Балахон

       Каждый день на протяжении всей жизни ДжиДжи задаёт один и тот же вопрос: "За что?" Каждый раз по-разному, но каждый раз слышит один и тот же ответ: "За грех". ДжиДжи всё понимает. Этот ответ и этот вопрос преследуют его всю жизнь. Жизнь, за которую надо платить. Грех, из-за которого приходится жить.        Поэтому каждый день и каждый вечер ДжиДжи молится всем богам, которых знает. Он не знает, чего просит, не помнит и не пытается запомнить. Всё равно его желание никогда не исполнится. Это так наивно, глупо и по-детски: просить искупления у какого-то седобородого старца, да хоть у кого. Никому точно нет дела до него, стоящего здесь на коленях. К тому же его имя говорит само за себя. Зависть. Один из семи грехов. К тому же вампир. Разве он может надеяться на прощение? Точно нет. Не смотря на всепрощение церкви, есть те, кого не спасет ни молитва, ни исповедь, ни даже смерть.        Потому можно даже не пытаться. Просто быть Завистью, черной и разъедающей душу. Эта чернота сочится повсюду. Цвет ночи, цвет его волос, одежды и оружия. Слишком едкий цвет. От него не отмыться сколько ни старайся. Он пачкает слишком бледную кожу вампира, как пепел и зола с пожарищ. Слишком грязный, слишком въедливый. Его гораздо больше, чем света, и никогда не станет меньше или равно. Потому что так правильно. Потому что это его наказание.        ДжиДжи не знает, за что. Он много раз пытался найти ответ. И он всегда был один. "За грех". Поэтому вампир уже привык. Привык к вечному голоду, к издевкам и обманам ива, к экспериментам, ко всему. Потому что это тоже часть наказания. Потому что так и должно быть. Потому что все грехи должны быть искуплены страданиями, а его искупление — это его ив.        ДжиДжи это кажется правильным. Потому что это работает с другими его братьями. По крайней мере так кажется. Это кажется вечно находится где-то тут. На подкорке. Вместе со всем остальным. Вместе с мыслями, которые он не хочет думать. Ему хочется покоя. Не ленивого отдыха, как брату, а настоящего покоя. Когда не нужно рвать себя на части из-за того, о чем ты хочешь забыть и не хочешь думать. Проще забыть. Потому что так проще не завидовать. И проще завидовать тоже.        Забыть всегда проще. Закутаться в броню из одежды, пакетов и себя самого. Закутаться в ненавистный черный и исчезнуть тенью в ненавистной ночи. Сойти с ума внутри самого себя и истязать себя за сумасшествие. Ночами стоять на коленях и думать ни о чем, потому что о том, о чем надо думать, совершенно не думается. А думается о том, как хорошо другим. Совсем не правильно. И тогда хочется вспомнить. Понять, как докатился до такой жизни. Черной, как его одежда.        Но понимать нечего. Потому что нужно вспомнить. А вспоминать совсем не хочется. И, на самом деле, ничего уже не хочется. Только покоя. И, может быть, сочувствия. Потому что за сотни лет он уже устал замаливать свой грех, который никогда не искупится. Непонятно, почему он пытается бороться до сих пор. Он бы давно и с радостью сошел с ума, но не выходит. Не хватает маленькой детали, которая крепко держит его тут. То самое пресловутое кажется на подкорке.        Кажется, когда-то он был человеком. Потому что иначе не завидовал бы им. Потому что так завидуют только тому, что потеряли. Что-то. Что-то важное. Душу, или сердце, или нет. Потому что там уже не болит, но что-то на подкорке говорит, что когда-то болело. И этому когда-то верится больше, чем себе. Но верится не до конца. Потому что там всегда кажется. А когда кажется — надо креститься, кажется так. А креститься греху глупо. По меньшей мере, когда ему кажется.        И он надеется, что когда-то этому кажется надоест. И оно уберется с этой несчастной подкорки куда подальше. Потому что его это всё достало. Потому что это кажется даёт слишком яркую надежду. Слишком неправдоподобную, но он верит. Поэтому терпит. Поэтому стискивает зубы от голода и сдерживается, чтобы не выстрелить по своему иву или кому-нибудь ещё. Потому что иначе в этом не будет никакого смысла.        Не будет смысла в его безмолвных молитвах, в его Зависти, в его искуплении. Потому что это пресловутое кажется уверено, что Микуни — это та соломинка, за которую надо держаться и которая вытащит его на берег. Потому что ДжиДжи продался в обмен на несколько глотков крови, а теперь расплачивается за это. И почему-то кажется, что это правильно. Потому что его плату зовут Смирение и ему надо подчиниться. Надо смириться, чтобы выплатить долг. Потому что кроме греха у него есть вина перед его ивом. И его черное прошлое, забытое, но въевшееся так глубоко, что даже искупление не поможет.