До алой дрожи

Вгрызаться в его кожу зубами было так приятно. Ещё приятнее — видеть, как выступают капли алой крови, так контрастирующие на белой шерсти. Помешательство, безумие, огонь, прорвавшийся наружу. Шедоу всегда был холоден и скуп на какие-либо эмоции. Со всеми, но только не с белым ёжиком, чьи налитые золотом глаза смотрели наивно, покорно. Кому бы не понравилось чувствовать свою власть над живым существом и упиваться ею? Но эта привязанность была несколько иной. Если мучитель медленно, но верно сводит в могилу жертву долгими губительными играми, то Шедоу чувствовал резкую необходимость защищать свою панацею, без которой, верно, теперь бы погиб и сам. Сильвер так красив, изящен, чужероден на фоне огненных фонтанов, разрушенного временем и тёмными силами города. Его нужно держать подальше от раскалённых когтей Солнечного Бога. Как известно, белая кожа более всего подвержена воздействию лучей и обгорает очень быстро. Нельзя допустить ожогов. В своё время тёмному ежу никто не помог. Выкарабкиваться из вязкой трясины болезненных воспоминаний приходилось самостоятельно, прорывая сгнившее полотно памяти, пытаясь отыскать свет и правду среди многочисленной лжи и искажений. Подругу лучших своих дней жизни безобразно забрали, поразив огнём. Какая ирония — кто бы мог подумать, что спустя полвека сам Шедоу впервые возьмётся за пистолет, защищая людской мир от инопланетных визитёров. Сколько было пролито крови невиновных в катастрофе, сколько раз пришлось перезаряжать магазин, выбрасывая со злостью и скрипом на зубах отработавшее оружие, беря новое, и всё заново, заново, заново. Но вот мир людей, решивших судьбу Марии, позади. Здравствуй, Солеана. Сильвер своим появлением поставил привычный ход событий с ног на голову. Ворвавшийся так внезапно, белый и чистый, с благими намерениями, он искренне боролся за то, что было дорого ему. Да, пусть ошибался. И не единожды. И пусть им было легко манипулировать, но он не сдавался, изо всех сил стараясь добраться до истины. Шедоу считал его ребёнком, не знающим жизни, совсем ещё зелёным юнцом, пока сам не очутился в сожранном огнём мире. И тогда всё понял. Сжимать пальцами белый густой мех до боли было одно удовольствие, пока изящная фигура извивалась внизу и стонала так сладко, трепетно. Проникаясь судьбой ёжика всё больше, Шедоу замечал странное желание за собой. Спасти из адской огненной пасти будущего и запачкать — собой. Тот выглядел так невинно, проявлял заботу даже по отношению к мобианцам, которых толком не знал, искренне улыбался им. Смешной, хотя сам никогда не смеялся, даже с улыбкой на устах глаза его не улыбались, смотрели как-то опечаленно, с осознанием, что жить придётся на костях и пепле. Стискивает в объятиях почти до хруста, проявляя свою любовь. Огонь красиво переливался, отражаясь в янтарных глазах. Всё, что видел этот мальчишка — только заливаемые лавой сваи почерневших небоскрёбов, переломившихся пополам, будто раскрывших пасти с зубами из осколков разбитого стекла. Поэтому он сторонится солнца и, видя чёрные хмурые тучи, боится выйти, не в силах привыкнуть к дождю и ожидая, что сейчас небо обрушит на землю горящие камни и пыль. Но он смирится. Однажды. Он говорит, что у Шедоу глаза цвета крови, столь же насыщенные и цвет так глубок. Тот только усмехается, на мгновение вздёргивая уголок губ выше, и вновь становится безэмоционален. Красный цвет стал символом жизни. Что лучше отражает яркие моменты жизни, как не бьющая струёй пробитая артерия? Именно. Живущие на полную катушку быстро выгорают, без остатка, разливая после себя воспоминания. Шедоу не раз пачкался кровью. Своей, чужой. И не пытался её избежать. Только с ним хочется быть предельно откровенным, не сдерживать настоящих эмоций, снимать маску безразличия. Прижимать к себе, стискивать мех и вырывать из уст стоны, пачкая неискушённого развратом и похотью. Пить его дыхание, присвоить себе и никому не позволять прикоснуться. Шедоу и раньше был склонен к садизму, но рамок не переходил, дорожа жизнью Сильвера намного больше, чем своей. Так часто в улыбке ежа он видел отголосок убитой подруги, с пугающей частотой замечал их сходство в поступках, мыслях. Болезненно переносил первые душевные порывы, свидетельствовавшие о зарождении привязанности. Какое слово слащавое, смазливое. Зависимость. Звучит лучше. И куда точнее. Терзать его чистое тело ласками так приятно, как и заставлять извиваться, стонать под собой, всё громче, настойчивее. Слышать всхлипы и то, как он шепчет его имя окровавленными от укусов губами, сливаться в знойных поцелуях — восхитительно. Тело Сильвера осыпано красными засосами, будто заражено неизлечимой лихорадкой. Шедоу утыкается лицом в белый мех, выдыхая тяжело, утробно рыча, ощущая подрагивающее в спазмах удовольствия тело в своих руках. Ещё одна близость. Всем известно, что розы прихотливы к условиям и не цветут посреди снега. Но на его белой коже алые лепестки распускаются в любое время года.