Бисквитно-миндальный оттенок бабочек

      За окном падают листья. От холода поезда начинаю жаться к друг другу плотнее, почти соприкасаясь занавесками. Дороги покрыты лужами. Их рассекают машины, подымая вместе с ветром рельефные листья. Небо чаще окрашивается в цвета зимнего заката. А холод на когда-то родном балконе сковывает до костей.       Бакуго сидит на балконе, покуривая давно изжившую себя сигарету. Его пальцы дрожат. Губы дрожат. Дрожат и его маленькие белые бабочки, россыпью парящие по комнате. Они блуждают среди ручки чайника и лезвий ножей. Теряются под кроватью, но не одна из этих тварей не вылетает на улицу. Бакуго пытался их выгнать, открывал окна, махал тряпками и руками, но бабочки, символизирующие потери, выгнать не так-то просто. Он выдыхает последний клубок дыма, который тут же рассеивается среди осени и смотрит на трассу, пролегающую под его когда-то родным балконом. Те же машины, те же лужи и даже те же вмятины на лежачем полицейском. «Надоело?» — Спрашивает Кутсуки самого себя. Наверное, надоело. А ведь когда рядом был Тодороки все казалось по-другому. Те же вмятины казались ему каждый день чем-то особенным, тем, что замечает только он, и потому такими собственными. А теперь тот, кто подарил ему надежду видеть в каждом рассвете шанс, ушел. Ушел, оставив Бакуго наедине с самыми паршивыми рассветами в году. И только белоснежные крылья этих бабочек, приобретающие бисквитно-миндальный оттенок на самых паршивых рассветах из возможным, напоминали ему о подаренном шансе. О Тодороки. И о запахе утренних блинчиков на кухне около плиты в выходные.       Бакуго смотрит на опостылевшую трассу и понимает: так больше нельзя. Нельзя. Нельзя. — Не-ль-зя, — вторит себе парень и переводит взгляд на букет окурок, выкуренных под самый фильтр. — Нельзя. — Бакуго усмехается во весь рот, как только понимает ход собственных мыслей. — Суицид значит? Неужели больше ничего нет? — он разоряется громким гортанным хохотом, стирая с глаз слезы. Слезы совсем не от смеха. «Пошел дождь? Нет, вряд ли» — думает Каччан и смотрит на влажную руку, — «Слезы».       Парень встает со стула, аккуратно поправляя подстилку, и направляется в зал, где его ждут белоснежные крылья. Он достает карандаш и лист бумаги и пишет что-то наподобие предсмертной записки. «Не вини себя. За это в ответе только я. Просто все надоело. Кстати, твои блинчики просто пальчики оближешь. Твой бывший парень»       Честно сказать, Бакуго и сам не верит, что решился на это. И почему именно на это. «Кстати, не кажется ли тебе смешным тот факт, что с этим балконом связана моя жизнь? В прямом и переносном смысле. На нем ты подарил мне шанс жить, на нем моя жизнь и кончится. Смешно, правда?» — немного подумав, добавляет Бакуго. Ему и правда казалось это смешным. Настолько, что готов был реветь от смеха.       Оставив записку на столе, парень направляется обратно к балкону. Тысячи взмахов крыльев провожают его. Он смотрит вниз, цепляя внимание на вмятине в дороге. Один прыжок через перила, и он уже сидит на краю балкона. Парень поворачивает голову в сторону окурков — видит их будто и в первый и в последний раз. Его волосы колышет скользкий осенний ветер, сам замерший до дрожи. В нос бьет запах осени — запах можжевельника и дождя. Какое-то время назад Бакуго обожал этот запах.       Наконец, Катсуки закрывает глаза. Он медленно вздыхает, будто концентрируя свое внимание на самом важном в его жизни — последнем моменте, и убирает руки с ограды.       Холодные потоки продрогшего ветра с радостью принимают его в свои объятья, если бы только не рука, которую кто-то держит. Каччан поднимает голову вверх и смотрит на перекосившейся лицо Тодороки. Он держит его обеими руками и просто молчит. Смотрит непонимающими глазами и молчит, наверное, боясь нарушить тишину. — Что ты… Зачем? — Я зашел отдать ключи от квартиры, — на лицо Бакуго падают слезы. Они стекают с его подбородка, очерчивая овал лица, и устремляясь туда, куда минуту назад рвался и сам Катсуки. Тодороки тянет его на себя, вытаскивая на балкон. Его отблеск в глазах по-прежнему дрожит. Они сидят на бетонном полу и смотрят друг на друга, молчат. Они не знают что спросить. — Пожалуйста, не бросай меня, — шепчет Шото и снова на его глазах застывают слезы. — Никогда. Прости меня. Я был дураком, только не бросай, ладно? — Тодороки уже давится своими слезами и сжимает в кулаках все еще дрожащие руки Катсуки. — Обещаешь вернуться? — Обещаю. Только не бросай меня.       Белоснежные крылья бабочек снова окрасились в персиковый цвет рассвета. Восходящее солнце окрасило и их слезы, придавая неонового оттенка. Они уже готовы были попрощаться друг с другом, но почему-то рассвет решил иначе.