Драбблы по Les Miserables

утро пустое в глухом тумане, париж еще спит - революция в ссылке; ищет Грантер то ли счастье в стакане, то ли правды на дне бутылки

Пепельно-сизое парижское утро заглядывает в невысокие окна почти опустевшего кафе. Воздух мутный от сигаретного дыма, а запах выпивки и табака стоит такой крепкий, что любого входящего сбивает с ног подкатывающей к горлу тошнотой. Часть стульев перевернута и водружена на столы, и непривычно тихие друзья Азбуки в поредевшем составе кажутся призраками юности, пойманными в горькие сети стаканов и революции. Многие разбрелись еще ночью, по темноте, пошатываясь и горланя, кто-то уснул прямо здесь. Анжольрас молча и сосредоточенно глядит по сторонам, внутренне морщась - для всех этих мальчишек это все игра, красивая, бойкая, достаточно героическая, но по сути это все те же латунные солдатики, которых они неловкими пальцами переставляли в детстве. Надо ведь не просто красиво влезть на баррикаду, но и всегда, каждую секунду быть готовым, что пуля может прошить твою молодую грудь, и что рана от нее расцветет последней бурой заскорузлой гвоздикой в петлице. Надо не только кричать лозунги, но и быть готовым отдать за них свою жизнь. Он понимает, что всерьез их дело не воспринимает, кажется, никто, и от осознания подобного одиночества у него словно ломит зубы. Грантер всю ночь планомерно надирался в углу, и теперь глядит на него тупым взглядом - Грантер так и вовсе темная лошадка. Он настолько ясен и пьяно прост, что люди такими не бывают - Анжольрас все время ищет в нем подвох. Словно почувствовав внимание лидера, Грантер тяжело поднимается, оттягивая пальцами ставший узким воротник, и нетвердым, почти кавалерийским шагом ступает через помещение, будто под его ногами шаткая палуба. Анжольрас внимательно и сосредоточенно смотрит - голова у него ясна даже после бессонной прокуренной ночи, полной тяжелых дум, свинцовыми шариками падающих в мыслях. Грантер даже трезвый может выкинуть что угодно, а уж теперь... Может потребовать устроить революцию прямо сейчас. Может предложить почистить ему сапоги. Его может стошнить на эти же самые сапоги. Он может... Грантер недолго мнется перед столом и фокусирует на нем взгляд блестящих, птичьи-живых глаз, возбужденных, мутных словно бутылочное стекло, и что-то собирается сказать. Анжольрас хмурится. Анжольрас ждет. Поддатый Грантер неловко наклоняется и падает, именно что падает на его сухие обкусанные губы своими, припухшими, обветренными, еще влажными от вина и терпко-теплыми. Он что-то несвязно бормочет, что-то про революцию и его светлые кудри, а его горячие сухие ладони обхватывают равнодушные запястья лидера. Тот не вырывается и лица не отворачивает поначалу, удивленный странными ощущениями, чувством бесцеремонного вторжения в личное пространство, а затем решительно выдергивает руки из пьяных пальцев, отодвигается - ему не нужно это все, прихоти Грантера его лишь раздражают. Тот глядит на него каким-то странным, загнанным взглядом, и вновь бормочет, некоординированно тянет руки. Движения его смешны и нелепы, и вызывают в Анжольрасе лишь волну стойкого отвращения, и только диковатый взгляд цепляет что-то в сердце. Если бы ему показали отражение его собственных глаз в осколке мутного зеркальца, когда он думает о будущем Франции, он бы узнал этот взгляд. Но Анжольрас не любит глядеть в зеркала, он предпочитает глядеть в будущее. Поэтому он ничего не понимает и лишь морщится: - Ты пьян больше обычного, иди проспись, не позорь нас.