***
В девятнадцать лет Крис встречает Викторию Скотт, дочь старого шотландского рода охотников. Виктория кажется ему отстранённой поначалу, но со временем он замечает, как она одними уголками рта улыбается его шуткам, как зажигаются азартом её глаза, стоит ей увидеть оружие, и как она чертовски сексуальна с пистолетом в руке. Виктория нравится его отцу, Крис, кажется, влюблён в неё, но она точно не его соулмейт. Он не говорит ей имени — так нельзя, имя — это секрет, но Виктория задаёт ему самый правильный в его жизни вопрос: — Ты готов её ждать? Крис представляет себе годы бесплодных поисков, растаявшую окончательно надежду, собственный погасший взгляд в зеркале… Он видел такое — но для себя такой участи не желает. — А как же твой соулмейт? — спрашивает он у Виктории. Улыбка её исчезает, словно по щелчку пальцев: — Никогда больше не задавай мне этого вопроса. Мой соулмейт мёртв, — отвечает она, и Крис сбивчиво извиняется, потому что правда не хотел задеть её чувства. — Ты уже задел, — Виктория кладёт руку ему на колено, — и мы можем солгать твоему отцу, что я и есть твой соулмейт. Если хочешь, конечно. Крис хочет — и вскоре Виктория присоединяется к клану Арджентов в качестве его супруги. Свою Эллисон он больше не ищет, хотя иногда ему снится незнакомая кареглазая девушка с вьющимися волосами. Он старается не думать об этих снах.***
Беременность Виктории становится праздником для Криса: он покупает жене подарки, цветы и любую еду, какую та только ни попросит, причём вне зависимости от времени суток. Он старается быть идеальным мужем, а Виктория сдерживает порывы устроить истерику или начать капризничать, несмотря на буйство гормонов. Пол ребёнка они решают оставить тайной. У Арджентов одинаково ценятся и мальчики — будущие охотники, и девочки — будущие стратеги. А Виктория всё чаще улыбается, говоря, что собирается сделать Крису большой сюрприз. Все эти девять месяцев Крис работает и охотится с лёгкостью, будто у него за спиной растут крылья, и он может летать. Он уговаривает Викторию на партнёрские роды, не в силах ждать ни секунды, чтобы тут же встретиться со своим малышом. Но его отец, как всегда, портит ему все планы, вызвав на длительную охоту в Сиэтле. И, хотя сначала Крис рассчитывает на три дня, отлавливание стаи обезумевших после потери своего альфы омег занимает целую неделю. Виктория уже родила, но по телефону отказывается говорить, кого именно. Как только охота окончена, Крис мчится домой, по дороге собрав несколько штрафов, но у него есть деньги — ребёнок для него важнее. Он взлетает по короткой лестнице, перепрыгнув с первой ступеньки сразу на пятую, открывает входную дверь и видит выходящую в коридор с малышом Викторию. Маленькие тёмненькие глазки смотрят, как Крису хочется верить, с интересом; ручки и ножки запелёнуты. Крис, взволнованный, делает шаг вперёд и не торопится протягивать руки — сначала их надо помыть, но познакомиться хочет. — Это девочка, — Виктория улыбается так, как никогда раньше, — а свидетельство надо было написать, так что я сама выбрала. Ты же не против? — Я тебе доверяю, — кивает Крис. — И как же зовут нашу красавицу? — Эллисон, — воркующе произносит Виктория. У него перехватывает дыхание от испуга, но потом Крис успокаивает себя, что так не может быть, чтобы его соулмейт появился на свет от него же… Когда он впервые перепелёнывает дочку, на её крохотном нежном запястьице уже темнеют буквы, написанные его собственным почерком. «Кристофер». На следующий день Крис покупает часы с широким ремешком и никогда их не снимает, даже во сне. На часах светится циферблат, и он говорит Виктории, что не хочет каждый раз перед охотой возиться с ремешком. Виктория верит — или притворяется, что верит.***
Эллисон растёт не по дням, а по часам — хотя, может, Крису просто кажется, потому что он постоянно в разъездах. Отец берёт его на все сделки, на которых ему нужно сопровождение, и Крис злится — но ездит. И из всех городов, где бывает, привозит для Эллисон и Виктории подарки. Он покупает красивых кукол, плюшевых мишек и всякие детские наборы, но Эллисон смеётся от восторга, когда Крис берёт её с собой на тренировочный полигон, и радостно перебирает разнокалиберные пули. Он затупляет для дочери десяток стрел и приглядывает за тем, как она пытается вставить их в лук, чтобы вдруг нечаянно не поранилась. Эллисон ни разу не делает себе больно, зато уже в три умеет стрелять и знает некоторые занимательные рассказы из истории оружия. Виктория радуется тому, что растёт маленькая охотница, а Крис с гораздо большим удовольствием убрал бы это всё и оставил Эллисон наедине с игрушками, чтобы она никогда не рисковала собой. Он не знает, отцовское ли это, или же метка влияет на его чувства, но желание разумное, поэтому он спорит с Викторией и старается ограничить охотничьи уроки Эллисон, говоря, что научит её всему сам. Крис начинает радоваться вечным разъездам, а Виктория даже не понимает, почему. Вопреки его изначальным страхам, с Эллисон ему хорошо и комфортно в роли отца. Дочурка его обожает — и, хоть Крис не знает, метка ли в этом виновата или так просто вышло, но, когда её первым словом становится «папа», он чувствует гордость. Забавный младенец вырастает в маленькую разбойницу, всегда готовую застать его врасплох с очередным «почему» наперевес. «Почему небо голубое?», «Почему трава зелёная?», «Почему мама так редко улыбается?», «Почему Кейт разрешает мне играть с ножом, а ты — нет?» … Крис рассказывает ей о свойствах атмосферы, про таинственное вещество хлорофилл, коварно предлагает Эллисон спросить у мамы напрямую о причинах её извечной строгости и устраивает Кейт выговор. Но Эллисон каждый раз ставит его в тупик всё новыми и новыми вопросами, и Крис учит её читать, сидя у камина по вечерам. Однажды, когда Эллисон уже начала читать по складам, она оторвалась от книги сказок, которую внимательно изучала, и спросила: — Папа, а ты мамин соулмейт? Крис лишь чудом сдержал желание ответить «нет». Солгать сейчас — дать дочери надежду, что её родители искренне друг друга любят и никогда её не бросят. А правды ей знать не нужно. Никогда. — Да, солнышко, — отвечает он и целует Эллисон в лобик. Та счастливо улыбается и верит.***
Эллисон шестнадцать, и почти уже семнадцать — должно исполниться совсем скоро, — когда родители решают переехать в Бикон-Хиллз. Вернее, решает отец, а мама долго спорит с ним и почему-то упорно отказывается от этого города, хотя никогда раньше не возникало никаких разногласий при очередной перемене места жительства. Только заведя друзей, Эллисон была вынуждена с ними расстаться, но папа обещал, что это — последний раз, и в Бикон-Хиллз они останутся жить навсегда. — Ну, если ты, конечно, решишь проигнорировать колледж, котёнок, — сказал он тогда, и Эллисон рассмеялась сквозь слёзы, прижимая к себе Мистера Медведя, а сама льнула к папе. С папой ей всегда было хорошо, даже если он грустил или злился. Вот только сейчас он злится в гостиной и кричит на маму вполголоса, а Эллисон вроде как легла спать, и не может позволить себя обнаружить. Мама тоже повышает тон, причём гораздо звучнее, чем папа. Эллисон тихонько подкрадывается на цыпочках к двери и подслушивает: любопытство пересиливает страх быть пойманной. — Я же там жил! Мы жили! — сквозь щель приоткрытой двери Эллисон видит, что отец ходит туда-сюда по гостиной. — Это было так, но больше я туда не вернусь, — резко отвечает мама из кресла. — Там же старый семейный дом, — отец, судя по голосу, уже устал объяснять маме пользу переезда. — И много сделок совершается ближе к Бикон-Хиллз… — Я не хочу туда возвращаться, — тут голос матери обесцвечивается — из него словно вытекают все эмоции, — не после того, как там заживо сгорела моя родственная душа. Эллисон беззвучно ахает, прижимая ладонь ко рту: но разве не отец её соулмейт? — Это был кто-то из Хейлов? — спрашивает отец, присаживаясь на корточки возле матери. — Да, — отвечает она, — Талия. Понимаешь теперь, почему я просила тебя солгать? Отец мрачнеет, но кивает. Дальше Эллисон не остаётся — даже если они не переедут в Бикон-Хиллз, значит, куда-нибудь ещё. Она возвращается в кровать, но ей не спится. Поэтому, когда отец приходит и тихо окликает её, Эллисон отзывается. — Извини, котёнок, мы тебя разбудили? — ласково спрашивает отец, присаживаясь рядом, и она почти готова задать вопрос о его настоящем соулмейте, но потом понимает, что не хочет этого знать — может, у отца есть ещё более трагичная история. В конце концов, он правда любит маму, она обязана жизнью их союзу, и Эллисон просто говорит: — Ничего страшного, я просто волнуюсь перед завтрашним тестом. Отец кивает и целует её в лоб, как делает всегда, с самого раннего её детства. Поцелуй на ночь — их с папой маленькая семейная традиция. Но, когда он встаёт, чтобы уйти, Эллисон перехватывает его за руку: — Пап? — Что такое, котёнок? — Посидишь со мной ещё немного? — Отец почему-то мнётся, вместо того, чтобы как обычно сесть обратно, и Эллисон добавляет: — Спой мне, пожалуйста. Она всегда любила слушать папины колыбельные, и он действительно затягивает что-то нежное и доброе на французском — Эллисон никогда прежде не слышала этой песни. Засыпая, она держится за его руку.***
Бикон-Хиллз превращается для Эллисон в круговорот невероятных событий: она с порога становится подругой самой популярной ученицы школы, Лидии Мартин, заводит симпатичного парня по имени Скотт, а также начинает поступать вопреки тому, что велит отец. Не слушать его для неё ново и необычно, но он будто помешался на её безопасности. Эллисон уверена, что с ней ничего не случится, и никакой зверь её не тронет. Ну или он сначала сожрёт вкусненькую Лидию, которую будет, конечно, жалко, но Эллисон сумеет убежать. Отец в принципе в последнее время ведёт себя странно, хотя Эллисон и сама не подарок — желание заняться сексом с невероятно влюблённым в неё Скоттом затмевает всё, и она погружается с головой в отношения с ним, забросив даже привычные раньше совместные вечера с отцом. Она успокаивает себя, что просто выросла, но всё же Скотта зовут не Кристофер, и Эллисон идёт к отцу. Он сидит в кабинете и печатает что-то на ноутбуке — почему-то только в детстве она видела, как он пишет, позже — нет. Это кажется ей странным, но Эллисон не задаёт вопросов — быть может, семейное дело Арджентов стало слишком опасным, чтобы использовать рукописные договоры. — Привет, пап, — говорит Эллисон, замирая на пороге — если она будет его отвлекать, отец обязательно ей скажет. — Привет, солнышко, — папа улыбается и закрывает ноутбук, вставая с кресла, — проходи. Эллисон идёт и садится на диван, папа устраивается рядом. Немного подумав, она пододвигается ближе и льнёт к нему, безмолвно прося её обнять — отец сразу же поднимает руку, подпуская её к своему боку. Он всегда понимал её даже без слов, и Эллисон становится стыдно, что она столько времени практически игнорировала его. — Пап, у меня к тебе серьёзный вопрос, — начинает она без расшаркиваний — отец учил её формулировать мысли быстро и понятно для других. — Слушаю, — кивает он, поглаживая её по плечу. Эллисон вздыхает, набираясь смелости, и задаёт вопрос, на который, в принципе, знает ответ, но хочет услышать его от отца: — А если тот, кого любишь, не твой соулмейт, с ним можно остаться?***
Крис уже давно живёт с мыслью о том, что его девочка, его маленькая Эллисон, стала совсем взрослой. Правда, мальчишка, с которым она встречается, довольно подозрительный для простого подростка, но у кого в его годы не бывало странностей? Поэтому Крис, хоть и старается проверить его, всё-таки валит своё беспокойство на пресловутую паранойю. И, когда Эллисон, после приезда в Бикон-Хиллз так ни разу и не пришедшая к нему на вечерний разговор, вдруг появляется в его кабинете, он сразу же настораживается. Вопрос не просто застаёт его врасплох — он убивает что-то внутри Криса. То тёмное, что надеялось втайне, что его маленькая девочка навсегда останется рядом с ним, пусть не как женщина, о которой он когда-то мечтал, но как его дочь, его Эллисон. Этот вопрос разрушает всё — он о Скотте, и Эллисон уйдёт, оставит его одного… О Виктории он вспоминает далеко не сразу. А потом понимает, что должен изобразить удивление. — Разве Скотт не твой соулмейт? — Нет, — Эллисон снова вздыхает, — хотя мне бы хотелось, если честно. Ну конечно же, думает Крис и ненавидит себя в этот момент. Его дочери надо бы иметь надежду на встречу с каким-то таинственным парнем, а не с собственным отцом, чёрт подери. Он почти отвечает, что ничего, мол, мы с твоей матерью живём, но вместо этого повторяет тот же вопрос, что когда-то задала ему Виктория: — А ты готова ждать своего соулмейта? Крис почти уверен, что дочь ответит так же, как он сам, но она говорит: — Не знаю. Иногда мне кажется, что я его уже нашла, а иногда… Я думаю, раз Скотт мне нравится и пока что не зовёт меня замуж, мне можно быть с ним, а потом посмотрим. Вдруг я всё-таки встречу его? Сердце Криса разрывается на части, когда он целует Эллисон в лоб и улыбается ей: — Делай так, как знаешь, малышка. Я доверяю тебе. В этот момент он малодушно надеется, что Эллисон всё-таки останется со Скоттом, и решает отдалиться от дочери так, насколько только сможет. Но судьба решает иначе.***
Всё летит к чертям, когда Скотт внезапно оказывается оборотнем; когда Эллисон узнаёт об этом, только поддержка Криса и вовремя начатые тренировки не дают ей сойти с ума. В одно мгновение его дочери приходится вырасти, это ломает его изнутри, но Крис тогда ещё просто не представляет, насколько ужасно будет дальше. Его отец возвращается в город, принося с собой свой вечный шлейф из несчастий, и Виктории какого-то дьявола приходит в голову пленить Скотта и убить его. Будто взбесившегося канимы было недостаточно. Едва увидев её, бредущую по автостоянке с кровавым пятном на плече, Крис всё понимает — но не принимает до последнего момента, когда Виктория говорит с ним об Эллисон, сидя на её кровати. Семейная традиция Арджентов требует, чтобы охотник в случае укуса альфы покончил с жизнью до обращения. Виктория хочет убить себя в комнате Эллисон — и, пусть Крис невольно задумывается о том, как дочь потом будет спать в этой кровати, зная, что здесь умерла её мать, он её понимает. — Какая ирония, — вдруг говорит она, измученно улыбаясь. — Талия была оборотнем от рождения и умерла в огне. А я умру от собственной руки, едва только стала частью её вида. Крис обнимает её, но не целует — он знает, что Виктории сейчас это не нужно: собьёт настрой. Убить себя не так-то просто. В итоге, конечно, он помогает ей, а потом рыдает с её телом на руках, чувствуя, как порвалась одна из самых важных нитей в его жизни. Виктория была тем человеком, с которым он провёл большую часть своей жизни, которая стала матерью его дочери, в конце концов, она была его другом. И вот теперь, когда Крис думал, что потеряет Эллисон и останется с Викторией, всё случилось наоборот — и горе душило его, заставляя захлёбываться слезами впервые со смерти его матери. Отец позволяет ему выплакаться, а затем вызывает полицию.***
За время, прошедшее от приезда на дом всех положенных по протоколу для такого случая служб до приезда Эллисон в больницу, Крис успевает взять себя в руки, но, увидев её, заплаканную и напуганную, он невольно оглядывается на накрытый медицинской простынёй труп жены, чувствуя вину за произошедшее. Эллисон начинает говорить, давясь рыданиями, припоминает ему его же собственные излишне жёсткие для неё методы тренировок, надеясь, что это одна из них, и Крис рад бы сказать, что она права, что она может расслабиться и жить дальше, но проблема в том, что это не так. Всё, что ему остаётся, это поймать Эллисон, у которой ноги подкашиваются от бессилия, в объятия, держать её так крепко, как нужно, чтобы она могла прорыдаться у него на плече, и шептать совершенно бесполезные слова сожаления, пытаясь её успокоить. Эллисон уезжает из морга поздно ночью, а Крис вынужден остаться, чтобы завершить дела с документами. И поэтому он пропускает тот момент, когда его отец подстёгивает её к действию. Разъярённая смертью матери, Эллисон бросается в гущу событий и вмиг становится жестокой, хладнокровной охотницей — такой, какой хотела бы её видеть Виктория и какую точно хотел увидеть Джерард. Вот только Крис не желает для Эллисон такой жизни — и пытается её отговорить, идя по пятам и защищая, если это необходимо. Он изо всех сил мешает ей — ломает лук, режет тетиву арбалета, но Эллисон упрямо идёт за дедом, одержимым погоней за канимой… И, как оказывается, не только этим. Когда предательство Джерарда — Крис даже в мыслях больше не может звать его отцом — открывается и оборачивается против него, а Джексон превращается из канимы в обычного оборотня, Крис понимает, что их с Эллисон здесь, в Бикон-Хиллз, больше ничего не держит. Он всё ещё хочет, чтобы Эллисон доучилась в здешней школе, но не собирается оставаться в городе. Скотт и Дерек справятся без него, а если с Эллисон что-то случится… Он не сможет этого пережить. Она принимает решение расстаться со Скоттом, и, чтобы сообщить ей о своей идее, Крис ждёт, пока Эллисон договорит со своим парнем, а потом заходит в её комнату. Она сидит на краю кровати, такая уставшая и измученная, что Крису становится ещё больнее. Он подходит, опускается рядом, обнимая её, и Эллисон тут же обессиленно прижимается к нему. Её дыхание медленно приходит в норму, показывая, что она достаточно успокоилась, и Крис спрашивает: — Хочешь, завтра мы уедем отсюда?..***
Париж — город влюблённых, город мечты и надежд. Эллисон с детства обожала Париж — здесь она провела много часов, бродя с матерью по узким улочкам и широким мостовым, любуясь архитектурными шедеврами, яркими людьми и пёстрыми прилавками. Она любила рассматривать картины уличных художников и сравнивать то, что они рисуют, с тем, что видела сама, любила покупать воздушные круассаны с самыми разными начинками и съедать их по пути домой, любила вечерние прогулки с отцом, знавшим о Париже, наверное, практически всё, и слушать его рассказы… В этот раз Париж встречает Эллисон дождём: хмурое небо, мокрые мостовые, спешащие скорее добраться до сухого и тёплого дома прохожие… Город будто чувствует, что Эллисон не рада своему очередному возвращению. Она отворачивается к окну, безразлично рассматривая проплывающую мимо серость помрачневших от дождя улиц. Машина мерно гудит, дополняя картину абсолютной, беспросветной депрессии. Эллисон чуть вздрагивает, когда на её колено опускается горячая ладонь. — Почти приехали, милая, — говорит отец и мягко улыбается ей. Слёзы подступают к глазам, и Эллисон накрывает руку отца своей. — Я знаю, — её голос больше похож на сиплый шёпот, но ей всё равно. Рука отца сжимается на её колене чуть сильнее в ободряющем жесте. Эллисон была невероятно благодарна ему за идею покинуть Бикон-Хиллз на время — ей слишком тяжело было бы оставаться там. А долгие каникулы наедине с отцом в Париже, по крайней мере, давали ей время оправиться от потерь. Отец что-то говорит о сделке, которую должен сегодня заключить здесь, но Эллисон почти не слушает — она уже знает, что сделка выгодная и может обеспечить им эти парижские каникулы и, возможно, часть платы за её колледж. Этого достаточно. Поэтому, когда отец оставляет её у дверей дома, где находится их квартира, Эллисон только кивает на все заверения, что он будет скоро. Его присутствие греет её, но ей хочется побыть одной. Даже соулмейт — тот самый, до сих пор остающийся неизвестным Кристофер, — не помог бы ей сейчас. Только время, тёплый плед и слёзы. Много слёз.***
Наплакавшаяся и уставшая Эллисон, уснувшая на диване перед камином, впервые за долгое время утрачивает чуткость сна — поэтому она не слышит, как тихо открывается и закрывается входная дверь, а просыпается уже глубокой ночью из-за того, что чувствует на себе чей-то взгляд. И тут же подрывается, выхватывая нож из-под подушки. — Тише, тише, милая, это всего лишь я, — шепчет отец, и от него непривычно разит алкоголем. — Папа, ты пьян? — спрашивает Эллисон, тут же окончательно просыпаясь. — Извини, котёнок, — отца сильно шатает, и он присаживается рядом с ней, — немного перебрал. Вообще-то он никогда не пьёт — по крайней мере, Эллисон никогда не видела, чтобы он пил. Отец говорил, что алкоголь — первый враг охотника, но всегда держал его в доме для гостей. И тут вдруг напиться… Хотя Эллисон понимает, что могло им двигать. — Давай, я помогу тебе добраться до кровати, — предлагает она, кладя руку отца себе на плечо и аккуратно его приподнимая. Отец кивает, невнятно бормоча что-то благодарное, но Эллисон не вслушивается — она на его месте сама бы напилась, в чём вообще дело. Ничего страшного. Он покорно перебирает заплетающимися ногами, помогая ей доставить себя в спальню, даже в таком полубессознательном состоянии пытаясь о ней заботиться — и у Эллисон сердце щемит от нежности и любви к нему. Только в дверях возникает заминка — отец почти теряет равновесие и, чтобы не завалиться на неё, с силой опирается о косяк. Раздаётся треск, но Эллисон не придаёт этому значения. — Вот так, ещё пару шагов, — говорит она, и, когда отец делает их, помогает ему лечь и снимает с него ботинки. Отец что-то бормочет в подушку и засыпает почти мгновенно. Эллисон ласково смотрит на него, когда замечает, что старые папины часы лежат в стороне, а не находятся на его руке, как всегда. «Так вот, что трещало», — думает она и подбирает часы с покрывала, а потом заворачивает его, чтобы накрыть отца… И замирает, впиваясь пальцами в злосчастную ткань, не в силах отвести взгляд от расслабленно откинутой руки отца, на запястье которой её собственным почерком написано: «Эллисон».***
Крис просыпается долго и неохотно, пытаясь вспомнить, что же вчера делал, и, восстановив картину событий, мысленно выдыхает: вряд ли тёплый некто, жмущийся к его спине, является кем-то чужим. Он поворачивается и встречается взглядом с дочерью, тепло ей улыбаясь: — Доброе утро, Эллисон. Но готовые сорваться с языка извинения за вчерашнее своё состояние он так и не произносит, потому что она спрашивает: — Почему ты не сказал мне, что я — твой соулмейт? Внутри мгновенно всё вымерзает до абсолютного нуля, а потом резко наливается жаром снова; в голове стучит мысль о том, что она не могла увидеть, часы же никогда не соскальзывали и не обнажали ровного ряда букв… Но, когда Крис хватается за запястье, Эллисон молча показывает ему изношенный ремешок часов. Порвался. Всё тут же вышибает из головы — такого не должно было случиться, она не должна была узнать… Крис резко садится на постели и вцепляется в собственные волосы, глухо застонав от досады; голова не болит — и на том спасибо, не хватало ещё, чтобы он мучился от похмелья, пытаясь придумать, что сказать Эллисон. — Мне очень жаль, — наконец говорит Крис первое, что кажется ему достаточно хорошо звучащим, — это не должно было быть так. Это должен быть не я. — Но это ты, — упрямо говорит Эллисон, тоже садясь рядом — она одета в пижаму, значит, пришла уже позже, чтобы точно не пропустить его пробуждения. — Я не знал, что твоя мама решила тебя так назвать, — пробует Крис снова, — и она не была в курсе того, как зовут моего соулмейта. — Мама рассказывала. А ты знал её соулмейта, — Эллисон вновь безжалостно отвергает и это оправдание. — Талия Хейл. Она была оборотнем и альфой, да? Риторический вопрос — потому что Эллисон и так знает ответ. — Я хотел, чтобы ты жила нормальной жизнью, — решается Крис признать то, что говорил себе самому много лет. — А ты знаешь, что соулмейт — это наркотик. Его хочется больше и больше, и после него все остальные кажутся блеклыми… — Говоришь так, будто знаешь на собственном опыте, — слова Эллисон больно ударяют по нему, но Крис держится: — Да, знаю. И не хотел, чтобы знала ты. Надежда лучше, чем знать, что твой соулмейт — это твой родной отец. — Откуда тебе знать о том, что для меня лучше? — взрывается Эллисон, и Крис против воли съёживается, пытаясь спрятаться от колючести её слов. — Ты даже не дал мне выбора. После всего того, что случилось, после мамы, Джерарда, всех этих сверхъестественных существ… Она резко замолкает и поднимается с кровати, даже в пижаме с мишками умудряясь источать всем своим видом обиду и презрение. — Я приготовлю завтрак. Видимо, холодная война, понимает Крис — и его сердце сжимается от боли и стыда. Может, и правда стоило сказать?..***
Эллисон едва дышит от гнева, когда доходит до кухни и со злостью вонзает нож в хлеб. Нет, она не знает, как бы поступила сама на его месте, но ей чёртовы восемнадцать с половиной, она сама хотела бы решать свою судьбу! Французские тосты у неё получаются на автомате — готовить её учил отец, но сейчас любая мысль о нём извращается, преломляясь сквозь невероятный факт того, что он её соулмейт, тот самый загадочный Кристофер. Теперь Эллисон понимает, почему отец не позволял себе писать при ней — он попросту боялся, что она сопоставит почерки и догадается. Отец приходит, когда тарелка с тостом уже дожидается его. Эллисон нехотя ест свой тост, ожидая, пока кофе немного остынет. — Приятного аппетита, — говорит она и указывает на стул напротив. Отец — или как его ей теперь звать, Крис? — покорно садится и тоже давится завтраком, хотя Эллисон знает, что отец любит такие тосты. Он нервничает — но ей почему-то нет никакого дела до этого. Или есть?.. — Ты так и не ответил, — замечает она, стоит отцу закончить есть. — Почему ты мне не сказал? Видимо, он думал над ответом, потому что в этот раз сразу говорит: — Потому что я так решил. — Это уже больше похоже на правду, — соглашается она и осознаёт, что не знает, о чём его ещё спросить, поэтому ляпает первое, что приходит в голову: — Ты хотел быть со мной? — Я и был, — мягко отвечает отец и ловит её руки в свои. Эллисон пытается вырваться, но он не даёт — притягивает её кисти к губам и целует её пальцы. — Отпусти, — шипит она, несмотря на то, что в душе отчаянно хочет, чтобы он не отпускал. — Я всегда был рядом с тобой, — упрямо продолжает отец, касаясь губами её рук, раскрывает её ладони и целует их, беззащитно-нежные, — и буду, если ты позволишь. Я люблю тебя, Эллисон. Она знает это — всегда знала, всю свою жизнь, потому что отец никогда не стеснялся выражать чувства, потому что говорил с ней, играл, возился с таким удовольствием, подделать которое нельзя. От этого слёзы наворачиваются на глаза, и Эллисон чувствует, как они текут по щекам. Она наконец понимает, что её взбесило во всей этой ситуации — его безграничное самопожертвование. Он готов был отпустить её к кому угодно, кто сделал бы её счастливой, даже не будучи её соулмейтом, потому что хотел, чтобы она действительно была счастлива. И так обязательно случилось бы, если бы не Бикон-Хиллз с его оборотническими проблемами. Если бы не Скотт и Джерард. Если бы не Питер Хейл, пострадавший в том пожаре, в каком погибла соулмейт её матери. Он теперь у неё один — самый родной на свете человек, самый близкий, тот, кто всегда был готов подарить ей всё своё душевное тепло, ничего не прося взамен. И он — её соулмейт. Эллисон смотрит в глаза отца, не в силах ничего ему сказать и не зная, что сказать, и беззвучно плачет. Тогда он тянется к ней обеими руками, стирая слёзы с её лица, и она прижимает его ладони к своим щекам, принимая ласку. — Пожалуйста, — просит Эллисон, сама не зная, чего хочет, но отчаянно желая, чтобы отец сделал что-нибудь, что бы заставило распуститься узел нервной тревоги, завязавшийся под сердцем ещё вчера, когда она увидела его метку. Когда отец привстаёт, перегибаясь через стол, и целомудренно целует её в губы, внутри неё с треском рвётся не только этот узел — сама её вселенная. И в этом оглушительном треске рождается что-то новое.***
Крис сам не знает, почему сделал это, почему решился — наверное, просто устал жить в напряжении, боясь, что Эллисон когда-нибудь узнает. Теперь она знала — и он был волен поступить так, чтобы она или осталась, или ушла навсегда, оставив его медленно умирать от тоски. Эллисон было, куда уходить — ему нет. Он позволяет себе лишь невинное прикосновение губ к её губам, но, когда он пытается отстраниться, Эллисон вдруг обхватывает его за шею, прижимается лбом к его лбу и шепчет: — Нет, не уходи, не оставляй меня… Он и не собирается, это она должна хотеть уйти, но вместо того, чтобы начать собирать вещи, как, вероятно, сделала бы на её месте Виктория, Эллисон, не отпуская его рук из своей цепкой хватки, встаёт из-за стола и перебирается к нему на колени, прижимаясь всем телом и дрожа. Она боится, понимает Крис — но почему-то она всё ещё здесь. — Я люблю тебя, пап. То, к чему идёт разговор, неправильно, аморально, но Эллисон держится за его руки, будто за спасательный круг, по её щекам текут ещё более неправильные слёзы, и Крис не может больше позволить ей плакать — не после всего, что она пережила, не по его вине. Эллисон глубоко вдыхает, когда он начинает губами нежно собирать слёзы с её щёк, но не отшатывается, лишь сильнее сжимает пальцы. — Маленькая моя, — шепчет Крис, и сердце его разрывается от любви к ней, болезненно сильно и болезненно быстро ударяясь о рёбра. — Хорошая, родная моя. Доченька. Последнее слово — будто скрежет металла: напоминание о том, кто они друг другу. Он отстраняется, давая ей время одуматься во второй раз, но Эллисон упрямо поджимает губы, говоря: — Я никуда не уйду, если ты на это намекаешь. Я никогда тебя не оставлю. Крис хочет возразить, хочет попытаться спасти её от этой связи — ещё не поздно остановиться. Он уже жалеет, что сделал именно так, но Эллисон отпускает его руки и бережно берёт его лицо в ладони, глядя прямо в глаза своими невыносимо родными, невыносимо знакомыми карими глазами, которые снились ему когда-то давно, и впервые в жизни целует сама. Что-то искристое, пузырящееся, будто шампанское, вдруг накрывает сознание огромной приливной волной, и Крис понимает — теперь связь имеет полную силу, потому что они оба сделали шаг навстречу друг другу. Теперь они будут чувствовать друг друга даже на расстоянии и, может быть, даже смогут обмениваться мыслями — у некоторых соулмейтов получается. Слова больше не нужны — и, хотя Крис хочет много всего сказать, он просто поднимает Эллисон на руки и несёт в спальню. Он не зря назвал связь родственных душ наркотиком — один поцелуй, и все мысли сводятся к поиску места, где можно завершить формирование нити между сознаниями физическим, вполне материальным единением тел. Казалось бы, пошло, но в этот момент ничто уже не имеет значения, кроме того, что Эллисон обнимает его за шею и целует в угол челюсти, заставляя порадоваться, что, в попытке протянуть время и обдумать ответ он всё-таки решил побриться.***
У Эллисон слегка кружится голова — она читала, что так бывает, когда соулмейты идут на контакт, но испытывать это самой оказалось совершенно потрясающе. Положив голову отцу на плечо, Эллисон смотрит, как перед ними будто расступается дверной проём спальни, впуская. Ей хочется назвать его вслух по имени, и она говорит: — Кристофер. Крис. — Эллисон, — как пароль и отзыв. — Элли. Эллисон улыбается. Отец — Крис — звал её так ещё в детстве, когда она носила цветные платьица и таскала у него ножи, чтобы поучиться метать их на заднем дворе. Теперь даже в мыслях она заменяет «отец» на «Крис» — это происходит непроизвольно, само собой, и, когда он опускает её на постель, Эллисон снова зовёт его: — Крис… Крис становится на колени и берёт её ступню в ладони, нежно поглаживая, а потом подносит к губам и целует её пальцы. Эллисон почти не дышит всё это время — и резко выдыхает на поцелуе. Ничего не изменилось. Он всё ещё заботится о ней — Эллисон торопливо стягивает пижамные штаны, пока Крис терпеливо ждёт, и он снова целует свод её стопы, потом щиколотку и дальше, продвигаясь мучительно медленно, но правильно. Правильность вообще во всём — в том, как она глубоко дышит, не разрывая с Крисом контакта взглядов, в том, как бережно он с ней обращается — как с хрупкой, будто от неправильного прикосновения она может сломаться или разбиться. Он целует внутреннюю сторону её бедра, и Эллисон откидывается на постель, закрывая глаза. Скотт в её памяти меркнет навсегда.***
Крис, как может, тянет с тем, что призывает его сделать сама его природа — идёт длинным путём, затевая долгую прелюдию. Эллисон всё нравится — она не говорит, но он чувствует это. Его разум пытается воспротивиться тому, что происходит, но Крис знает, что это было их обоюдное решение. Пути назад нет и не будет. Тело Эллисон он видит не впервые — они, разумеется, ездили отдыхать на побережье, да и массаж в исполнении Криса она обожала — но впервые взгляд сопровождается осознанием, что Эллисон — его соулмейт, и что ему позволено быть с ней. Вселенная так распорядилась — никто не был в этом виноват. Поэтому, добравшись до края трусиков, прикрывающих почти неуловимо, но очаровательно пахнущую промежность Эллисон, он поднимается выше, постепенно снимая с неё верх пижамы и целуя её живот. Эллисон приподнимается без помощи рук и снимает оставшуюся часть одежды — её пресс напрягается, красиво обрисовываясь, и Крис не может и не хочет сдерживать желание прикоснуться губами к каждому кубику. Она — его девочка, она тренировалась, что было сил, чтобы стать хорошей охотницей. Чтобы дотянуться дальше, ему приходится забраться на кровать, и Эллисон запрокидывает голову, выдыхая через приоткрытый рот, когда его губы смыкаются на её груди. Он теребит кончиком языка её твердеющий сосок, ладонью накрывая вторую грудь и мягко её массируя. Эллисон накрывает рукой его руку, беспомощно гладя его по волосам. — Пожалуйста, — просит она, и Крис, повинуясь, выпускает изо рта грудь, лизнув её напоследок. Под её внимательным, жаждущим взглядом он раздевается сам и снимает с неё трусики. Эллисон сама отодвигается немного назад, чтобы Крису было, где разместиться, и приглашающе раздвигает согнутые в коленях ноги. — Это сумасшествие, — всё-таки говорит он — слова вырываются сами, но Эллисон не обижается. — Знаю, — отвечает она и наклоняет его к себе, обняв рукой за шею, чтобы дотянуться до губ и сорвать поцелуй. — Я хочу этого. И ты тоже. Крис опускает руку и гладит пальцами нежные складки её половых губ, размазывая выделившуюся смазку, а потом приставляет головку члена ко входу и аккуратно толкается внутрь, глядя Эллисон прямо в глаза. Она соблазнительно прикусывает губу и кивает.***
Когда его член заполняет её изнутри, Эллисон стонет на выдохе и выгибается навстречу Крису, прижимаясь раскрытыми губами к его губам. Он чуть выходит и снова оказывается в ней, двигая бёдрами и медленно раскачивая ритм. Одной рукой Крис опирается на постель, а другой берёт её за подбородок и целует — глубоко, сладко, мокро. Эллисон задыхается от интенсивности ощущений, одновременно чувствуя, как лёгкий туман в голове сменяется морозно-чистой ясностью. Звуки секса весьма прозаичны — шлепки кожи о кожу, когда их бёдра сталкиваются, хлюпанье члена в истекающей смазкой вагине — но Эллисон не обращает на них внимания, потому что заворожена тем, как в музыку её дыхания вплетаются короткие стоны Криса. Он то ускоряется, то вновь замедляется, проникая глубже, чем когда двигается быстро. Эллисон убирает руку с его шеи, кладя ладонь ему на грудь и опускаясь на постель — она чувствует, как волны удовльствия от его толчков нарастают, и сосредотачивается только на его сердцебиении и своих ощущениях внутри, зажмуриваясь. Оргазм берёт её в свои тиски медленно, заставляя онеметь руки и ноги, собирая чувствительность всего тела в одной точке, чтобы заставить её крупно задрожать от неотвратимой волны удовольствия, превращающего её в мягкую безвольную куклу, сосредоточенную лишь на этой болезненно-яркой струне чистого восторга, вибрирующей в каждой клеточке её тела. Крис выходит из неё и пару раз толкается в свой кулак, а потом с тяжёлым стонущим вздохом изливается на её живот и обессиленно прижимается лбом к её плечу. Эллисон целует его в макушку, кладёт ладонь на щёку, заставляя посмотреть на себя, и целует в губы, медленно и нежно. — Всё хорошо, — говорит она без осточертевшего пресловутого «будет» и понимает, что сказала правду. Всё хорошо.