Ты - мой, я - твой

       Шерлок не стал рассказывать, что и как с ним произошло, он просто спускал вниз подшивки газет и нужные документы по мере того, как Джон их изучал, сидя на том самом подоконнике. Сидеть там действительно оказалось очень удобно даже в его положении. Самому омеге было категорически запрещено даже приближаться к лестнице, да он и сам больше не хотел.        — Не лучшее чтение в твоем положении, — пытался говорить пчеловод, но на него только мычали и жестом велели не мешать.        Помимо изучения архива, Джон полюбил длительные прогулки по окрестностям. Сначала он бороздил поля и луга в одиночестве, но чем ближе был срок прихода в этот мир того, кого он носил под сердцем, тем чаще его сопровождал Шерлок. Разумеется, ради этого всё и затевалось. Медленно и верно гость протаптывал дорожку в сердце хозяина.        Омега взял на себя приготовление еды и искренне радовался, видя, что бета ест вдумчиво и с аппетитом. Также он взял за правило каждый вечер усаживать Шерлока на крыльце — наблюдать закат. Это были минуты отдыха для пчеловода за весь напряженный день и минуты романтики для Джона.        Сначала он просто сидел рядом, даже не касаясь своего беты, но с каждым разом придвигался чуточку ближе. В один прекрасный день рискнул положить детективу голову на плечо, а ещё чуть позже — приобнять за талию.        Шерлок не возражал, но никаких ответных реакций от него не поступало. Джон чувствовал — нужно поговорить. Между ними опять встала та самая фигура умолчания. Но в этот раз он хотел, чтобы бета начал разговор первым. Хотел — и боялся. Вдруг его чувства будут отвергнуты? Они почти наверняка будут отвергнуты. Беты по сути своей одиночки. А этот бета умница. Он же не может не видеть… не понимать… Или может, если у него это впервые? Значит опять придется брать инициативу в свои руки?        Джон понимал, эта идиллия рано или поздно кончится. Всё, что у него есть — это время. Такое недолгое и такое чудесное время, и он пил каждую минуту, как драгоценнейший, сладчайший нектар. После тех месяцев в боли и страхе, теперь он жил в эйфории, когда хочется любить весь мир и верить в счастье. Сколько бы ни отвела ему судьба, он собирался принять её дар весь, до последнего мига.        Однажды он вновь зазвал пчеловода на тот же диван. Поговорить. Они сели так же, как и в прошлый раз. Джон наконец набрался решимости: разговор предстоял куда более трудный.        — Шерлок, скажи, как ты ко мне относишься?        Пчеловод вздохнул.        — Я бы и сам хотел это понять.        — Когда я только появился, ты сказал: «мне очень приятно твое присутствие. Я рад, что ты здесь». Прошло почти две недели. Что-нибудь изменилось?        — Две недели? Мне кажется, ты был со мной всю жизнь.        — Ты же понимаешь о чём я спрашиваю? Я люблю тебя, Шерлок. Если точнее, полюбил в первый же день. Еще не зная, по наитию. А сейчас…        — А сейчас — знаешь?        — Уже лучше. Мне совсем немного осталось дочитать твои бумаги. Но чувства, они от бумаг не зависят.        — Наверное. Джон… Я не знаю, что тебе ответить. Я никогда прежде не любил. И меня не любили. По крайней мере, никто не признавался. Мне хорошо, когда ты рядом. Я хочу чтобы у тебя все было хорошо, готов заботиться о тебе сколько нужно, а затем и о твоём ребёнке. Может это и есть любовь? Ну или её зарождение?        — Это лучше чем ничего. Спасибо за откровенность. Теперь нужно обсудить ещё два вопроса. Первый. Я, конечно, недоучившийся врач, но всё же был уже на финишной прямой и думаю способен определить, что срок родов уже близок.        — Насколько близок? — Шерлок даже чуть подскочил.        — По моим расчётам, дня через три.        — Так. Мы везём тебя в больницу.        — Шерлок…        — Плевать, что без альфы не принимают, плевать на Мориарти… Я заставлю их…        — Шерлок, — Джон положил руку ему на плечо и добился-таки внимания, — никаких больниц. Я здоровый и крепкий. Справлюсь сам.        — Джон, и у здоровых и крепких случаются непредвиденные осложнения! К тому же, учитывая в каких условиях прошло зачатие и большая часть беременности…        — Шерлок. Это. Моя. Жизнь. Мое решение. Я лучше умру здесь, в этих бескрайних полях, у тебя на руках, чем вернусь в город, где меня сразу же передадут Мориарти. Мы — соулмейты, я — омега, беременный от своего альфы. Даже одного из этих пунктов хватило бы, а уж вместе… Нет такого закона в мире человеческом и небесном, чтобы мне освободиться от него.        — Но если ты умрешь…        — Если я умру во время родов, а ребенок нет — похорони меня где-нибудь тут, в полях. Места много. Хочешь — поближе, и навещай, хочешь — подальше, и забудь. Малыша отвези в какой-нибудь дом малютки. Можешь придумать ему имя. Я пока зову его «тот, кого я ношу под сердцем». Он не возражает. Если мы умрем оба — аналогично, только возни с двумя телами. Ну, а если мы выживем… тогда и поговорим. Твоя жизнь тогда здорово усложнится.        — Джон, я не могу позволить. Ты не имеешь права заставлять меня пойти на такое.        — Не имею. Но прошу. Я прошу тебя, Шерлок. Это моё желание. Пожалуйста. Мне на колени встать?        — Нет, — Шерлок чуть отшатнулся назад и прикрыл глаза рукой. — Хорошо. Я с первого дня, как ты здесь, читал в интернете всё что мог о родах омег и пытался систематизировать знания, но не зря же этому пять лет в институтах учат! Нужно будет съездить в город и купить лекарств, пелёнок, шприцов и всякого разного, что может или не может понадобиться.        — Договорились. Но это был только первый вопрос на повестке дня. Теперь второй. Позволь мне поцеловать тебя.        —????? — у пчеловода слов не нашлось.        — И не только в губы, Шерлок. Всё тело. На случай, если мне всё же не суждено будет пережить роды, я не хочу чтобы у меня осталась тоска о несбывшемся.        — Дж… Джон… это уже вообще за гранью… как можно просить о таком? Да еще так. Шантажист!        — Видимо, близость с Мориарти меня испортила. Тебе ничего не нужно будет делать со мной. Только я с тобой.        — А как же живот? Ребёнок?        — Он отвернётся и полежит смирно. Мы договорились. А ты сиди на этом диване как сидишь. Только разденься, пожалуйста.        Шерлок на некоторое время замер, изучая лицо Джона и пытаясь найти в нём хотя бы тень сомнения, стеснения или стыда. Не нашёл. А потом детектив сделал то, чего никогда не делал прежде. Он перестал думать.        Смотреть, как Шерлок медленно расстегивает пуговицы. Как снимает рубашку. Брюки. Белье. Запоминать. Запечатлеть в памяти навсегда. Навечно. На всю оставшуюся жизнь. Насладиться каждой секундой. Каждым мигом. Каким-то непостижимым образом детектив делает это невероятно красиво.        Джон хотел попробовать его везде. Узнать, как отличается на вкус кожа на груди от кожи на животе. А уж на внутренней поверхности бёдер он не собирался пропускать ни дюйма.        Омега чувствовал, как рот наполняется слюной, густой и вязкой, совсем не такой как для еды. Он смотрел на подрагивающий член своего беты и собирался не выпускать его изо рта, пока стоны любовника не достигнут самых отдаленных звёзд.        Он никогда прежде ничего подобного не делал. Джим так и не смог его заставить, несмотря на все побои, но что-то подсказывало Джону, что Шерлок не станет пенять ему на неопытность.