Исцеленная

Изнывающая от летнего зноя улица пуста, будний день — люди заняты работой и повседневными делами. Пахнет раскаленным асфальтом и смолой, воздух над дорожным покрытием словно плавится и плывет. Кажется, что стены домов, тротуары, столбы пышут жаром, впитанным от знойного солнца. Нет ни ветерка — листья на редких деревьев не колышутся. Ужасно хочется пить, во рту пересохло так, что даже сглотнуть слюну не получается. Жажда покалывает горло тонкими иголками. Передыхаю, устало прислонившись к ржавой, нагретой ограде дома тридцать семь. На калитке все ещё висит небольшой замок. Кажется, что с того момента, когда мы с Алексом бывали в этом доме, собирали вещи для побега, прошла вечность. На самом деле минула неделя. Отдышавшись, оглядываюсь по сторонам. Убедившись, что улица пуста, я перелезаю через забор и следую к дому по заросшей густой травой тропинке. Дом заколочен, но мне без труда удаётся отыскать оконный проем на первом этаже, в котором можно отодвинуть доску. Двигая доску, замечаю на ней тёмные пятна. Кровь? Забравшись внутрь дома, оглядываюсь по сторонам в поиске пятен, но, поначалу, вижу лишь следы гари на стенах и потолке. Вскоре я замечаю прерывистые красные линии — засохшую кровь. В помещении темно и прохладно, толстые стены колониальной постройки защищают от палящего солнца. Но после улицы разгоряченное тело мерзнет, а вид следов леденит душу. Жив ли Алекс? Обняв себя за плечи, стараясь ступать как можно тише, прохожу в следующую комнату, любимую Алексом. Комнату, в которой мы когда-то танцевали. Она пуста. Как же хочется пить! Развернувшись в сторону выхода, замираю — в углу, за дверью, опираясь о стену, стоит Алекс, на бледном лице выделяются тёмные губы и светлые глаза в обрамлении пушистых ресниц, в его опущенных руках зажат пистолет. Волосы Алекса спутаны, футболка темна от пятен, правая штанина закатана, и на ней виднеется нечто, вроде повязки. — Что ты здесь делаешь? — тяжело произносит он. Что? Это не тот вопрос, который я ожидала от него услышать. Но правда, что я здесь делаю? — Хочу помочь тебе, — говорить больно, в горле першит. — Я знаю, что произошло. — Это небезопасно, если они узнают, тебя закроют в Крипту. — Ты не думал о безопасности, когда спасал меня на вечеринке, — снова пытаюсь сглотнуть, но сухое горло мешает это сделать. — Хочешь пить? — Да. Алекс кидает мне маленькую полупустую бутылку с водой. Я жадно припадаю к горлышку, наслаждаясь ощущением. Вода тёплая и пресная, но каждый глоток оживляет и даёт силы, никогда не пила ничего вкуснее. Вспомнив о том, что бутылка была полупуста, заставляю себя оторваться. Алексу тоже нужна вода. — Я хочу помочь тебе. Прихрамывая, Алекс преодолевает разделяющее нас расстояние. Он смотрит на меня долгим взглядом, а потом протягивает руку, словно хочет дотронуться до моего лица. От неожиданности я замираю, будто со стороны наблюдая за тем, как Алекс касается щеки. Его янтарные глаза наполнены грустью. Опомнившись, отшатываюсь от Алекса, он усмехается и убирает руку. — Ты ранен? — Так, ногу чуть зацепило, — он отвечает так, словно произошло нечто обыденное, его лицо искажается от боли, когда он припадает на больную ногу. — Тебе нужна помощь! Ты говорил, что в городе есть союзники заразных… При слове «заразных» Алекс снова морщится, словно съел что-то горькое. Это заставляет меня замолчать. Ему неприятно? — То есть ваши сою… — Не надо! — резко перебивает он. — Что? — Не надо делать вид, что ты хорошо относишься к «заразным». Просто перестань пытаться быть для всех хорошей, Лина. Будь собой, — он смотрит мне в глаза, а я вижу, что между его бровей пролегла складка, а во взгляде читается горечь. Почему горечь, а не обида или злость? Я ведь задела его словами, это видно. — Просто скажи, как помочь тебе. — Ты можешь привести сюда одного человека?

***

Час спустя я снова стою на знойной улице перед высоким серым зданием, в окружении таких же домов. Здесь живут работники АБД, и сюда Алекс отправил меня в поиске помощи. Набрав в легкие побольше воздуха, стучу в непримечательную дверь под номером 1237. Кажется, что стук получился очень тихим, и по ту сторону двери его не услышат, но когда я вновь заношу руку для удара, дверь распахивается. Рука замирает, так же как и я. На пороге стоит Альфред Диггенс — тот человек, который допрашивал меня сразу после операции. На какой-то миг его лицо вытягивается, а брови поднимаются вверх, но он быстро берет себя в руки, и через мгновение на его полном лице снова отражается спокойствие и невозмутимость. — Чем обязан, мисс Хэлоуэй? У вас есть какая-то информация? Что же делать? Алекс ведь не мог ошибиться? Смотрю на помятый клочок бумаги в руке, все верно — дом 1237. Прочистив горло, поднимаю взгляд на Диггенса, который все еще ждет ответа. — Я являюсь волонтером группы по защите животных, не хотите ли вы сделать пожертвование? — скороговоркой произношу заученный пароль. На этот раз Диггенс даже не меняется в лице, словно он ждал чего-то подобного: — Входите в дом. Когда дверь за моей спиной закрывается, с лица Альфреда исчезает маска спокойствия и невозмутимости. — Где Алекс? Что с ним? — он нависает надо мной. — Он ранен и послал сюда за помощью, — я замолкаю, не решаясь продолжить. Что, если этот человек, враг? Он ведь работает на АБД. — Лина! Сейчас не время для ненужного героизма, — словно прочитав мои мысли, раздраженно произносит Диггенс. — Адрес? — Тридцать седьмой дом по Брукс-стрит. Альфред хмурится, прикладывая палец к губам, потом смотрит на меня. Откуда-то сверху раздаются тяжёлые шаги, а затем раздаётся женский голос: — Кто пришёл? — Это волонтер из организации по защите животных, можешь не спускаться! — Диггенс лжет легко и свободно. — Вот что, мы поможем вашей организации едой и лекарствами для животных, больше ничего сделать не можем, — он обращается ко мне, глазами указывая в сторону лестницы, сообщая, что нас все ещё могут подслушивать. — Хорошо, спасибо, мы будем ждать вас в офисе, — ложь даётся на удивление легко, словно амор делириа невроза все ещё течёт в моих венах. — До встречи! — Альфред достаёт из нижнего ящика шкафа, что стоит в холле, пакет и протягивает его мне. — Спасибо за помощь! До свидания, — я принимаю пакет и выхожу из дома.

***

На пылающий город опускается ночная тень, жаркий день превращается в тёплый вечер. Брукс-стрит приходит в движение — люди спешат домой, изредка даже проезжают машины, шум которых каждый раз заставляет меня нервничать. Помимо редких горожан, автомобили есть лишь у полиции, скорой помощи и… представителей АБД. Диггенс приходил несколькими часами ранее, он принёс ещё продуктов и воды, перебинтовал Алексу ногу. По словам Альфреда, ранение было удачным — артерии не задеты, пуля прошла навылет. Однако, Алексу нужен уход, который невозможно обеспечить, пока он находится в Портленде. Значит, его нужно переправить в Дикую местность. Как же это странно — человек, который ранен, может рассчитывать лишь на помощь заразных, проживающих в первобытных условиях, а государство, признанное заботиться о гражданах, напротив, угрожает ему. Умом я понимаю, что Алекс заразный, и что такие как он несут угрозу благополучию общества. Но внутренний голос шепчет, что Алекс прежде всего человек, и он имеет такие же права, что и остальные. Сегодня Ханна отпросила меня у Тидлов, и я могу побыть в доме тридцать семь подольше. Но кто будет здесь завтра? Диггенс просил не доверять никому, кроме него, и я понимаю, что он прав. Сам Альфред не может приходить сюда часто — он должен быть в стороне от подозрений. Алекс еле слышно стонет, вырывая меня из размышлений, он не так давно уснул, но, похоже, боль мешает ему. Я сижу у стены, напротив него, под окном, и прислушиваюсь к звукам, доносящимся с улицы. Если днём в доме было прохладно, то к вечеру он нагрелся от солнца, и теперь здесь душно. Окна заколочены, в них изредка попадает легкий ветерок, который хоть немного разряжает плотный жаркий воздух. — Лина, — Алекс говорит совсем тихо. В полумраке комнаты виден лишь силуэт его фигуры, укрытый тонким покрывалом. — Что такое? — присаживаюсь рядом с ним, благо пол теплый. Мертвенно бледное лицо Алекса озаряет тень улыбки — уголки губ едва заметно приподнимаются, его глаза лихорадочно блестят. — Люблю тебя. Слова тупой болью отдаются в груди. Он ждёт, что я отвечу теми же словами. А у меня в горле застрял ком, не позволяющий даже вдохнуть, не то что сказать что-либо. — Я… — Не говори, — Алекс качает головой. — Ты не должна говорить, если не чувствуешь того же. Моя любовь ни к чему тебя не обязывает, — он ненадолго замолкает, собираясь с силами. — Хочу, чтобы ты знала о ней. Почему от его слов глаза щиплет, как от слез? Откуда это чувство вины и сожаления? Я словно жду от Алекса порицания или неодобрения, и чувствую себя как ребенок, разбивший любимую вазу, но вместо наказания получивший конфету. Как он может любить меня, если я только и делаю, что отталкиваю его своими словами и поступками? — Посмотри на меня, — ласковый голос окончательно сбивает с толку. Подняв взор, встречаюсь с теплым взглядом Алекса. Его янтарные глаза в полумраке кажутся темно-карими, в них нет ни капли упрека, лишь нежность, безграничная, как море. Алекс дотрагивается до моей щеки, не разрывая зрительного контакта. Кровь резко приливает к щекам, дышать снова становится тяжело. — Не плачь, — большим пальцем он утирает влагу с моей щеки. Что? Слезы? Я не заметила, когда начала плакать. Да и с чего бы мне плакать? Ведь все живы, и ранение Алекса не смертельно, Диггенс так сказал. Но, слезы текут против воли, и как назло вместе со слезами появляется насморк, а глаза начинают чесаться. Хлюпая носом, пытаюсь утереть слезы. — Почему я плачу? Алекс должен знать ответ, ведь он так много знает о том, что мне неведомо. Он понимает больше, чем кто бы то ни было. — Тело глупое, но честное, голова умная, но лживая, — в его голосе слышится улыбка. Мне никак не понять Алекса — он не сердится, когда стоило бы, и он радуется, когда я плачу. Что с ним не так? Или что-то не так со мной? — Люди научились лгать при помощи слов, но тело не лжет. Ты плачешь, потому что все еще любишь меня, но тебя заставили забыть об этом. — Нет, — я отшатываюсь. — Операция избавляет от делирии. — Тогда, полагаю, ты не будешь против, если Альфред переправит меня в Дикую местность, и мы с тобой, возможно, никогда не увидимся? Что? В Дикую местность? Почему Диггенс ничего не сказал мне? Конечно, Алексу будет лучше рядом с зар… со своими. Но я ведь имела право знать об этом. Видимо мое лицо выглядит красноречивее слов, потому что Алекс не дожидается ответа: — Вот видишь. Ты тоже любишь меня, несмотря на операцию. Ее эффект скоро пройдет, я обещаю. Он берет мою ладонь и подносит ее к губам. Я чувствую, как учащается сердцебиение, но оттолкнуть Алекса не в силах. Где-то вдали звучит вой сирены, словно напоминая, что любовь убивает.