Промокшие, злые и честные

Казалось, погода плакала вместе с ними. Под звон переполненных бокалов они кричали, как гордятся, как огорчены. Пиво лилось через край, оставляя на одежде мокрые пятна, но стоило выйти на улицу, как дождь услужливо их застирывал. Широким шагом, будто он великан, а не мужчина метр с кепкой, Луи мчится к подъезду. Пошатываясь и вновь удерживая равновесие, он шлепает по лужам, штанины стоически встречаются со слякотью. — Ну как? Как так? — негодует он вслух, сам того не замечая. Нарисованный красками на щеке флаг Великобритании наполовину стерт, и, возможно, дело в том, что шатен часто прячет лицо в ладонях, скрывая предательские слезы. Он так болел за свою сборную, а они!.. Томмо останавливается метрах в десяти от железной двери и хлопает себя по карманам. Телефон, карточка, ключи от квартиры… Хмурый взгляд изучает асфальт, ища магнит от домофона, но мужчина знает, что не потерял его. Просто не мог потерять. «Забыл. Я не брал его с собой», — успевает подумать он, отчасти протрезвев под потоком прохладной воды, как вдруг мимо шустро проскальзывает фигура. Луи замечает только длинные ноги и поломанный зонтик над головой. И он продолжил бы любоваться удаляющимися ногами, если бы они не заскочили прямиком в его подъезд. — Эй, подожди! Стой, меня подожди! — кричит он на весь двор, срываясь с места и хватаясь за дверь, когда в проеме остается меньше пяти сантиметров. Шатен недовольно шипит и стряхивает капли с лица, окончательно размазывая рисунок, и заходит внутрь. — Я так и пальцев мог лишиться вообще-то! Со стороны он кажется грубым, хотя ни один знакомый под страхом смертной казни не мог бы назвать Луи Уильяма Томлинсона грубияном. Он всегда мил и вежлив, но только не в отношении футбола. Рьяный фанат побеждает остальные качества, как не может победить другие страны собственная команда. Вот так ирония. Луи вновь замечает длиннющую ногу, а вместе с ней и ботинок странного вида, но их обладатель исчезает в кабине лифта. Он быстрый. Даже в трезвом состоянии, где-нибудь на поле, Томмо вряд ли поймал бы этого паренька, больно разные у них категории. — Блять, да перестань ты устраивать здесь скачки, Бэмби, и дай мне добраться до дома на ближайшей карете. — Шатен успевает подставить ногу, и дверь лифта, как и подъездная, отступает под его напором. Она отъезжает в сторону, а Луи с торжествующей улыбкой заходит и задирает подборок повыше — пусть знает, что Томлинсоны не так просты. — Я тебе ничего плохого не делал, вот и не веди себя как истеричка, милый. Он нажимает на последний этаж, замечая, что кнопка предпоследнего уже горит. Ага, значит, они почти соседи. — Вообще-то вы только что матерились, а это не совсем прилично в обществе других людей, — наконец дает о себе знать парнишка, и Томмо оборачивается на него. Помимо ног, если честно, он ничего толком изучить не успел, даже в лицо не взглянул. — А вдруг у меня аллергия на нецензурную речь? Те самые прекрасные ноги обтянуты серыми джинсами, сверху надета клетчатая рубашка — ничего особенного, если не считать закатанные рукава, обнажающие забавные татуировки; на голове какое-то гнездо, но Луи уверен, во всем виноват дождь, в другое время эти кудряшки наверняка выглядят лучше; в руках — зонт с торчащими в разные стороны спицами. И лицо такое раздраженное, но есть в нем что-то милое. Может, хмурые бровки или точенные скулы? Или даже… пухлые губы. Мужчины-европейцы вообще могут иметь такие губы? Но дело вовсе не в том, потому что в любой другой ситуации он бы прикинулся дурачком или даже отшутился, но теперь на него смотрят два невероятных изумруда, и, не смейтесь, Томлинсон хочет их себе в коллекцию камней, пусть даже никакой коллекции нет. — А такая бывает? — глупо, совершенно не контролируя себя, спрашивает Луи. От алкоголя не остается и следа, разве что несильный перегар, но уж это как-то можно пережить. Бэмби закатывает глаза и хочет ответить чем-то едким. У него мешки под глазами, и он явно устает на учебе или работе, чем бы он там ни занимался. Однако вместо смешка из его рта вылетает такое же наивное: — Сомневаюсь. — И на этом все. Никаких ухмылочек, никаких подколов. Поняв, что только что сморозил, парень отворачивается и следит за закрывающейся дверью лифта. Он хочет поскорее избавиться от этой компании. Он даже демонстративно кривится, будто учуяв крайне неприятный запах. Это по-настоящему задевает Томмо. Он делает большие, грустные глаза, превращаясь в подбитого котенка, но быстро берет себя в руки. — Загонять про приличия и так себя вести немного лицемерно, милый. — Он показательно отворачивается и радуется, когда лифт начинает подниматься. — Ничего не могу поделать, от вас несет, — не выдержав упрека, тихо произносит парень, но кабинка слишком маленькая, а слышимость в ней превосходная. — От меня нормально пахнет. — Луи смотрит на молодого оленя снизу вверх, но взгляд его по-настоящему суров. — Не зарывайся. Кудрявый выгибает бровь с характерным «да ну?». — Да вы будто ящик пива на себя опрокинули, — выносит приговор он, и шатену нечем крыть. Он только хмурится, сжимает кулаки, но тут же разжимает их и опускает глаза. Ему не так часто бывает стыдно, но куда сильнее совесть мучает его собеседника, который даже в худшем расположении духа не привык хамить незнакомым людям. Это все работа, однозначно. — Или, точнее, в себя. Фанаты, в отличие от своих кумиров, не промахиваются, верно? Лицо парня мгновенно искажается недоумением, потому что он определенно не собирался этого говорить. Какого черта это из него лезет? Только для Томмо лимит исчерпан, и, не думая о последствиях, он толкает незнакомца в грудь, и тот впечатывается в холодную стену. Луи не поклонник насилия, но разве может он спустить с рук оскорбление любимой сборной? — Забери свои слова обратно, длинноногий! Они старались. Они лучшие, понял меня? — подвывает он, как раненный волк, навсегда потерявший волчат. Шатен больше не приближается к Бэмби, но смотрит на него с укором. А тот в ответ — со страхом. — Не смей! — Да вы псих! Мячом последние мозги снесло? — Я отлично играю, мне бы не снесло! — Значит, без футбола снесло, раз такое себе позволяешь! Томлинсон на миг успокаивается, задумывается и усмехается: — Мы уже на «ты», Бэмби? — Мужчина подмигивает, и в этот раз удар приходится ему в плечо. Легкий, почти не ощутимый, Луи упирается в стену больше от неожиданности, чем от самого толчка. И на лице читается новая эмоция — удивление. — Хватит называть меня оленем, придурок. Парень хочет что-то добавить, а шатен — пораньше ему ответить, но вместо этого они отвлекаются на скрипящий звук, будто Фредди Крюгер ноготки решил поточить. Лифт резко дергается и замирает, и за секунду до того, как дисплей гаснет, на нем изображена цифра «восемь». — Что-о-о?.. — Кудряшка хватается за голову, роняя зонтик. — Один этаж! Ты не мог проехать один этаж? Я что, так много прошу?! — Он разворачивается лицом к стене и бьет по ней кулаками. — Нет, нет. Ну нет! Томмо наблюдает за парнем с интересом. Остановка не особо его волнует: дом старый, а он живет здесь со студенческих лет, поэтому успел привыкнуть к подобным инцидентам. Луи, конечно, промок до нитки и хочет домой, но его рассудок действительно успел проясниться, а торопиться ему некуда. Все равно в квартире никто не ждет с теплым ужином, а после провала сборной ему, как никогда, нужно отвлечься. — Эй, с ним часто так бывает. Скоро двинется, не нервничай. — Рука сама оказывается на хрупком плече, и он не совсем понимает, как это вышло. — Ты только переехал сюда, да? Поэтому я тебя и не видел. Он не столько спрашивает, сколько констатирует, но парень все равно кивает. — У меня клаустрофобия, — не оборачиваясь, шепчет кудряш. Даже когда они ругались, он не кричал, но его голос кажется севшим. — Уточнял же у риэлтора насчет лифтов. — Признания сами вылетают из его рта, он удивляется, но почему-то не жалеет. Да и чужую ладонь не скидывает — так спокойнее. — Никогда не доверяй людям, которые ищут выгоду. Все они торгаши бессовестные, а ты такой милый, что и обмануть тебя несложно. Хотя я бы вряд ли смог. — Луи медленно гладит его, спускаясь ниже по руке, пока не осознает, что ляпнул. — Э-э, то есть… ты выглядишь так беззащитно, даже когда дерешься. И это ни черта не исправляет положения. Он мгновенно отлетает от парня к противоположной стене и притихает, будто так его не заметят. Однако того услышанное по-настоящему изумляет. Или даже интригует, если быть честными. Он оборачивается и пробегает по мужчине изучающим взглядом. Ничего особенно, просто футбольный фанатик из ближайшего бара, таких тысячи по всей стране — много пьют, выражаются в общественных местах и поднимают руку на жену… Глаза Бэмби округляются. Этого не должно быть, но именно на мыслях о жене его сердце пропускает удар. Это шутка какая-то? Нет, ему просто показалось. — Я Гарри Стайлс, работаю в пекарне в квартале отсюда. Переехал месяц назад, живу один, поэтому иногда забываюсь и слишком громко пою. Мне нравится старый рок, и я не фанат футбола от слова «вообще». Еще я бисексуал, но в постели больше люблю парней, они нежные. Он хватается за собственный предательский рот и едва не задыхается. И если бы это не было настолько пугающе странным, Луи мог бы рассмеяться из-за потока лишней или, возможно, не очень лишней информации. «Ты чертовски милый, я был бы с тобой нежным», — думает Томмо, но язык изворачивается и произносит это вслух. Теперь оба стоят в заглохшем лифте между двух этажей и прикрывают чересчур разговорчивые хлебала. — Ну что за ерунда?.. — первым не выдерживает Гарри спустя минут десять. Луи уже сидит на полу и по-прежнему смотрит на него снизу вверх, и «это как-то несправедливо, пусть тоже сядет». — Если ты о своей биографии, то я могу сделать вид, что ничего… — Он не может закончить, ведь однозначно не забудет то, что услышал, только кудряшка решает перебить его еще раньше. — Не понимаю, о чем ты говоришь, я вообще-то про лифт, — гордо заявляет парень, будто уже починил его силой мысли. — Ты сам сказал, что он скоро поедет. А он не едет. Он просто стоит, и даже это хорошо, потому что поломанный лифт может не только стоять без движения, но и падать, например, а этого я никак не хочу. Я и так сегодня чересчур нападался, в твоих глазах уж точно. И это происходит снова: Гарри крепко сжимает губы, хоть делать это уже поздно. Томлинсон усмехается, но без капли злости. Так, мягкая ирония в его фирменном стиле. — Если переживаешь, я тоже упал в твоих глазах, когда ты назвал меня пивной бочкой. — Он готов прикусить язык, опять и опять, потому что это не то, как ему хотелось отшутиться. — Эм… — Парень опускает глаза и мнется на месте. — Ты меня прости, ладно? Я не хотел тебя оскорблять. То есть хотел, но это потому что на работе завал и я ужасно устал со всеми этими матчами, я даже рад, что наши наконец вылетели и больше не будет никаких обсуждений, еще и дождь, и зонтик, а обидеть тебя не хотел, ты вроде такой миниатюрный и забавный. — Он понижает голос, догадываясь, что в очередной раз несет чушь, но не останавливается. — У тебя, кстати, флаг стерся. Он выдыхает после длинной эмоциональной речи, а инициативу подхватывает Луи, будто его пинком вперед двинули вместо лифта: — Я Луи, просто Луи. Или Томмо, сокращение от Томлинсон, и мне почти тридцать. Я неудавшийся футболист, так что тренирую детишек в спортивной школе. Они такие классные, я бы хотел тебя с ними познакомить, если ты не против. И с моими младшими сестренками и братом, они тоже милые, как ты. — Томмо поднимается с пола и быстро оказывается рядом с Гарри. До него только теперь доходит, но он боится озвучить теорию. — Правда смылся? — Детишки? Ты работаешь с детишками? — Глаза парня загораются. Он обожает детей больше, чем булочки с кремом. — Я бы очень хотел. Можно? Я приготовлю им шоколадные кексы. — Обожаю шоколадные кексы… — перебивает его Лу. Кажется, у него текут слюни, и виновна в этом вовсе не выпечка. Кудрявый ласково улыбается, не оставляя места следам усталости. В нем просыпаются новые силы, и они способны побороть любой страх перед дурацкими лифтами. — Тогда для тебя будут шоколадные, а для них ванильные с сахарной пудрой, хорошо? И я нарисую всем по флагу Британии на щеке, а тебе где-нибудь под одеждой, ладно? — Шатен бессознательно кивает головой. — Я, кстати, тоже люблю пиво, но только имбирное. — Я куплю тебе целый ящик, будет стоять для праздников. Я все равно не пью, Чемпионат — исключение. — Старший смеется и наклоняется, подхватывая с пола поломанный зонтик. — А еще починю его, идет? Ты же мне веришь? Настает очередь Гарри кивать и улыбаться. И Томмо готов сойти с ума от явившихся на свет ямочек на его щеках. — Ты сам сказал, что не стал бы меня обманывать, — тихо хихикает Бэмби, и он не виноват, что позволяет рукам Луи касаться румяного лица и мокрых завитков. — Боюсь, я не смог бы это сделать, даже если бы захотел, мой прекрасный олененок. И оба понимают, что это значит. Понимают насколько, что не замечают движения лифта, увлекаясь кое-чем другим. Сладким, насыщенным и до предела честным.