Свет его жизни

"Я уверена, Масаки-сама оценит вашу доброту!" Хмурый седовласый мужчина в белом халате смотрел сквозь панорамное окно своего кабинета на заходящее за горизонт солнце, уже не такое жгучее и слепящее, в сравнении с тем, за которым он наблюдал вначале. Разлившееся за окном зарево могло бы впечатлить многих. Оно могло бы заставить биться чаще сердца юных романтиков и вынудило бы стариков проронить пару сентиментальных слёз. Но в сердце этого мужчины закат не мог найти отклика. Врач, ненавидящий своих пациентов. Квинси, забывший о чистоте крови. Сын, отринувший дело отца и идеалы матери. Муж, неспособный спасти жену. Отец, от которого отказался его собственный сын. Человек. Просто человек, не преуспевший ни в чем. Последний квинси, Исида Рюукен. Солнце полностью скрылось за горизонтом, и только маленький уголок ещё розовеющего неба напоминал о недавно окончившемся дне. Редком дне, когда Исида позволял себе вспомнить о прошлом. Рюукен вынул из нагрудного кармана пачку сигарет, вытащил из неё одну и закурил. "Молодой господин, вы думаете, что браки квинси должны заключаться по любви?" Он так и не определился, было ли это правильно. Тогда он не мог принять это решение, слишком уж сильно его заботила судьба квинси и сохранение рода. Сейчас... сейчас он слишком хорошо знал последствия выбора. Масаки вышла замуж по любви, а затем и Рюукен женился так же. Чистота двух родов квинси была нарушена, а в результате счастливых семей не вышло ни у кого. Потомки Куросаки и Исид якшаются с шинигами, а их матери давно мертвы. Ради чего он пожертвовал всем? Было ли хоть что-то ценное в его жертве, или её просто оказалось недостаточно? "Ты не самый заботливый отец". Всё верно. Хоть Рюукен и ответил тогда своему давнему сопернику, что, в отличие от него, хотя бы пытается быть таковым, но сын Масаки хотя бы разговаривает со своим отцом не в ультимативной форме. Этот шинигами смог преуспеть хоть в чём-то. Куросаки… не так давно Рюукен научился звать его этой фамилией. Смешно, древние квинси удавились бы от позора, узнай они, что именем их рода будут звать шинигами и его отпрысков. В последний раз затянувшись привычным никотиновым дымом, Рюукен смял сигарету о пепельницу. Щепотка пепла упала на лакированный стол, и Исида просто смахнул его рукой на ковер. Изображать сноба и аристократа сегодня желания не было. Порывшись правой рукой в незаметной нише под столешницей, он вытащил короткий позолоченный ключ, вставил его в гнездо ящика для бумаг и несколько раз повернул. В ящике не оказалось ничего, кроме пыльной фотографии женщины с младенцем на руках. "Что бы ты сказала, увидев сегодняшние наши с Урью отношения?" Темноволосая женщина с теплым и любящим взглядом молчала, как и положено фотографии. Она так и будет всегда улыбаться и бережно держать новорожденного Урью, как не имеющее цены сокровище, как воплощение её личного счастья. И никогда не узнает, насколько мимолетным это счастье может стать. Она молчала, но Рюукен знал, что могло бы быть сказано. Она уверила бы его, что всё наладится, наказала бы быть не таким строгим с их единственным сыном, успокоила бы и убедила, что даже ему нужно искать в жизни что-то светлое, и жить станет гораздо легче. И в очередной раз восхитилась бы его добротой. Добротой, разглядеть которую могла только она. Но правда была в том, что единственным светлым моментом для Рюукена был один день в году. День, когда он оставался на работе допоздна, выкуривал сигарету сразу после захода солнца, смотрел на старую фотографию, пролежавшую год в запертом ящике стола, и, вспомнив всё недолгое время, когда он был счастлив, произносил, глядя прямо в глаза запечатленной на бумаге женщины: - С днём рожденья, Канаэ.