Герои старых книг

      Мягкая, шершавая бумага страниц, в гладких кожаных переплетах, подобно пальцам мудрого, временами веселого, но неизменно строгого старика, все юношество, с тех самых малых лет как он научился читать, ласкала его мозолистые руки воина. Под его пылающим любопытством взором буквы таяли в чернила и ручейками скатывались с книг в его глаза, рисуя там замысловатые картины о славных героях, бравых воинах и гнусных предателях. Шелест бумаги заполнял уши до жути таинственной, торжественной музыкой легенд, что эхом звенела между скал, создаваемая звоном мечей, рокотом молний и барабанов. Он глотал книгу за книгой, историю за историей, впитывал рассказы степенных старцев и пылающих, как и он сам, юнцов, сидя на табурете в углу главного зала Йорваскра.       Брат всегда подшучивал, чего читать историю, надо её вершить! Но Вилкас неизменно парировал, что чтобы не совершить ошибок прошлого, надо знать и чтить его, снова утыкаясь носом в книгу. Фаркас смеялся, но с открытым ртом слушал рассказы о древних нордах, пришедших в заснеженный, ледяной и неприветливый Скайрим, победным воем провозглашая их победы и злостными вскриками – поражения, хоть и многого не понимал. А после он пытался повторить их движения, мечтая об их свершениях, подвигах и славе, до холодной, безлунной ночи тренируясь с мечом.       Вилкас же ясно различал грань между вымыслом и явью, между фактами, и тем, что написал красноречивый летописец. Он усмехался брату, парируя его удары и нападая в ответ, кружа с ним в смертоносном танце стали и ритма сердец. Кровь клокотала в ушах, мускулы сводило от усталости, а клинки, подобно лентам, летали в воздухе, пронзенном морозом. В этот момент казалось, что они управляли мечниками, а не наоборот. Что они заставляли их в азарте боя ступать вперед, нанося удар, уворачиваться, извиваться, и вновь бить.       Поздней ночью после таких битв, в полудреме лежа в кровати, Вилкас неосознанно ловил себя на мальчишеской мысли, что хочет стать героем одной из этих легенд. Хочет вживую ощутить настоящий азарт, настоящий вкус битвы.       Он никогда не думал, что его мечты станут явью…       Дар зверя. Проклятие ликантропии. Одна болезнь, два извечных мнения. Когда Кодлак, в обличии огромного, подобно горе, оборотня, распорол себе руку и каменная чаша в пещере под небесной кузницей наполнилась рубиново-черной кровью, он испытывал ликованье. Но стоило его губам ощутить холод стального кубка и обжигающую, горящую огнем кровь, его накрыла тьма. Он оказался главным героем кошмара, легенды о страшном, вечном, длиною в жизнь и в смерть, проклятие.       Больше он никогда не хотел оказаться на страницах книг.       Но судьба его не спрашивала. Желание было отправлено и гонца уже не догнать.       Когда в Йорваскр вошла она – дракон в человеческом обличии, сверкая рубиново-черной чешуей и горящими огнем глазами, он возненавидел весь мир, а её – в особенности. Он отговаривал Кодлака, настраивал против неё братьев и сестер по оружию, желая вновь обрести свой зыбкий покой под сводами Йорваскра. Ведь это было единственное место, где проклятие луны отступало на считанные мгновения, где зажженный огонь согревал её ледяной свет, а лязг доспехов и мечей заглушал рокочущее сердце. В Йорваскре смех соратников, братьев и сестер по оружию, не давал волку в голове завыть. Но она – давала.       Вилкас почти никогда не имел дела с аргонианами. Он считал их одной из самых пассивных, слабых рас, некоммуникабельных и к тому же жутко некрасивых.       Но он никогда не видел аргониан кроваво-красного цвета.       Она была свирепа в бою, подобно дракону. Временами, Вилкас думал, что так и есть, когда она склоняла голову и зрачками, как иголки, пронзала ему душу; когда хвост, усыпанный обсидиановыми шипами колотил по земле, оставляя на той царапины; когда изо рта с зубами-мечами вырывалось хриплое шипение и казалось, вот-вот она выдохнет пламя – в такие моменты он понимал, насколько ничтожен вервольф пред драконом. В такие моменты, когда она направляла на него эбонитовый, как венец из шипов у неё на голове, меч и усмехалась, ему хотелось завыть средь бела дня, обернуться в огромную, мохнатую тварь и располосовать её когтями. Мышцы сводило в судорогах, маскируемых под злостные удары, в голове был туман, а в глазах, даже когда он их закрывал, виделись янтарные очи дракона.       Но он держался.       Ему никогда не позволяла признаться в этом гордость, но в глубине своей волчьей, свирепой, самовлюбленной души он понимал – он держался, потому что дракон никогда не проиграет оборотню.       И это бесило сильнее всего.       Несмотря на все его старания, она подружилась с братьями и сестрами. Кодлак относился к ней благосклонно, скорее даже по отечески, отчего сердце Вилкаса в порыве ревности обливалось кровью. Ему понадобилось столько лет, что бы Предвестник вот так клал руки ему на плечи и спокойным, вкрадчивым голосом объяснял ему суть особого задания, которое может выполнить лишь он, Вилкас. Ей же для этого понадобилось меньше месяца. Даже его собственный, кровный брат улыбался ей.       Она с легкостью отобрала у него все что он любил: Кодлака, брата и Йорваскр.       Но тренировалась она всегда с Вилкасом. То ли она хотела сыграть на его неприязни, то ли потешить свое самолюбие, но утром, когда наступала пора тренировки, каждый раз она встречалась с ним взглядом и обнажала меч. Согласия Вилкаса даже не требовалось: его рука сама тянулась за спину и доставала двуручник. Разум включался лишь когда они стояли друг напротив друга в начальной позиции, обнажив оружие. Да и тот тут же заполоняла слепая, мальчишеская ненависть.       Секунда – и скрестились клинки.       Секунда – и сошлись взгляды льдисто-голубых и лавовых глаз.       Секунда – и началась битва дракона с зверем.       Она часто уходила из Йорваскра. Иногда по заданиям Кодлака, иногда без причин. У Соратников не принято контролировать перемещения других, о чем временами Вилкас жутко жалел. Так хотелось припереть её к стенке и устроить допрос: кто она такая, что ей здесь надо и почему бы ей не свалить обратно в свое грязное, смердящее Чернотопье.       Чуть больше чем через месяц её посвятили в круг. Фаркас самолично ручался за неё, отчего Вилкасу приходилось сжимать кулаки, вонзая ногти в ладони. Во рту пересыхало, когда он послушно, будто щенок, повторял заученные слова.       В ту ночь он на мгновение предал Кодлака. Он обернулся зверем вместе с Эйлой и ушел на охоту. Кровь в ту ночь лила рекой. Ему хотелось все больше и больше, он даже не наслаждался добычей – ему хотелось лишь одного. Убивать. Ноги в ярости уносили все дальше в лес, пружиня вверх от сырой земли, а из пасти рывками вырывались клубы пара.       Он хотел встретить настоящего дракона и убить его. Доказать себе, доказать всему миру что он способен победить её.       На следующий день он чувствовал себя паршиво. Он чувствовал вину перед Кодлаком и братом, перед теми, кому он дал обещание не уподобляться зверю, пускай они любили ту, которую он ненавидел.       В этот день Кодлак вновь отправил её на задание.       В ту ночь в Йорваскр вторглись воины Серебряной Руки.       Когда она вернулась с мешком, сочившимся кровью, он накинулся на неё и наорал, желая что бы она – никчемная тварь - оказалась на месте Кодлака. Он хотел ей многое сказать, но стрелой вылетел из Йорваскра, так как чувствовал, что еще немного и он превратится в зверя у всех на виду. Перед глазами еще долго стояла её равнодушная усмешка.       Когда он вернулся на следующее утро, он узнал, что Эйла с почившим Скьором передали ей проклятие ликантропии. А еще что Кодлак нашел способ от него излечиться. Мысли о безвременно почившем Предвестнике… друге… отце... его успокоили, и он, молча, плечом к плечу, пошел с ней за осколками Вутрад.       Он смотрел на извивающееся в пляске смерти тело, на клинки, подобно пламени, бушующие в её руках, и в сердце медленно, но верно ненависть уступала место иному чувству. Когда он стоял с ней спиной к спине, когда прикрывал тыл от врагов, когда их мечи, обычно направленные друг на друга разомкнулись в разные стороны и подобно вихрю метались вокруг, он вдруг смирился. Вилкас – самый пылкий, гневный, своевольный из всех соратников, что повидал Йорваскр, наконец смирился со своей участью, и, перехватив меч, двинулся вперед.       Когда они с Эйлой и Фаркасом скакали на самый север, к гробнице Исграмора, длинными, зимними ночами он долго думал. Он больше не считал сказками древние легенды; больше не считал нереальными картины о славных героях, бравых воинах и гнусных предателях; он слышал ту самую музыку битв, что гремела между скал, сопровождаемая воем метели, боем барабанов и звоном клинков.       Даже больше – ему это нравилось.       И когда драконорожденная в человеческом обличии, сверкнув янтарными глазами и рубиново-черной чешуей, крикнула громоподобным голосом «Yor-Toor-Shul», из её рта вырвалось пламя сокрушившее волчий дух – в этот момент Вилкас понял, что ему делать дальше.       Когда они вышли наружу, девушка села на лошадь и стоило только пришпорить её, как она остановилась на тихий, но уверенный зов.       - Агния.       Она полуобернулась, вновь усмехнулась и посмотрела на него своими янтарными, читающими душу, будто книгу, глазами. А после еле заметно мотнула головой и взяла курс на юг.       Когда Вилкас сидел у костра на Солтсхейме, жуя зажаренного прыгуна, и слушал тихие, свистящие и до жути красивые аргонианские песни, он вдруг понял что абсолютно счастлив.