Метаморфозы

Пустившись в «свободное плавание», в мир без школы, но с убийствами, в мир, где он теперь «животное», а его отец боится даже приблизиться к нему, Афанасий часто думал: кто он? Что он хочет от этой жизни? Зачем он такой? Нормально ли быть таким? Как жить дальше? Он никогда не давал определенного ответа на эти вопросы — лишь размытые, словно следы на песке, намеки, остававшиеся в припухшей голове, чтобы держать разум в порядке. Да и не нужны были ему ответы — вопросов уже было достаточно, чтобы заставить его, потерянного в себе, плакать, стирая с глаз обильные пацанячьи слезы. Афанасий чувствовал, что он другой, что он теперь новый, абсолютно обновленный человек. Называется ли это «взрослением» или же он просто сошел с ума? Он чувствовал себя в другом теле, в другом рассудке, другом сознании… С того дня, когда он изрезал одноклассников канцелярским ножом, утекло совсем немного воды, но он ощущал в себе невиданные метаморфозы: словно его окунули в заряженную радиацией воду и вытащили.

«Внутри чужого тела, и вроде бы я не я Превращаюсь в нового себя — черная магия.»

Афанасий переживал этот момент тонко, чувственно, словно в нем еще жили остатки прошлого его, словно эти остатки еще пытались бить хрупкими кулачками послушного папиного отличника по мозгам, взывая к совести. Словно он мог стать гением, сделать невероятные открытия, внести свой след в историю человечества. Словно его могли запомнить как кого-то хорошего… Но обновленный рассудок топтал эти останки, топтал без разбору: как солдатские берцы могут топтать мерзкие сорняки вместе со свежими цветущими стеблями невиданных растений, наполненных соком и ласкающей глаз зеленью. Новый рассудок губил всякий потенциал в «светлом уме», оставляя за собой лишь тупость и жажду крови.

«Боже, сделай так, чтобы не было осознания, Кто я — музыкант, преподаватель или маньяк. Мне не жалко, это странный мир среди разобранных машин, Где копошатся муравьи, у них отобраны гроши. С душами чёрными кричат все обличённые во лжи Про обличителя, что он — подонок, гопник и фашист.»

Жажда крови… То самое внутреннее рвущее чувство, появившееся, когда прямоугольное лезвие ножа коснулось плоти, вскрыв эластичную кожу и выпустив на волю алую кровь, завораживающую, гипнотизирующую. Жажда крови была похожа на похоть: сковывала тело, разгоняла кровь, выпускала изо рта слюни, которые текли по обсохшим губам. Потели ладони, и вся голова была наполнена лишь предвкушением. Хотелось еще, еще, еще. Раз за разом, не зная ни любви, ни жалости, он топтал кроссовками окровавленные потроха, вколачивал топор в чужое податливое туловище, словно он — искусный мясник, готовый разделать тушу и продать по выгодной цене. Снова и снова он поджигал своих жертв, оставляя от улик лишь пепел, развевавшийся по ветру… Снова и снова он вдыхал запах жженого мяса, чувствуя свое превосходство.

«Есть кто живой в проклятом этом месте, окутанным мглой той? Заберём у них всё, не отдав ничего, только дай, дай, дай, дай.»