×××
— Идите прочь! — Я, конечно, надеялся на такой исход, но и подумать не мог, что мать способна прогнать собственное дитя. Обычно, с нами, ведьмаками, за детей ведут ожесточенные бои. Вы даже не попытались её остановить... — Идите прочь! Вы... — Вот только не думайте, что сможете сейчас обвинить меня во всех своих бедах. Вы это сделали уже с одним человеком. Вы сами, своим молчанием и пустым, холодным взглядом лишили последнего, чем она дорожила, что любила. Сдаётся мне, что Рианнон была права. Зачем же сейчас давитесь слезами? — Прочь! Исчезнете! — Проваливай, ведьмак. Ты получил то, что хотел. Забирай девку и упёрдывай. — Я ещё не получил того, чего хотел. Это вы получили. А точнее, добились. Прощайте.×××
Слёзы душили и текли горячим нескончаемым потоком. Я шла, не разбирая дороги, смахивая их. Одно лишь знаю – уйти как можно дальше и как можно скорее. Подальше ото лжи, в которой погряз весь этот поганый мир. Бежать, закусив губы, сдерживая свой внутренний вой. Почему от воспоминаний и застрявших в памяти слов нельзя избавиться, как от схваченной в капкан лапы? Вот что бы раз – и всё. Чтобы не саднило и не болело. Чтобы не надоедало своим присутствием. Рукав и шаль уже были насквозь мокры. Помню лишь один случай, когда я не могла так себя сдерживать. День смерти папы. Тогда я выла, словно раненый зверь. Терзала себя, молила всех существующих и несуществующих богов, чтобы они вернули мне того единственного, кому и вправду было не наплевать на меня, кто любил так по-отечески горячо, что готов был жизнь отдать, кто удерживал меня здесь. Была лишена одного крыла, но не отчаивалась – таила пустую надежду, которая не позволяла отпустить всё. Вторым крылом была мама. Теперь же птенец лишён крыльев. Ему не выжить. Он умрёт. Особенно в таком месте, как Стобницы, и во всей сложившейся ситуации в мире. Мне некуда идти. Исконный дом перестал быть таковым, друзья отвернулись, в застенках меня никогда не привечали. Хотя, может и остался один человек, которому ну хоть капельку не наплевать на меня? И перед его домом стояла я. По старой привычке, псы спущены с цепей. Пятёрка боевых сторожевых псов патрулировала близлежащие к дому окрестности, периодически перекликаясь меж собой. И рык, и вой их эхом гуляли по всем застенкам. Остальные же ночевали или коротали своё время в псарне. Из года в год, изо дня в день псы никого не подпускали к дверям этого дома, построенного ещё задолго до моего рождения. Широкий фасад из потемневших от времени брёвен, протянувшийся в два этажа. Самый большой и внешне богатый дом во всех застенках. Такому разве что в стенах стоять. Как раз под стать владельцу, мечтающему забыть прошлое и охочему до мяса. Дом Барка. Псы, хранящие на себе старые розоватые рубцы, давно уже не бросаются на меня, ибо знали, что Барк ласкаться не станет – переломит хребет толстой жердью, на том и конец. Не первый и не последний пёс испускал дух на моих глазах, пока я перетягивала свои кровоточащие ноги или руки. И как после Барк уносил меня на своих огромных руках к себе в дом, где он, весь напуганный и обеспокоенный, лечил мои раны. Сейчас же это просто белые неровные шрамы, о которых знали лишь двое. «Тебе было не всё равно на меня. Ты принимал меня любой. Так не отвернись же и сейчас. Не последуй примеру многих». Комок, давно сидящий в горле, стянувший то тупой болью, напомнил о себе и засаднил ещё пуще. Лишь закусанные щёки притупляли боль. Нескончаемый поток слёз вошёл в свое русло, и теперь лишь редкие слезинки стекали с горячих щёк. Вдоль вытоптанной дорожки, местами поросшей сухим бурьяном и сорняком, шли со мной собаки, не давая сойти с неё. Привыкшие ко мне настолько, что могли позволить себе скудное проявление каких-либо чувств – стыдливо, но всё же радостно, повилять почти под корень купированным хвостом, или уткнуться в мои руки зарубцевавшимся, холодным, мокрым носом. Провели до самых дверей и разлеглись на ступенях высокого крыльца, выдыхая частые облачка пара. Три привычных стука в дверь. Смахнув с глаз вновь побежавшие слёзы, вытерев и без того противно мокрыми рукавами. Привычный жалобный скрип половиц под тяжёлым шагом. Цокот когтей и мягкая поступь удаляющихся в ночной патруль собак. Скрип двери. Стелящаяся на ноги длинная чёрная тень, обрамлённая желтовато-оранжевым светом свечей. Огромный и высокий силуэт, скрывающий за собой всё. Глаза, наполненные тревогой, грустью и беспокойством. Крепкие, тёплые объятья. Я не выдерживаю, слёзы вновь бегут по опухшим красным щекам. Рыдаю навзрыд, зарывшись в его рубаху. Он него пахло кровью и дешёвым табаком. Сколь родной и привычный запах.×××
— ...Я словно, как свинья, которую на убой держали! Пламя свечей дрогнуло. Барк, сидящий напротив меня, пыхтя трубкой, спокойно выслушивал все мои крики и всплески. Я же, поддавшись эмоциям, вконец растеряла все остатки самообладания – совсем не отнимала платка от зарёванного лица. Просто ныла, согнувшись в три погибели, сидя на стуле. К рюмке, наполненной крепким, я так и не притронулась. Как и Барк. Просто сидели в огромной гостевой, погружённой в полумрак с мерцающими свечами, уставленной высокими стеллажами и комодами. — За что? — Я отняла платок от лица, вместо него Барк подал другой, сухой. — Зачем она меня держала подле себя всё это время? Как бесплатную рабочую силу? Как напоминание о старых ошибках и чтоб она так не сделала более? Всё детство, вся юность! И всё наполнено её ложью! Ненавижу! Ненавижу её! Ненавижу Барвлина! Из-за него всё по накатанной пошло! А обвиняют и откупаются мною! Воск со свечей стекал по блёклым ножкам подсвечников. В рюмке плавала мушка, разбуженная теплом после короткой спячки. Барк смотрел на меня с сочувствием, держа руку на моём колене. Не надменные жалость и презрение, а искреннее сочувствие. Часто вздыхал тяжко, утирал бежавшие слезинки. И прикосновения казались такими тёплыми, хоть руки были холодны. — Почти девять лет держала рядом с собой. Просто так. Барк, я после смерти папы ни разу не услышала слова, которые хоть что-нибудь бы выражали. Пустые, «домашние» слова. «Сходи туда, помой это, постирай то, посмотри за этим». С самых юных лет либо за работой, либо попросту на улице! Не смотри так. Что ещё оставалось делать ребёнку, если ему дома разрешалось только кушать и спать? Потому что мать с самого утра уйдет куда-нибудь и с концами! «Таскайся, доча, по застенкам с утра до ночи! Плевать я хотела»! Будь это лето или зима! Только когда Киар на свет появился, она остепенилась – дома хоть чаще появлялась. И то не долго! Бьётся из крайности в крайность. «Рианнон, я понимаю, ты сейчас зла на мать, но тебе не кажется, что в твоих словах есть малая толика преувеличения?» — после многих проб и ошибок моего понимания, сказал Барк. — Преувеличения? Барк, я б многое отдала за то, чтоб все мои слова оказались преувеличением. Я встала и ушла к окну. Заставить его верить – дело долгое и тяжёлое. Во всю историю с Дядюшкой он поверил только после того, как Флоин, верхом на коне, решил погонять меня по всем «застенкам» чуть ли не в одной рубашке. Тогда он и спустил собак. Тогда Флоин и заработал свой страх к собакам, пока те рвали ноги коня, стаскивая наездника наземь. Тогда-то я и заработала свои первые шрамы. А сейчас он сам верить не хотел, потому что такая правда слишком тяжела на подъём и горька на вкус. — Почему она не отдала меня Флоину при первом же его слове? Зачем она все эти четыре года противилась ему, зачем-то защищала меня, огребая за своё упрямство, тем самым подписывая и меня, и себя на более худшие последствия? Она могла бы просто спихнуть меня на чужие поруки. На кой чёрт ей в семье лишний рот, от которого, как оказалось, были лишь одни хлопоты и страдания? Может, я настолько глупа, что не осознаю столь простых вещей? А, Барк? Может, ты мне объяснишь? Барк, сидящий в пол оборота, опять тяжело вздохнул и задумчиво уставился в тень угла гостиной. Где ж граничит обычная глупость с полной дуростью? Зачем что-то делать себе во вред, ради человека, который был всё это время обузой? — Знаешь, когда человек осознаёт, что он является обузой для близкого окружения? Когда у него вконец ссохся мозг, атрофировались все мышцы, на гнилом теле вонючие пролежни, а испражняется он под себя! Слюни текут так, что за полдня набирается почти вся подставленная чеплашка. И все дни и года связаны одной нескончаемой серой лентой времени. Таким людям в окно уже давно устала стучать Старушка-Смерть. Вот это я понимаю обуза... «Рианнон, ты всегда создаёшь себе преувеличенные представления о том, чего не знаешь?» — спросил Барк, привлёкший моё внимание привычным хлопком. — А ты? Барк вопросительно дёрнул широкой бровью. — Я-то знаю, каково это. Целые дни проводить в кровати, едва ли не сливаясь цветом с белыми простынями, которые обычно стелют в лечебницах. Когда находишься в таком бреду от жара и озноба, что кажется будто вечность сжимается до мгновения, а мгновение растягивается в нескончаемую вечность. И в редких проблесках сознания ругать себя, за то, что приносишь одни лишь неудобства. В памяти мелькали картинки прошлого, заставляя передёргивать плечами от каждой. «Трупная лихорадка». По-моему, так когда-то обозвала её лекарка. — Ей столько раз предоставлялись случаи распрощаться со мной, — продолжила я, спустя несколько минут молчания, — но нет. Что-то же заставляло её удерживать ненужное дитя рядом. «Значит, она любит тебя. Не так, как ты желаешь. Она делает это по-своему». — Любила? Пхах, у меня наглядный пример был девять лет на глазах, как на самом деле выглядит материнская любовь – Киар! Барк, ты меня вообще слушал? Или, подобно остальным, нацепил маску? «Рианнон, любая мать любит и защищает своих детей. Леонор не исключение. Просто некоторые это делают иначе. И вот уж не думал, что когда-либо услышу от тебя такие слова. Из года в год ты терпишь всё бо́льшие изменения. И, порой, не всегда хорошие. Почему ты не рассказывала про болезнь? Когда это было?» — Барк встал и подошёл ко мне, приобняв за плечи. «Давно». «Что бы ты там себе ни надумала, знай: для меня ты обузой никогда не станешь. Не бойся этого». «Вот именно. Я боюсь стать беспомощной, остаться на чьи-то поруки, обрекая на хлопоты. Да и ты сам не заметишь, как я стану таковой». «Ещё раз повторюсь: ты не станешь для меня обузой. Если что, то я обязательно скажу тебе об этом». — Улыбнулся он мне. «Я очень надеюсь на это», — я слабо улыбнулась в ответ, зная, что он ни в жизнь не скажет мне об этом. Сама того не заметила, как перешла на жесты. Стояла глухая тишина, в которой можно было услышать едва уловимый хруст суставов рук, вздохи каждого из нас. Я уже успокоилась. Видимо, выплакала всё, что накопилось за всё это время. Сейчас, вместо злобы, обиды и досады, во мне поселились безразличие и отрешённость. Совсем ничего не чувствую. Одна лишь пустота. Но я рада хоть и временному отсутствию душевных метаний, рада, что хоть кто-то поддержал меня, выслушал. Пока не пропаду. Сколько мы уже стоим в полной тишине перед этим уже запотевшим окном? Сколько уже держит меня за плечи Барк? Сколько утекло времени? Тишину нарушили три привычных стука в дверь, что крайне удивило. Не сколько меня, сколько Барка. Он привык лишь от единиц слышать такие стуки. Мы переглянулись. Барк отпустил меня, направляясь к двери, и нагретые его руками плечи начали остывать, ещё долго храня его тепло. В коридоре был слышен чей-то мужской неясный голос. Спустя некоторое время раздался хлопок, и я поспешила к Барку. Его огромный силуэт полностью скрывал входную дверь и того, кто в ней стоял. Услышав мои шаги, Барк обернулся, краешком представляя «ночного гостя». «Тебя требует. Ты знаешь его? Мне впустить?» — Барк был очень удивлён столь нежданному и позднему гостю, хоть и скрывал это. Я-то по глазам вижу. Нахмурил густые брови и стиснул зубы, крепко удерживая дверную ручку. — Знаю. Но впускать не торопись. Что вам нужно? — обратилась я к гостю. Ведьмак вынырнул из-за живота Барка на свет, настороженно и недоверчиво наблюдая за мясником. — Поговорить с тобой. А точнее, всё объяснить. «Да что ему всё нужно от меня?! Он находит меня везде, всегда идёт по верному следу. Похоже, мне не скрыться от него нигде. Разве кто-то бы искал так, если не преследовал определённой цели?» — Да что вам ещё надо от меня?! Вам всё было сказано ещё там, да и услышали вы вполне всё. Мне больше нечего вам сказать! Уходите! Оставьте меня одну! «Что им всем нужно от меня? Оставьте меня уже все в покое!» — Я-то всё услышал, а вот тебе так ничего и не объяснил. Барк недоумённо глядел на нас. И чем дольше мы молчали, тем, наверно, более ему становилось не по себе. — Знаешь, на кого ты сейчас похожа? На свою мать. Так же смотришь на меня, как она на тебя – с такой же злобой, с таким же обвинением. Разве я виноват в чем-либо? — Достаточно того, что вы появились во Стобницах. За вами, похоже, неприятности и беды хвостом идут? — Так разве тебя не интересует, почему именно сегодня и именно сейчас появился в твоей жизни сей странный ведьмак? Откуда мне, чёрт возьми, знать с каким визитом он сюда пожаловал? Как будто им, ведьмакам, нужны определённые причины для того, чтобы посетить какую-то деревеньку или город. — Ты молчишь – не знаешь. Так позволь мне объяснить всё, чтоб развеять твои сомнения и вопросы. «Ну что же. Давайте послушаем, какую траву мне собираются навешать на ухи». — «Впусти его».×××
— Так, давайте ещё раз. Вы очутились здесь по поручению какого-то нильфгаардского чародея, который хорошо заплатил вам, чтоб вы привезли меня к нему? — Ну, если по сути, то да. Мы сидели в гостевой. Барк во главе стола, как и подобает хозяину, а мы с Геральтом были ему по правую руку, полностью развернув стулья, чтоб видеть друг друга. — И всю оставшуюся сумму он заплатит вам после того, как увидит меня? — спросила я, на что ведьмак утвердительно кивнул. Геральт, развалившись на стуле, сцепив руки на животе, выглядел ещё более уставшим и бледным. Я же сидела, подобрав ноги под себя, прикрываясь потрёпанным подолом колючки. — А он не думал, что я просто не захочу ехать к нему? С какого это хрена, — Барк ткнул меня в плечо, потому что не любил, когда я выражалась, пусть даже и слабо, — я должна срываться с места и нестись, сломя голову, к невесть к кому, стоило пальцем поманить? — Видимо, он просчитал и этот момент. Я фыркнула. Прекрасное завершение дня! Потеряла абсолютно всё за считанные часы, зато обрела на свою голову какого-то ведьмака и нильфгаардского чародея, которому важно меня видеть! Хоть дешёвый роман пиши! Ещё и деньги за меня назначили! Такая самонадеянность этого нильфа донельзя как раздражала. — Мне очень жаль вашего потраченного времени, сударь ведьмак, ибо подписались вы на не оправдывающее своих вложений дело. Я не покину Стобницы ни под каким предлогом. «А надо бы. После сегодняшнего дня жизнь запестрит ещё более чёрными красками». — Я всё понимаю, и твои предопасения вполне себе оправданы, — Геральт подтянулся на стуле и сел, оперевшись локтями об колени. — Но ему, похоже, важно видеть тебя, так как он поставил обязательные к выполнению условия, нарушение которых недопустимо. — И что же он вам такого сделает, если вы их нарушите? — Я спросил его об этом, а он лишь улыбнулся и сказал, что я точно не буду рад тому, что он заготовил. — И какие его требования? — Всё на твоих желаниях, — вздохнул он, поглаживая бородатую щёку. Я непонимающе взглянула на него. То есть, я могу преспокойно отказать им и остаться дома? — Захотела сделать привал, — пояснил Геральт, — сделаем и тронемся только тогда, когда ты сама захочешь. Захотела где-то остановиться – остановимся. Захотела жареную баранину – будет тебе баранина. Всё, что ты захочешь – будет выполнено. Ему очень важно, чтобы тебе было создано как можно меньше неудобств, и чтобы ты предстала перед ним в добром здравии и довольствии. Я несколько удивилась. Недурно. Кому-то и впрямь интересна моя личность, и чтобы всё было по-моему. Со мной должны обходиться, чуть ли как не с купеческой дочкой, что очень забавно. А ещё, что странно – он обратился зачем-то к ведьмаку, а не к кому-либо другому. К ведьмаку, который явно был не рад такому повороту событий в своей жизни. — А что ему нужно от меня такого, что он выдвинул вот такие аж условия? И почему он сам лично не мог навестить меня? — Он не сказал. Это касается лично тебя и его. И это его слова. Моя же задача – сопроводить тебя. — И с каких это пор ведьмаки стали провожатыми? «Так, Рианнон, следи за тоном. То, что он должен исполнять все твои прихоти, не означает, что можно нахально обращаться и допускать такого поведения. Ты ему обязана жизнью». — Порой, все мы делаем не то, для чего созданы. Ну, или были созданы. Времена нынче другие. — Совсем туго с деньгами? — Да и не только. Всё одно – доверия не было. Этот чародей мог всё что угодно наплести ему. В конце концов, он преследует какую-то цель, связанную прямым ходом со мной. А я ещё не настолько отчаялась, что бежать за всяким. — И вы уверены в его намерениях? Вот лично я – нет. Геральт выпрямился на стуле, а я услышала движение позади себя. Обернувшись, увидела, что и Барк весь выпрямился на своем дубовом троне (назвать это стульчиком было бы неприемлемо) и не спускал глаз с ведьмака, как и он сам. Геральт снял перчатку и показал свою правую ладонь. На тыльной стороне, кисть была покрыта чуть ли не сетью белых и розовых рубцов, пятен и ссадин. А на внутренней красовался и уродовал странный знак, который будто калёным железом выжгли. Глаза сами собой округлились. Неужели это сделал он? По спине пробежались мурашки. — А я уверен, — сказал Геральт, не отпуская руки, — потому что, как оказалось, подписал с ним договор. У него точно такой же. Поэтому, он ничего страшного и плохого тебе не сделает. — А если сделает? — Не посмеет. Даю слово. Я устало вздохнула. Слишком многое свалилось на меня за сегодня. Слишком. Я истощена. Хочу, чтобы меня оставили одну, дали время, чтобы всё пережить и обдумать. «Ты правда хочешь поехать с ним?» — спросил Барк, дотронувшись до моего плеча. А это забавно. Никогда бы и не подумала, что он способен на презрение. Не по словам, а по глазам заметно. «Застеночный» человек, которого презирают и бояться в «стенах», презирает ведьмака. Забавно. — Не знаю, ещё думаю. «Рианнон, ты в своём уме? Сама же говорила, как глупо срываться с места в компании незнакомца!» «С каких это пор, Барк, ты стал презирать ведьмаков? Он мне жизнь спас! Это как минимум одна отметочка на то, чтобы я поехала с ним. К тому же вся эта ерунда непосредственно связана со мной». Барк сцепил руки и уставился на них. Обиделся за то, что пристыдила? — Как бы всё хорошо не складывалось у этого вашего нильфгаардца, но, похоже, он не продумал ещё один вопрос, имя которому Флоин. Я не уеду, пока знаю, что он жив. — А ты любишь ставить условия. — И если всё на моих условиях, то выход только один... — шагала я пальчиками по крепкому столу. Всё ближе к ведьмаку, который следил за рукой, как кошка за воробьём, будто заигрывая с ним. — Всё, кроме этого. Я не наёмный убийца. Если тебе нужны их услуги – обратись непосредственно к ним, но цена здорово щёлкнет по твоему пустому карману. А если они узнают, что твой заказ на Флоина, то им проще будет разобраться с тобой. Слухи они как черви – везде и всюду, расползаются и заводятся быстрее, чем стоит себе представлять. А Флоин не будет уничтожать самих червей, он избавится от того, кто их разводит. Раньше, чем стоит себе представлять. «Неужели и этот обиделся? И что за черви ещё?» — Тогда мы в тупике, сударь ведьмак. — Не в тупике. Всегда можно обыграть дело по-другому. Я вопросительно взглянула на него. Что и как он собирался обыгрывать в этой ситуации? — Всегда можно договориться... — Хах! — прыснула я. — Ну удачи, в таком-то случае! — Имея в рукаве козыри, — закончил ведьмак. Я и бровью не повела. Что он может ему предложить? Мешок оренов, которых у него нет? Головой бестии запугает? Но было интересно, что же такого припас ведьмак. — Аксий, — пояснил Геральт. — Какой ещё Асий? — Ведьмачий знак, простейшая магия, доступная нам. Тогда, в коридоре, я наложил его на тебя, чтобы ты шума не подняла. Барк громко шаркнул ногой, чем привлёк наше внимание. Сжатая в кулак рука, поставленная ребром, лежала на столе, а сам он выглядел ещё более недовольным: «Он тебя проклял?» «Что? Нет! У меня случилась истерика, а этим знаком, как он выразился, успокоил меня». — Геральт усмехнулся, глядя на всю мою мимику и жестикуляцию. М-да уж, со стороны всё это выглядит странно. Барк тяжело вздохнул, едва раздувая щетинистые щёки. Я потрепала его по руке, чей суровый кулак тут же распустился. Вот кто бы мог подумать, что на такого грозного с виду человека, могла так воздействовать я. — И что этой Асий может сделать? Успокоить Флоина, чтоб он был белым и пушистым, как те кролики, от которых он лапки рубит? — Барк вновь ткнул меня в плечо. — Он обладает достаточно мощным психотропным внушающим эффектом. Скажу попроще, — усмехнулся Геральт, видя, как я пыталась понять значение этих сложных слов, — знак позволяет контролировать чужую волю. — То есть, человек будет в вашем подчинении... — Сам того не осознавая... — И будет выполнять... — Все мои желания и требования, — закончил ведьмак. Меня тут же осенило: — Так можно же сделать так, чтобы Флоин забыл о долге! Приказать ему этим Асием! — Не всё так просто, как бы хотелось. Весь мой задор и мимолетная радость сдулись. Хотелось доказывать ему, что он не прав, и что всё возможно, но как я это сделаю, если не ведаю сути об этой «ведьмачьей магии»? — Аксий действует фактически на всех, кроме тех, кто обладает достаточно сильной волей. А по тому, что я увидел и услышал от тебя, могу смело сказать, это будет стоить большого труда – заставить его изменить своим принципам и воле. — Но всё же это возможно, если постараться? — я не хотела упускать такую возможность, особенно в связи с последними событиями. Это единственный шанс и выход. Все другие требуют крови. — Возможно, но не стоит забывать, что действие знака ограниченно. Аксий весьма неоднозначный знак. Он может сыграть и против нас. — Каким образом? — Флоин может как полностью забыть о вас, так и частично. Шанс частичного забвения намного выше. И если такое случится, то рано или поздно Флоин вспомнит всё, и тогда им будет двигать галимая месть. В таком случае, смерть вам всем просто гарантирована. Если, конечно, найдётся такой же неравнодушный на свою голову, как я. Мне опять стало страшно и дурно. Страшно за себя, за брата, за мать, которая вычеркнула меня из своей жизни. В конечном итоге, ведьмак вступился за меня, и из-за него всем нам красным по белому написан плачевный исход. — Неизвестно, когда это может случиться – он может вспомнить через день, неделю, месяц, год. Тут уже всё будет зависеть от меня и от него. Ты же сама знаешь, что он как бомба – неизвестно, когда бомбанёт и с какой силой. Я кивнула. Очень точно подмечено. Если и бомбанёт, то ничего после себя не оставит. — Теперь ты понимаешь, почему должна покинуть Стобницы? Хотя бы ради брата... — А откуда вот мне знать, что у вас не было в планах подстроить так, чтоб вышло всё, как сейчас? — Боюсь, тебе придётся просто поверить. Сама подумай, разве хоть какой-нибудь человек будет усложнять себе работу нарочно? Это просто очень плохое стечение обстоятельств. — А что, если он всё вспомнит, когда нас уже здесь не будет? Я же потеряю всю семью! — Я позабочусь о том, чтобы он не вспомнил. Отправлю его в Зангвебар, к примеру. — А если не получится? — Я постараюсь. По крайней мере, дай мне эту возможность. Я кусала губы. Одно равно, не могла я полностью довериться ему. Придётся теперь держать ухо в остро, а ступать так, чтоб и листочек не помялся под ногой. Хуже и не бывало. Геральт и Барк молча выжидали моего ответа. Одного он порадует, а другого огорчит. Как бы там ни было, деваться некуда. Вариантов много, и каждый хуже и краше другого, а вот итог один. — Хорошо. В таком случае, я согласна покинуть Стобницы. Но с одним главным условием и с ним придётся посчитаться даже этому нильфу. Я уезжаю с вами, встречаюсь с ним и возвращаюсь обратно во Стобницы, какими бы ни были его слова и предложения. Без каких-либо вопросов ни с твоей стороны, ни с его. «Ну, видимо, я и тут ошиблась». Никто, ясное дело, этому не обрадовался. Я сама была не рада такому решению. Лишь бы с близкими и родными ничего не случилось. — Геральт, я это делаю не сколько для себя, сколько для тебя. Моих денег ты не взял потому, что их нет и их сугубо просрали. Возьмёшь тогда его. Ведьмаки же задаром не работают? Геральт усмехнулся. Не, всё-таки он рад. Ну, в какой-то степени. На Барка я старалась не смотреть, ведь знаю, что увижу в его глазах. Ведьмак встал, а вслед за ним и я. — Только ты сделай так, чтобы Флоин не вспоминал ещё очень долго. Прошу. Я жить не смогу, если узнаю, что он причинил вред хоть кому-то, кто дорог мне. — Я удивляюсь тебе: предана как собака – тебя пинали, били, морили, а ты всё равно готова вцепиться в горло обидчикам. — Не стоит ровнять меня под одну гребёнку с матерью. Если она обижена на весь свет белый по непонятным причинам, то это её проблема – пусть и дальше дуется. Геральт стоял уже в дверях. Теперь я могла смотреть на него без опасений, золотые очи уже не пугали. Шрамы, шрамы, шрамы. Сколь привычны они для ведьмаков наверное. Горизонтальный и короткий, но глубокий, шрам над правой бровью. Шрамик на переносице прямого носа. Страшный, почти на пол-лица, шрам, пересекающий левый глаз, плавно уходящий через скулу к щеке. Седая борода, густо обрамляющая лицо. И морщинки, едва прибавляющие возраста. «Есть в нём какой-то шарм, обаяние, красота», — мелькнуло в голове, за что устыдила саму себя. Долго он не выдержал моего взгляда – поспешно отвёл глаза, хотя до этого так и испепелял взглядом. — Значит, на рассвете? — спросила я, надеясь на обратное. Как бы там ни было, мне не хотелось покидать Стобницы столь поспешно. — Уже нет. По тебе вижу, что не хочешь уезжать второпях. Надо разобраться с Флоином, а как быстро это получится я и сам не знаю. Во всяком случае, будь готова в любой момент. Времени у нас в обрез. Крайний срок – неделя. Из дома тебе желательно не выходить, чем меньше видят и говорят о тебе, тем лучше. Я покорно кивнула. Куда я сейчас выйду, когда город будет гудеть, как шершнево гнездо, ближайшие пару недель? — Бывайте, мастер. Берегите себя, — сказала и заперла дверь. Насчёт спущенных с цепей собак я не переживала – он знал, что делать, раз уж пришёл сюда.×××
«Ты уверена, что хочешь этого?» — спросил Барк, сидя подле меня. Я поправила сползающее одеяло. Уверена ли я? Сама не знаю точно. Хочу, чтобы всё закончилось раз и навсегда. И если это требует моих жертв, то пусть так и будет. Лучше один раз пустить кровь, чтоб потом жить здоровым, нежели заразить всё и загнить заживо. — Да. Я просто хочу зажить спокойно и перестать бояться. Весь вид Барка сжимал мне сердце. Каким бы он ни был здоровяком и великаном, сейчас он казался совсем крошечным. Сидел, сгорбившись над своими коленями, сцепив могучие кулаки. И весь такой грустный, потерянный, опечаленный. Всё-таки те прошедшие года хорошо нас связали. Я не представляла своей жизни в Стобницах без него, как и он без меня – одна лишь я понимала его почти дословно, хоть и беззвучно. В голове мелькали воспоминания: Осень 1264. Моя первая рабочая неделя. Барк неопрятен, грязен и бородат. Глаза отрешённые, несколько злые. Я мелкая, как зелёно-желтая синица, да и одета так же. Шугаюсь его взгляда, тени, руки. Зима 1264-1265. Вид Барка не изменился. Я бегала по таверне и выглядела, как тощий снегирь. В облупле Барк старался на пальцах объяснить помощнику-юнцу обвалку мяса, что не венчалось успехом. Главный мясник едва сдерживался, чтобы не принять всё это за злую шутку: немому, так ещё и объясняй. А юнец тупой как пробка: здесь даже и без слов понятно – режь вдоль волокон, чтобы мясо не попортить. Что я и сказала ему. Барк опешил, так и остался удивлённым, когда я оставила их одних. Барк стал чуточку опрятнее – просаленные и потные рубахи, с пятнами крови и водянистыми разводами сменились на более годные шерстяные. Сидели в облупле, Барк пыхтел своей трубкой и рассказывал какую-то смешную историю. Я что-то понимаю, что-то не понимаю, всё что угодно, лишь бы не расстроить этого добряка. А он серьёзно оказался добрейшей души человеком. Официанты, кухарки смотрели на нас, как на больных проказой, да только это нас вовсе не волновало. Тогда Кази первый раз и обиделась на меня, потому что забыла о её дне рождении. Весна 1265. Барк избавился от длиннющих грязных патлов, только косматая борода служила напоминанием о прошлом. Лето 1265. Барк отвадил всех людей Флоина, да так, что конские копыта исчезли в доли секунды из общего поля зрения. Первое нашествие полуночных «ловеласов». Начало совместных походов из «застенок» в «стены». И бесконечные катания на плечах, его счастливые серо-зелёные глаза, его широкая улыбка. Его колючая, как ёж, чёрная борода, кроящая шрамы, которую я чувствовала своей щекой, обнимая его или целуя. И его вечно холодные руки, что при прикосновении обдавали теплом. Точно так же, как и сейчас чувствую его руки на своих щеках. «Отдыхай. Тебе это нужно», — сказал Барк, оставляя меня одну. И вновь горячие слёзы тоски скользили по лицу. И вновь закусаны губы, сдерживая рвущийся крик. И так до первых тусклых лучей солнца, ознаменовывающих начало дня. Начало тягучей недели.