impression

      Кенсу не был красив, когда Чонин ласкал его. Его лицо искажалось в гримасе стыда, губы то и дело кривились, сдерживая стоны, а тело сутулилось и сжималось, стараясь удержаться в равновесии. Кенсу сопротивлялся своим ощущениям изо всех сил, а Чонин думал о том, почему этот жалкий мальчишка так цепляется за остатки своей несуществующей гордости, упрямо не желая отдаться своим чувствам. До не просто ломался или вырывался, он отторгал касания Чонина всем своим естеством, будто бы тот не является самым желанным человеком в институте, будто бы этот самый никчёмный ботан не кончал с его именем в этой чёртовой кабинке туалета. В его глазах застыла отчаянная влюблённость, поражая сердце, словно, ледяной осколок, но не единого намёка на покорность.       Чонин ускоряет темп и вдавливает юношу в стену, сжимая гладкую влажную головку в кулаке до мокрых пошлых звуков и ловя поцелуями тяжёлое горячее дыхание. Заворожённый взгляд скользит по вздутым венам на поалевшей шее, дрожащим губам (чёрт возьми, эти отвратительные искусанные губы), покрытому испариной лицу и останавливается на глазах, тёмных и безумных. В них эта чёртова любовь, терпение и блядская нежность, в которой сам Чонин начинает тонуть без шанса на спасение. -С-стой, прошу, я с-сейчас…       Голос у Кенсу беспокойный, тихий и севший, дрогнувший в начале, а взгляд испуганный, будто он совершит непоправимую ошибку, если испачкает горячую ладонь своим семенем.       Он опускает голову и спешно цепляется за запястья Чонина, стараясь остановить ласки, но не успевает оттолкнуть, когда жёсткие пальцы сдавливают слишком чувствительную головку до мучительной пронизывающей боли, вызывая громкий жалостливый всхлип.       Ким ещё не знает, что эта картина будет преследовать его каждую последующую ночь, заставляя просыпаться в мокром белье и вновь зажимать неприметного странного парня по углам.       Но в этот момент он осознаёт степень своего помешательства.       Кенсу кончает тихо. Он не кричит от оргазма, не прерывает звенящую тишину, не позволяет ни единому звуку сорваться с губ. Но его ломает. Чонин видит пульсирующие вены на висках, видит сведённые брови и глаза. Бездонные, бесконечные, матовые, словно, пугающая тьма детской спальни по ночам, где монстры смотрят прямо в лицо, пока ты отчаянно делаешь вид, что спишь, в то время, как ледяной страх сковывает конечности.       Чонин смотрит в логово своих страхов и ощущает болезненную крупную дрожь чужого тела, пока Кенсу опустошает себя, горячо и сладко, ударяясь затылком о стену и кусая губы до проступающих алых капель. Киму нравится видеть его таким, соблазнительным в своём уродстве и утопающим в остром пронизывающем удовольствии.       Он отпускает обмягшего юношу и уходит, хлопнув дверцей, в то время как Кенсу медленно сползает по стенке вниз прямо на грязный пол. Внутри опустошённость сливается с горькой нежностью, он не сводит взгляда с одной точки и хочет исчезнуть прямо сейчас. Пожалуйста, пусть он исчезнет.       Он думает об этом, когда моет руки и лицо, когда поправляет старую поношенную толстовку с потёртыми джинсами и выходит из университета, исчезая в неизвестном направлении. Чонин сидит на крыльце и докуривает третью сигарету, слушая тупую болтовню какой-то девицы, лица которой он не запомнит.       На скулы падают первые холодные капли дождя. Чонин думает, что Кенсу наверняка промокнет до нитки, и закрывает глаза. Хочется спать.