Энтропия

      Он начал умирать вместе с природой, когда пришла осень: с почерневших деревьев срывались высохшие и стойко принявшие смерть листья, цветы успели превратиться в воспоминание, а трава постепенно склонялась к земле, словно самоубийца, принявший яд.       — Ака-чин, ты стал таким худеньким, — Мурасакибара озадаченно порылся в карманах и извлек изрядно помятый шоколадный батончик. — Тебе лучше есть сладкое, чтобы поправиться.       Сейджуро посмотрел на него с легкой отстраненностью, будто его сознание находилось вовсе не здесь, а бороздило невиданные Ацуши миры.       — Спасибо. Но они мне не помогут, — Акаши выдавил подобие улыбки и перевел взгляд куда-то вдаль, за линию горизонта.       Они сидели на берегу небольшого пруда, где прощались с жизнью кувшинки и падающие на гладкую водную поверхность листья с деревьев вишни, окружавших водоем. Вокруг не было ни души, только одиноко рассекающие воздух птицы изредка пролетали где-то в высоком сером небе.       — Оставь меня здесь…       Он знал, что ему не дадут умереть спокойно. Его тело превратят в аттракцион, вокруг которого соберутся все знакомые и незнакомые, лживо и лицемерно улыбающиеся или оплакивающие смерть Акаши в столь юном возрасте.       Его голос был тихим, едва слышным: на мгновение Мурасакибаре показалось, что он раздался в голове.       — Ты что-то сказал, Ака-чин?       — Оставь меня здесь, когда я умру.       Внезапно подувший ветер подобрал с земли часть листьев и бережно унес их вдаль, забирая с собой и невольно сорвавшийся риторический вопрос «умру?».       Он умирал тихо и незаметно для окружающих.       Разноцветные глаза постепенно гасли: прежде в них помещались Везувий и Этна, а теперь там было место только для двух одиноких свечей, трепещущих от каждого колебания воздуха.       Его кожа, сохранявшая все годы благородную бледность, выцвела окончательно: казалось, что Акаши с головы до ног выкрасили мелом или известкой, настолько он был обескровлен.       А от всегда красивого и аккуратного тела остались лишь кости, обтянутые кожей: окружающие боялись прикасаться к нему — стоило тронуть, и он бы рассыпался на миллиарды осколков, оставив лишь легкий след на бескрайних просторах Млечного пути.       Неизменными оставались алые волосы, словно выкрашенные киноварью и бургундским вином, в которые так любил зарываться носом Мурасакибара.       — Ака-чин, а умирать — страшно? — Ацуши старательно ловил языком снежинки и поморщился, когда одна из них мстительно угодила в глаз.       — Нет, Ацуши.       Разве может быть страшно, когда кровяные тельца в жилах ведут друг с другом гражданскую войну? И им все равно, есть ли на этой земле то, что дорого, то, к чему он привязан, то, что держит Акаши здесь и отделяет миллиардами световых лет от тьмы и небытия.       — А тебе страшно? — не унимался Ацуши и поднял Сейджуро на руки, подставляя под снежные хлопья.       — Нет. Не надо меня об этом спрашивать.       Конечно, не страшно. У Акаши это чувство даже не успело возникнуть. Его состояние — свершившийся факт. И как ни плачь в подушку, как ни ломай мебель, как ни бойся — ничто уже не спасет от гражданской войны, что нещадно уничтожает организм день за днём. Остается лишь смириться и жить, будто ничего не произошло.       Все так же: он ходит в школу, общается с приятелями, играет в сёги, бывает на тренировках, а после падает в обморок, когда все выйдут из раздевалки. Ничего не меняется в ритме, просто Акаши срастается с мыслью, что в один прекрасный день он может не проснуться или не дойти до дома — это уж как повезет.       Он умер, когда природа успела отойти от зимнего безумия.       Было тепло. Они сидели на берегу небольшого пруда, поверхность которого застилали лепестки сакуры и редкие кувшинки.       Время в молчании, прерываемом шелестением фантиков, летело незаметно. Уже успело стемнеть, когда Акаши закрыл глаза и завалился на бок, уткнувшись в крепкое плечо Мурасакибары.       — Ака-чин?       Никакого ответа не последовало, только легкое дуновение ветра вывело из равновесия красные пряди и унесло в небытие последний выдох, сорвавшийся с побледневших губ.       — Ака-чин… — Ацуши обнял еще хранившее тепло тело и заплакал.        Он долго думал, как реагировать на смерть того, кто ему небезразличен. Ацуши казалось, что плакать — это не по-мужски. Ведь Акаши всегда говорил, что пора быть взрослым. Он разрывался между тем, чтобы остаться полностью равнодушным и разнести половину школы, но истинная реакция, в итоге, Мурасакибару нисколько не удивляет.       Плакать нормально. Он не воет и не ревет, просто тихо изливает душу над телом того, кто был куда дороже сладостей.       Мурасакибаре больно и обидно, он не понимает, за что это все, почему все происходит именно с ними. Но менять что-то уже поздно: маленькое тело, что тряпичной куклой покоится на руках, уже никогда не улыбнется, не ответит на по-детски наивные вопросы, не расцарапает в порыве страсти спину, а только оставит Ацуши наедине с тысячами этих НЕ, которым никогда больше не суждено сбыться.       Мураскибаре кажется, что Акаши все равно следит откуда-то свыше, и он берет себя в руки, медленно поднимается, не отпуская хладеющее тело, идет к воде и заходит по пояс, разгоняя лепестки.       Лицо Акаши как всегда прекрасно: Ацуши не может налюбоваться им. Смерть заострила тонкие черты, а на длинных ресницах осели пушинки и серебристые капли.       Мурасакибара намеренно медлит в надежде, что Акаши откроет глаза, что все окажется просто злой и глупой шуткой, но он не оживает. Тогда приходит смирение, и руки медленно погружают тело в толщу воды, заставляя красные волосы извиваться змеями, а школьную форму тяжелеть от мгновенно впитывающейся жидкости.       — Пожалуйста, Ака-чин… — Ацуши предпринимает последнюю попытку вернуть Акаши к жизни, но она с треском проваливается, вынуждая его погрузиться в воду вслед за потяжелевшим телом и обнять его со всей силой и нежностью, на которую Ацуши только может быть способен.       От того пруда и из этого города он сбежит с мыслью, что прибитое камнем ко дну тело Акаши найдут спустя пару лет, когда Мурасакибара, гонимый болью от потери и разочарования в людях, будет на самом севере Японии в поисках лучшего места, где можно не думать о прошлом и не видеть каждую ночь смертельно бледное лицо и застывшие капли на длинных ресницах.       Но главное, он всегда будет верить, что душа Сейджуро все-таки растворится в Млечном пути и разнесется по космосу ветрами энтропии.