заходят каждый раз в разное время, не давая просчитать заранее, меняются чуть ли не каждый день, чтобы не почувствовать сострадание к пленнику, применяют разные пытки, физические и психологические, однажды попытались использовать Частицу Эдема.       Глупцы.       В этот раз — всё не так. Он чувствует это по чуть ли не светящейся хрупкой женской фигуре в длинном белом платье, столь непохожей, столь чуждой этому миру крови и пыток, непорочной, невинной. Будто бы ангел, Дева Мария...       ...Спасение.       Моргает, зажмуривая глаза на несколько секунд, мотает головой, пытаясь отогнать чёртово наваждение. Ложь, это всё ложь, попытка склонить на свою сторону разгорячённое, больное, мечущееся сознание, смешать краски, чёрное и белое, показать себя — праведниками. Это всего лишь ещё одна пытка. Неумелая пытка. - Если вы пришли, чтобы сказать мне, какое я дерьмо, раз не хочу вступать в вашу чёртову секту, - смотрит в упор, с презрением, ненавистью, - то можете разворачиваться, палачи из вас так себе.       Его голос твёрд, будто бы не было всех тех дней, пропитан изнутри ядом и желчью. Он ухмыляется, мерзко и криво, растягивая тонкие губы, обнажая когда-то белоснежные, излишне длинные зубы, чувствуя, как по подбородку стекает струйка крови, кончиком языка проводит по пересохшей верхней губе, по — птичьи наклоняет голову, встречаясь глаза в глаза с НЕЙ.       Юноной.       Одинаковые, металлические, тускло - мёртвые глаза, в которых отражается нечто большее прожитых трёх десятков лет.       Сталь и бронза высших.       Взгляд, который он узнает из миллиарда.       Она улыбается, щелчком пальцев приказывая своим помощникам, - рабам, если быть точнее, - покинуть казематы, протягивает нечто, похожее на чашу с водой к плотно сжатым зубам, отчего больше половины течёт вниз, оставляя на множестве шрамов дорожки из капель. - Я всего лишь хочу помочь тебе, глупый человек.       Нежность даётся ей тяжелее приказов, голос надрывается как-то слишком... по-человечески. Он хмыкает, чувствуя, как тонкие пальцы стирают кровь с уголка рта, смотрит исподлобья, молча, выжидающе, не смея нарушить тишину, спугнуть ощущение чужого присутствия.       Присутствия кого-то помимо палачей.       И только потом усмехается: - С чего такая забота, Юнона? - сплёвывает на землю тяжелый сгусток крови, попадая на подол белоснежно — чистого платья. - Не боишься, что я откушу тебе палец? Сколько я здесь, неделю, месяц? Я ведь могу быть заразным. Представь, богиню убил беспомощный пленник. Какая ирония. - На тебя не сработало Яблоко. Кто же ты, человек, расскажи мне... - Отсоси.       Ухмылка превращается в безумный оскал. Он чувствует, как в висках стучит кровь, как руки и ноги сковывает нечто сильнее застаревшей боли и кандалов, нащупывает языком капсулу, спрятанную вместо одного из зубов. Цианистый калий, решение всех проблем.       Раз, и всё. Нет боли, нет страданий, нет этого подвала и этой нежной руки, продолжающей будто в гипнотическом жесте проводить по его губам.       ...Но он не хочет.       В голове проскакивает странная, нелепая, но до боли манящая мысль. Он думает, что это всё действие того странного вещества, которое, весьма вероятно, всё же попало внутрь. Он думает, что это помутнение рассудка на почве долгой, мучительной боли. Он думает, что всё же сошёл с ума...       Но умереть он всегда успеет. - Знаешь, Юнона, в бизнесе существует такое слово. Бартер. Ты мне — я тебе, понимаешь, вот только в данном случае товар — информация, - видит, как она приподнимает бровь, вопросительно — выжидающе, выдыхает, продолжая смотреть в глаза. - Ты расскажешь мне о том, в чём именно заключается твой гениальный план по возрождению Ису, а я, так уж и быть, отвечу на любой вопрос. - Хочешь узнать о своём враге больше? - в этот раз усмехается Юнона, маска доброй богини спадает, не успев надеться, разбиваясь всё теми же каплями воды об пол. - Неужели надеешься, что тебя кто-то освободит? - Нет, - качает головой, - хочу удовлетворить любопытство перед смертью. - Смертью ли...       В голосе, кажется, задумчивость, колебание, столь не свойственное. Он думает, что это победа, маленькая и ничтожная, но всё же. Он думает, что может вести диалог на равных, сможет найти ответы, сможет запутать...       Ведь она — по сути, тоже человек. - Если я ещё несколько дней пробуду в этом подвале, то сдохну как псина без яда и пыток, - вздыхает, тяжело и надрывно, театрально, - аллергия на пыль и грязь, знаешь ли, штука мерзкая. - Если ты выпьешь то, что я тебе предлагаю — я освобожу тебя и вылечу. - Что там?       В этот раз приподнимает бровь уже он, в голосе сарказм, желчь и недоверие, так и плещется, по клыкам, как у ядовитой змеи стекая наружу, и неизвестно — чего больше. - А это... уже секрет, - в безжизненных глазах видно... лукавство? торжество? нечто несвойственное... странное... - Ульрих. Владыка миров.