Те, что возвращаются, и те, что остаются

      Найтхолл встретил Магнуса мраком в череде своих запутанных темных коридоров. Факелы под потолками едва горели, бросая неровные тени и обращая их в чудовищ, а эхо голосов всполошенной прислуги — в их заунывный злостный шепот. Ведя пальцами по теплым стенам, выложенным серым камнем, Магнус размышлял, мог ли вообще этот замок встретить кого-то радушием.       Александр говорил, что мог. Но сам он, его прекрасный луноликий лорд, совсем не выглядел обрадованным. Лишь мрачное довольство проскользнуло в его глазах, когда молнии Старквезеров упали со стен Найтхолла и заменились пламенем Лайтвудов — синим на сером фоне. В остальном он проявлял безразличие и прохладным тоном отдавал соответствующие распоряжения по укреплению позиций, хотя во всем Идрисе сейчас не нашлось бы дурака, что сунулся бы наперерез ему, истинному хозяину этих земель, за одну ночь так блестяще штурмовавшему твердыню Севера.       Алек провел его к Очагу — пустынному залу с большим камином, рядами широких столов и скамеек схожему с местной столовой. Здесь, должно быть, лорды Найтхолла принимали гостей, решали судьбы людей и своей земли.       Сморщив лицо, будто соболиный плащ на плечах душил его своей тяжестью, Александр с остервенением сбросил его на пол. Туда же со звоном отправился его лук, пустой колчан и длинный стилет, похожий на шпагу, в тусклом огне рассвета блестящий кровавым жемчугом. Новоиспеченный лорд издал короткий облегченный вздох, задрав голову к потолку, и Магнус, бесшумно обходя разбросанные на полу вещи, в который раз восхитился его выдержкой, благодаря которой его Алека, очень мягкого, простодушного и застенчивого, все принимали за сурового полководца, не знающего жалости.       Было бы это в самом деле так, Магнус, может, стоял бы здесь в цепях, а не в дорогом кафтанчике, отделанном беличьим мехом. Алек, правда, не знал, что Магнуса тут держат цепи совсем иного рода, более крепкие и болезненные, которые в большей степени он принимал за терзания долга. «Ты всегда будешь рабом своего сердца», — сказала Камилла Магнусу однажды. И как же эта ведьма оказалась права…       Алек прошел к высеченной в стене объемной скульптуре Эбигейл Шэдоухантер, первой охотницы за тенью и величайшей мастерицы над адамасом, очень почитаемой на Севере, что в проникновенном жесте протягивала руку. Он достал из-за пазухи своего жилета кусочек ведьминого огня — единственное, что долгое время напоминало ему о доме, согрел его своим дыханием, возвращая камню молочно-белое сияние, и со слабой улыбкой вложил его в руку скульптуры. Стало быть, у Магнуса разыгралось воображение, но на мгновение ему привиделось, что каменное лицо Сестры Эбигейл, откровенно скорбное и умоляющее, просветлело как от радости, а в неподвижных глазах блеснула жизнь.       Они хранили молчание с тех пор, как последние победные возгласы отрезало хлопком закрывшихся за их спинами дверей. Александр так и не произнес ни слова. Магнус же не счел нужным что-либо говорить, дав ему шанс прочувствовать момент возвращения в свою обитель, места, где он вырос, поскольку сам Магнус, как бы не памятовал о своей родине, не мог того ощутить. У него не было дома. Вместо этого были бесконечные связи, любовные, дружеские и вражеские, тянущиеся по всему свету, как одна большая паутина, однако даже они не могли удержать его на месте. Вечное перекати-поле, вечный скиталец, обреченный быть рабом своей любви.       Алек ступил назад, став к Магнусу в полоборота и позволив ему любоваться своим точеным прямым профилем.       — Я вернул свой дом, — сказал он, с тоской касаясь гобелена, расшитого серебряной нитью. — Но мой дом не вернулся ко мне.       Не было тех, чье присутствие так тщетно искала его душа. Не было его братьев, не было сестры, не было лорда-отца и леди-матери. Больше половины прислуги, до того хозяйствующей в замке, а теперь — трясущейся и напуганной, была незнакома ему. Здесь не было тех, кого он в спешке оставил, покидая Найтхолл, и никто не мог разделить с ним радость возвращения. Только Магнус, чужой и такой же одинокий.       Не существовало слов, что могли бы утешить его ледяного принца, и Магнус сделал то, что мог — подошел ближе, беря за руку и нежно целуя длинные огрубевшие пальцы, жестом выражая свое почтение и поддержку. Его Александр, нет, сейчас лорд Лайтвуд, взглянул на него непроницаемым взглядом своих голубых глаз.       — Я хочу побыть один.       Магнус покорно склонил голову, отступая. Юный лорд лишь недавно вспомнил, как это — приказывать, а не просить, и Магнусу, хочет он того или нет, придется повиноваться.       — Как вам угодно, милорд.       Он вышел за двери зала, всеми силами стараясь выбросить из головы образ несчастного бледного лица и слез, вот-вот готовых сорваться с ресниц и блестящих в полутьме, словно алмазы. Проходя мимо гостевых палат, где расположили раненых и умирающих, ему с несколькими служанками и волками повстречалась Катарина, отныне занимающая место погибшего Безмолвного Брата. Увидев его потерянные глаза, она без промедления вручила Магнусу охапку бинтов и сумку с целительными снадобьями и отправила ухаживать за солдатами. Исцелять плоть он умел, но душу? Он не мог упокоить даже свою, что говорить о чужой.       В туманном мареве из вереницы незнакомых лиц и запаха травяных настоек прошел весь следующий день. Магнус перевязывал руки, ноги и головы, без доли брезгливости отсекал полузагнившие части тела тем, кто никак не желал с ними расставаться даже под угрозой смерти. Но беспокойство не оставляло его: он боялся, что Александр из-за своей печали охладеет к нему совсем, пусть и в том, что случилось, он виноват не больше, чем гулящая по замку кошка.       Алек удивил его и здесь. На исходе дня, когда солнце на западе едва коснулось горизонта, он, одетый только в нижнюю рубаху, льняные штаны и сапоги, очевидно посвятивший этот день лишь себе самому, нашел его в наспех сооруженном лазарете и без лишних слов утянул в свои покои. Взять родительские палаты, что по праву должен занимать правящий лорд, он отказался.       Александр лежал на кровати, невидяще рассматривая потолок, а Магнус вслух читал ему «Прекрасную Корделию», толстый и пожелтевший от времени фолиант, один из двадцати копий, существующих в Семи Королевствах. Магнусу в свое время не довелось ознакомиться с творчеством Люси Эрондейл и уж тем более застать ее за писательством, но стоило признать, что ее красочные описания пейзажей и людей очаровывали. Алек, должно быть, находил в этом что-то успокаивающее. Он упоминал, что его братья и сестра любили по вечерам собираться вместе и читать вслух. Прыткая Изабель зачитывалась книгами про оружие, непоседливый Макс страстно обожал приключенческие эпопеи, а Джейс наизусть цитировал философские трактаты. Кому из них так полюбилась «Прекрасная Корделия»? Неужто самому Александру?       Эта мысль, пронизанная теплом, согрела Магнуса в далеком холодном краю.       После он лег к Алеку, трепетно касался его рук и лица, ласково перебирал угольные волосы, не такие жесткие и непослушные, какими они были, когда они только встретились, словно истончившиеся от тоски по дому. Он гладил его щеки, царапая проступившую щетину. Она не нравилась Магнусу, вопреки глупому мнению, что растительность на лице придает мужественности. С ней Александр походил на заплутавшего бродягу, без нее же он был истинным принцем, с точеными скулами и изящным подбородком, прекрасный и будто вечный, как статуэтка, вышедшая из-под рук умелого мастера. Его слова и деяния говорили за себя гораздо больше, чем какая-то борода. Теперь все знали это — знали, что с Александром Лайтвудом нужно считаться.       Магнус целовал его, задыхаясь не от желания, но от нежности, безмолвно умоляя разрешить ему разделить с ним боль потери, облегчить тяжесть, сдавливающую сердце. На землю окончательно опустилась ночь, прежде чем Алек ему ответил.       — Я блуждаю в темноте, — прошептал он в мгновение слабости, и огонек одинокой свечи, зажженной у кровати, отбрасывал блики в его глазах, похожих на тлеющие угольки. — Я не вижу своей дороги, я потерян. Но ты… ты — мой свет, мой факел, прозревающий тьму, синее пламя моего сердца. Освети мне путь, прошу. Люби меня или сделай вид, что любишь, сильнее, чем кого бы то ни было. Никогда не покидай меня.       — Едва ли это возможно, мой Александр, — улыбнулся Магнус. — Любить тебя сильнее, чем я уже люблю. Но видит небо, я постараюсь, милорд. Я буду сиять только для тебя, пока ты того желаешь.       Они уснули в объятиях друг друга, разморенные теплом, поцелуями и откровениями, что за ними последовали. Никогда прежде Магнус не чувствовал себя таким покоренным и так глубоко вплетенным в чужую жизнь.       На утро их разбудили дела, которые еще предстояло решить, и время, предназначенное только для них двоих, закончилось.       Во дворе царило угнетенное молчание. Причитания кухарок и кузнецов, молотом высекающих из раскаленного металла пронзительный звон, и все те звуки, что наполняли воздух жизнью, смолкли, когда к Александру приволокли пленников. Мужчина со шрамом на лице и ужасной раной в плече, судя по расшитому молниями жилету, тот самый пресловутый лорд Старквезер, стоял перед ними на коленях. Магнус сморщил нос, учуяв отвратительный запах гнили, присущий всем темницам и лжецам.       — Алек, — произнес лорд Старквезер.       Волчий рыцарь в позолоченном панцире стукнул его по загривку.       — Перед тобой — лорд Лайтвуд, — пробасил он. — Прояви уважение.       Иначе назвать Александра было просто нельзя. В своем излюбленном кожаном дублете, в плаще из темной шкуры, закрепленном сапфировой брошью в форме пламени, и с этой ужасной, просто возмутительной трехдневной щетиной, он был тем, кем видели его все вокруг — суровым северным лордом.       Старквезер склонил голову и тут же ее поднял, заискивающе заглядывая Александру в глаза. В том не было нужды — тот и так не сводил с него взгляда.       — Ты предал нас, — сказал он леденящим душу голосом.       Магнус передернул плечами, выдыхая облачко пара. От этого тона по спине поползли мурашки. Внешнее спокойствие Алека его не обмануло — Магнус видел, каких неимоверных усилий стоило ему держать лицо.       — Алек… Лорд Александр, — быстро исправился Старквезер, уклоняясь от занесенной над ним руки волчьего рыцаря. — У меня не было выбора, клянусь. Я сделал все, что мог, умоляя королеву сохранить тебе жизнь. Ты сам все видел, ты был там…       — Был и чьими стараниями?! — взревел Александр. Его щеки побагровели от злости. — Старая сука Эрондейл зарезала моего отца Мечом Смерти, один из ее пажей удавил моего брата, и что ты сделал тогда? Присягнул ей на верность?       Он избегал публичных разговоров о своей сестре, но наедине делился с Магнусом хрупкой надеждой о том, что Изабель еще жива. Другим знать это не полагалось, но Магнус был уверен, что приближенные Александра все понимали. Он не может быть настолько черствым, как бы ему ни хотелось казаться таковым.       Пленный лорд пустился в судорожные объяснения, но Алек оборвал их, резко склонившись к нему и понизив голос.       — Ты уверял мою мать, какой кровавой будет наша расплата, но что ты сделал потом? — его лицо исказилось в опасной усмешке. — Ты напал на меня ночью, как последний трус. Твои люди, которые спали в одних палатках с моими знаменосцами, зарезали их, словно скот. Я верил тебе, и, Ангел свидетель, как я об этом пожалел.       Алек сжал челюсти и отвернулся, будто от удара. Когда он выпрямился, его голубые глаза были холодны и непоколебимы, как и весь Север.       — Мне следовало бы вырвать все твои зубы и сломать каждую кость в твоих конечностях, а потом сжечь еще живого, и оставшийся пепел собрать в мешок, чтобы отправить твоим лакеям, ждущим своего хозяина. Чтобы все вспомнили, как Лайтвуды поступают с предателями. — Старквезер смертельно побледнел. Вдоволь насладившись его испуганным лицом, Алек добавил: — Но я так не сделаю.       Он улыбнулся, показывая белые зубы, как оскаливаются волки, завидев врага.       — Я отправлю им твою голову.       — Александр, умоляю, — задушено прошептал Старквезер.       — Твои страдания не вернут мне родных, — рассудил Алек, брезгливо осматривая его, — но я — жив. И передо мной ты долг оплатишь. — Он кивнул волчьему рыцарю. — Сопроводите лорда Старквезера в его роскошные палаты.       Рыцарь хмыкнул, приглушенный своим шлемом в виде волчьей головы.       — Лорд Старквезер изволит отобедать?       — Размышления о своих поступках — это все, что предстоит вкушать достопочтенному лорду в ближайшую вечность, — ответил ему Александр жесткой усмешкой, и сказал уже Старквезеру: — Сперва ты загнешься в темнице, а после твою голову доставят в Грозовую Обитель. Темнота и голод убивают не хуже меча. Мне ли не знать.       Речь шла не о нем, но Магнус, провожая взглядом сыпавшего мольбами лорда Старвезера, почему-то почувствовал себя отомщенным.       — Милорд, что прикажете делать с остальными пленными? — спросил сир Джордан Кайл, один из нескольких рыцарей волчьего ордена, которых Магнус знал в лицо.       — Спросите, не желают ли они присоединиться к нам. Тех, кто откажутся, повесьте на площади, а тех, кто согласится, выбросите за стены замка. — Алек дернул уголком губ, скрывая омерзение. — Давно пора избавиться от крыс.       Сир Джордан откланялся и удалился, на ходу раздавая указания, и посреди двора Магнус со своим лордом остался один. Случайные свидетели, натыкаясь глазами на него, тут же отворачивались и спешили разойтись.       — Ничего не скажешь? — спросил Александр.       Магнус посмотрел на него, настороженного, явно ожидающего упрека или хоть какого-то знака неприязни из-за принятого им решения. Алеку было безумно важно, что он о нем думал, и так боялся оплошать.       Но кто Магнус такой, чтобы судить Короля Севера?       — Эта брошь потрясающе подходит к вашим глазам, милорд, — промурлыкал он.       Алек вскинул бровь, а после прикрыл глаза и улыбнулся, в неверии мотая головой. Магнус улыбнулся тоже, подавляя невыносимое желание прикоснуться к нему.       Настолько прекрасным стал он в это мгновение.       — Сегодня прибыл гонец от Хэйвардов.       — Осмелились что-то просить?       Александр со смешком фыркнул, убрав мокрые волосы с лица. От горячей воды в широкой бадье, где он сидел, к потолку облаком поднимался пар.       — Хотят обменять своего сына на сотрудничество.       — Полагаю, они не в курсе, что его казнили за измену. Вашу руку, милорд.       Магнус протер его длинную сильную руку влажной тканью, собирая пот и нежно обводя каждый мускул и каждую жилку. Под пристальный и чуть насмешливый взгляд Алека он коснулся губами нежной кожи на сгибе локтя.       — Так или иначе, сына они своего получат. Вся псарня и так уже сходит с ума от запаха погребальных костров за замком. — Алек прищурился. — Ты ведь знаешь, что тебе не обязательно все это делать? Ты не слуга.       — Мне нравится за тобой ухаживать, — ответил Магнус, погладив скользкое плечо. — К тому же, мне претит мысль, что кто-то еще увидит тебя в таком виде. Будет касаться тебя, как касаюсь я, — он легко провел пальцами по его груди, а потом грубо, на грани боли сжал подбородок, поворачивая к себе.       Александр прильнул к нему, томно глядя из-под ресниц, и приоткрыл обветренные морозом губы. «Делай со мной, что хочешь», — говорили его глаза, вожделеющие и открытые, подобно чистому полю, где все было как на ладони. Любой собственнический порыв в его сторону волновал его душу и плоть. Алеку доставляло удовольствие наблюдать, как Магнус изнывает или, порой, делает вид, что изнывает, от ревности. И все же, доверие, оказанное Магнусу, было огромным. Чего стоило бритье, обратившееся в изощренную проверку на прочность, когда Магнус водил острием бритвы по обнаженной беззащитной шее, стоически терпя на себе пытливый взгляд цвета голубых топазов.       Осознавал ли сам Александр, сколь многое он давал?       Магнус коротко поцеловал его, ослабив хватку, и превратил касание в ласку. — И кто же полностью предан нам? — спросил он, утерев рот.       Алек разочарованно надул губы, и Магнус едва удержался от смешка. Так приятно было его дразнить. Он взял небольшой деревянный гребешок и стал расчесывать Александру волосы, поблескивающие от воды, точно оникс, попутно целуя его гладкую белую шею.       — Найтшейды, Картрайты, — вздыхал юный лорд, подставляясь под горячие губы. — Г-Гладстоуны… Ты… Ты сбиваешь меня…       — Ах, прошу прощения.       Алек, обернувшись, смерил Магнуса недовольным взглядом, когда тот прервал свое занятие. Тут же он стал задумчивым, собрал немного воды в ладонь, ловя плавающую в ней душистую травинку. Момент был упущен. Как Магнус ни старался, у него не получалось выбросить из головы Александра все мрачные мысли. Последний вопрос, заданный в спешке, попросту чтобы отвлечь его, не имеющий, по сути, никакого подтекста, оказался совсем не подходящим.       — Как ты думаешь, — медленно проговорил Алек, — я правильно поступил?       — Ты поступил справедливо, — без доли сомнения ответил Магнус. — А выше справедливости ничего нет. Они заслуживали смерти. Прошу, — он провел пальцами по его щеке, — не кори себя за это.       Александр устало прикрыл глаза.       — Моя мать ни за что не призналась бы, но она, наверное, ужасно плакала, когда ей донесли, что меня везут в Аликанте на смерть. — Он горько улыбнулся. — Со стороны королевы было бы разумней оставить меня как инструмент шантажа, тогда бы Найтхолл сдался Старквезерам без лишней бойни. Но королева погрязла в паранойе, видя всех вокруг себя предателями, а моя мать и без того была разбита.       Лорд Лайтвуд говорил о своей матери с теплом, называя ее самой северной из всех, кого он когда-либо знал. Сильная, уверенная, с прямой осанкой и взглядом, острым и опасным, как наконечники тысячи копий. Столичная пташка Трублад оказалась совсем не такой простой, как все ожидали, думал Магнус. Мариз не была Лайтвуд по крови, но Александр приказал каменщикам вытесать ее изваяние в семейной крипте, дабы почтить память об этой великой женщине.       — И теперь десятки матерей, жен и их детей будут лить слезы, будто мне и так мало тех, кто умер за меня, просто потому что я так решил. Просто из-за того, что они не сочли меня достойным. — Он потер лицо, словно пытаясь содрать с себя кожу и добраться до сути. — Может, это и правда так?       — Ты достоин всего, — уверил Магнус. — Всего самого лучшего…       Но трон, будь он железный или деревянный, с вырезанными рунами и стоящий у Очага, что Александр так упрямо отказывался занимать, слишком мал для его большого серебряного сердца. Ему не суждено было править, но обстоятельства сложились иначе, и та власть, за которую другие годами кланялись в землю, его Александра просто убивала.       Магнус уткнулся носом ему в затылок, различая слабый аромат горицвета, которым пропахло, казалось, все вокруг, и обнял его за плечи.       — Я люблю тебя, — вдруг понял он. Повторил, крепко зажмурившись: — Я так люблю тебя, мой северный принц.       Когда-то Магнус подшучивал над ним, бросаясь этим прозвищем. Тогда они еще не знали друг друга, и судить ему приходилось лишь по грамоте и запаху. Алек пах хвоей, теплыми шкурами и талым снегом. И запах этот, сопровождаемый шлейфом невинности больше душевной, чем какой-либо еще, кружил Магнусу голову.       Алек обернулся.       — Иди ко мне, — позвал он.       Магнус, даже не раздумывая, залез в воду как был, прямо в одежде. Вода хлынула на пол, переливаясь через край, пока он садился Александру на колени и отстраненно думал, что после ему придется убирать весь этот беспорядок. Но ему было не до этого.       Никогда раньше его не хотели так сильно. Без остатка. Любого.       Всего.       Несмотря на многолетний опыт пребывания подле знаменитых лордов и рыцарей, к коим его с ироничным постоянством пристраивала судьба, в воинском деле Магнус был несведущ. Он не знал, кого лучше поставить в авангард, где расположить конницу, а где — копейщиков с лучниками. Он был создан для увеселений, для внешнего блеска и искрометных шуток, никого не оставляющих равнодушным, и, зачастую, для того, чтобы греть своим господам постель. Мастерство владения языком во всех смыслах, не считая пламени и когтей, было его единственным оружием на предстоящей — а она непременно состоится — войне. Способность удивительно точно читать людей, а так же знание, куда стоит надавить, чтобы добиться желаемого, никогда не подводили, много раз выручая его из передряг. Потому стратегией битв в их сбалансированном дуэте, разумеется, занимался Александр, с детства наученный разным тактическим приемам, и делился идеями с теми, кому он доверял.       А доверял он одному только Магнусу.       — Ты не хочешь послать ворона в Безмолвный Город? — спросил Магнус, с подоконника наблюдая за Алеком, разглядывающим карту Идриса. Напряжение осело на плечах юного лорда, хотелось подойти к нему, зашептать на ухо что-нибудь глупое, чтобы он улыбнулся и смог спокойно перевести дух, но Магнус не сдвинулся с места. Не сейчас.       — Для чего?       Магнус пожал плечами.       — Искусный врачеватель еще никому не мешал. Как и советник.       Алек посмотрел на него долгим пронзительным взглядом.       — Катарина прекрасно справляется со своими обязанностями. А якобы советник, о котором ты говоришь, мне без надобности. Ты — тот, кто дает мне советы. — Сердце в груди Магнуса от этих слов затрепыхалось пойманной птичкой. Алек, помрачнев, продолжил: — И я не думаю, что сейчас хоть один из Безмолвных Братьев изъявил бы желание служить мне. Мы казнили изменников, но сами стали ими, как только собрали войско. Пошли против короны.       А значит, им нужны союзники.       Магнус легко спрыгнул с подоконника, цокнув каблуками дорогих сапог, и подошел к столу. Карта была совсем скромной, просто сшитые между собой куски гладкой кожи с начертанными на ней названиями замков и земель. Неприхотливые северяне, не привыкшие к изыскам, что с них взять. На карте стояли блестящие фигурки из темного дерева, очень похожие на шахматные: распахнувшие крылья цапли Эрондейлов, горные хребты Пенхоллоу, терновые венцы Блэкторнов… Представшая перед Магнусом картина в самом деле напоминала затянувшуюся игровую партию.       Краем глаза он отметил лежащие на краю стола звезды Моргенштернов и чуть слышно хмыкнул.       — На твоей стороне два великих и богатых дома. Этого уже не мало.       Александр покачал головой, тревожная складочка залегла меж его аккуратных угольных бровей.       — Блэкторны нам не друзья. Лорд Джулиан выдал нам людей в память о своей возлюбленной сестре, а та, в свою очередь, повелела сделать это из любви к Алине, моей дорогой подруге. Джулиан, несмотря на свой возраст, весьма расчетлив. Это вопрос времени — то, что он потребует уплату за свою помощь.       И очень велика была вероятность, что эта уплата, чем бы она не оказалась, никому не понравится.       Магнус вспомнил их, Блэкторнов, богатых сирот с одинаковыми глазами цвета морских волн и их предводителя, Джулиана, в бронзовом венце на каштановых вихрах, из-за которого вся столица веками плевалась ядом. «Как же смеют они, — негодовали придворные лизоблюды, вторя местной знати, — носить свою корону, тогда как в стране она может быть лишь одна?». Покойный Эндрю Блэкторн лишь подлил масла в огонь, привезя на юг своих бастардов-полукровок, Хелен и Марка, из-за Стены. Он нарек их своим именем — Блэкторнами, не Спарклами, как звали незаконнорожденных на Севере, и даже не Спайками, как их крестили в Терновой Долине, наделил своими регалиями и титулом, как полноправных наследников. Южанам полюбилась прекрасная леди Хелен и ее очаровательный брат, но в Аликанте из-за таких пренебрежений обычаями скандалили до сих пор.       Блэкторны, сколько Магнус их знал, всегда слыли исключениями из правил. Но этот мальчик, Джулиан… Он не похож ни на кого, виденного им прежде. Необыкновенно хитрый, безжалостный лжец с задатками изумительного лидера. Хелен наверняка догадывалась, что вскоре отойдет от дел, и как следует подготовила брата.       — Его люди составляют чуть меньше половины нашего войска, — неохотно признал Алек, — но… Я едва могу спать, зная, что они спокойно расхаживают по Найтхоллу. Сейчас Блэкторны не станут предпринимать что-то в нашу сторону, им это не выгодно, они еще не получили своего, но я словно живу с ножом у горла. Блэкторны пугают сами по себе, не говоря уже о их людях под боком. Их следует отослать обратно в Ангелес.       Александр сдвинул терновые венцы на карте, отделяя их от факелов Лайтвудов. Магнус поджал губы. Решение отправить людей Блэкторнов на родину было резонным, но если не заняться скреплением северных домов, сейчас наверняка разрозненных из-за череды предательств и казней, дела могут пойти совсем худо. Нужно было остановить Александра, попросить повременить с наказанием, чтобы воспользоваться чужими слабостями как следует, Алек бы его послушал, но Магнус смолчал, не желая портить момент его триумфа. «Это моя ошибка, мой милый принц», — подумал он виновато. С другой стороны, могли бы они доверять лордам Севера, примкнувшим к ним из страха?       — Если бы только существовал способ повлиять на него…       — Он существует, — сказал Магнус, тронув башенку Карстэйрсов, — но это опасно.       Алек повел плечом, мыслями уносясь к далекому клочку земли, на самом стыке владений Блэкторнов и Эрондейлов. Владычица Хайтауэра, маленькая леди Эмма, с коротким фамильным мечом и упрямым взглядом. Именно она была главной слабостью лорда Джулиана. Как бы тот не прятал истинные чувства за маской отчуждения, Магнусу было видно, как сильно она дорога ему. Он даже был готов поспорить, что эти двое, если выживут в войне, непременно обручатся.       — Он юн, но далеко не опрометчив, — заговорил Александр с непонятными интонациями, постукивая пальцами по столу. — Даже если мы каким-то образом найдем способ прижать леди Карстэйрс, не знаю, как, но его месть будет страшна.       Магнус, несколько обескураженный, задумчиво коснулся своего лица рукой.       — Я слышал, что он обрушил мост над Туманной Пропастью, когда по нему переходили послы из Аликанте.       Словом, лорд Джулиан весьма ясно выразил свое недовольство решением королевы, которой взбрело в голову разлучить его с сестрой. Потерю Марка Блэкторны стерпели — того отправили служить на Стену во имя благой цели, они сцепили зубы, но промолчали. Однако леди Хелен…       — Он объявил войну, — прошептал Александр. — Ужасный человек.       Так вот что это было — восхищение с ноткой белой зависти. Александр завидовал юному Блэкторну и его решительности распоряжаться чужими жизнями. Сам он так не мог, чувство вины беспокоило его, не давая уснуть долгими холодными ночами. И за это мнимое малодушие, видят все существующие Ангелы, Магнус любил его еще больше. Но это утомляло их обоих. Так нельзя жить. Нельзя править. Александру и не хотелось, но ему придется.       Лорд Лайтвуд отхлебнул разбавленного водой вина из серебряного кубка, чтобы смочить горло, и чуть поморщился от кислого послевкусия. Хмель непозволительно быстро ударял ему в голову, быстрее вин его пьянили лишь жаркие поцелуи. Он окинул глазами карту, потом еще раз и еще. Магнус проследил за его взглядом.       У каждой фигуры было свое собственное дело. Пенхоллоу ждали возвращения своей наследницы, Блэкторны собрались вершить возмездие, леди Карстэйрс, вне всякого сомнения, жаждала заполучить головы убийц ее родителей, а девчушка Розалес, нашедшая убежище в белокаменном Хайтауэре, пряталась от семейных распрей на южных берегах. Каждый из них затевал что-то, сводил личные счеты и переживал драму, но все неминуемо стали участниками одного большого представления. Александр, отвоевав свой замок, стал им тоже. И он понимал это.       — Они словно играют в игру, правил которой я не знаю, — выдохнул юный лорд наконец.       Звать Алека юным было не совсем правильно, все же, ему около двадцати, самый расцвет сил, красоты и великих свершений. Потому юность так восхваляли барды и сказители — все герои умирают молодыми.       — Правила просты, — сказал Магнус тихо. — Их всего два. Ты либо выигрываешь, либо умираешь.       Глядя в лицо Александра, белое и холодное, как снега, и такое же нежное, как шелка всего мира, Магнус приказал себе во чтобы то ни стало оберегать эту невинную душу.       «Раб своей любви».       Гори в преисподней, Камилла Белкорт.       — С такими страстями сейчас никто в здравом уме не сунется на Север, — почти мирно заключил Алек, видно, сжалившись над самим собой. — Ходж знал эти места, он был слишком близко к отцу, а отец слишком ему доверял. Покуда столичные гады они не пронюхают, какая неспокойная здесь обстановка, нам нечего их опасаться.       Да. Опасаться им придется позже, когда самопровозглашенных венценосных особ станет так много, что седовласые летописцы будут ломать головы, гадая, кого следует записать в истинных наследников трона.       — Но этот момент настанет, рано или поздно. Тебе придется выбрать сторону, милорд. И ты все время забываешь об одной немаловажной персоне…       Магнус поставил деревянные звезды Моргенштернов на залив Фолленстар, близ Рассветного замка, куда, как он предполагал, должна вскоре отправиться рыжая королева и ее войска. Прелестное лицо Александра исказилось тем, что в пору было и любить, и ненавидеть, — упрямством.       — Эта рыжая девчонка… — ядовито прошептал он. — Я даже не подумаю склониться перед ней!       Удивительно, как столь чуткая натура, даже не знакомая с человеком, могла проникнуться к нему презрением.       — Александр, это необходимо…       — Ни она, ни ее дикари не посмеют мне указывать! Будь она хоть четырежды дочерью короля или матерью всех драконов!       Магнусу следовало помнить, что каким бы замечательным ни был его северный принц, в некоторых вопросах он оставался подпорченным знатным лорденышем, не признающим никого, кроме себе подобных.       Он спешно нагнулся над картой, сжимая Алеку запястье и заглядывая в глаза.       — Любовь моя, — сказал он с придыханием. От этого обращения распаленный яростью Алек застыл точно замерзшая вода в реке. Магнус играл грязно, нечестно, но Алек сам вложил эту силу ему в руки, и теперь пришел час ей воспользоваться. — Ты держишь весь Север, она — огромную армию. Тебе нужна безопасность, а ей — признание. И, прошу тебя, пусть она его получит.       — Она может проиграть, и в итоге мы…       — Кларисса не проиграет, мой драгоценный. У нее три дракона, огонь в жилах и десятки стай Равнинных Псов. Поверь мне, она не проиграет.       Александр отрицательно мотнул головой. Бесконечная печаль и усталость отразилась в его глазах, беспощадных и суровых, как небо над Найтхоллом.       — Мой отец прибыл в Город Стекла по приказу королевы, — медленно и вдумчиво заговорил юный лорд. — И та казнила его, поверив слухам, что он воспитывал сына павшего короля. Но отец не предавал ее, он предал лишь… Валентина.       Это клеймо, должно быть, следовало за ним по пятам всю жизнь. Сын предателей. Изменников, бросивших своего короля.       — Она пошлет за мной, прикажет явиться и принять присягу. Но каков шанс, что она не решит избавиться от сына человека, предавшего ее отца?       Магнус на долгое мгновение прикрыл глаза, чувствуя его дыхание на своем лице, так близко он к нему склонился.       — Она так не поступит.       — Почему ты так уверен? — Алек недоверчиво нахмурился. Он так часто хмурился, его несчастный маленький мальчик, недолюбленный этой несправедливой жизнью.       — О ней говорят. Много плохого, но и хорошего тоже. Эта девочка даровала свободу рабам. Если бы ей захотелось покорить Идрис силой, она бы уже утопила землю в крови и пепле. Она дочь своего отца, верно, но она не станет уподобляться ему, зная, к чему это привело. Никто не хочет править руинами. Если Кларисса Моргенштерн достаточно мудра, чтобы собрать армию и заполучить верность людей, то не навредит тебе.       Почему-то Магнусу вспомнилась свадьба короля Валентина и Джослин Фэйрчайлд. Как красива была невеста, облаченная в роскошное золотое платье с крыльями фей на спине — символом ее дома, как вились непокорные огненные кудри под сливочного цвета вуалью, словно говорили: осторожней, обожжешься. Валентин любил огонь. Даже слишком.       За королем водилось много грехов, Магнус ни в коем случае не пытался его оправдать, но любил жену он так искренно, как могут любить только чудовища и святые — однажды и навсегда.       И их дочь, если верить доносам и шепоткам, всецело пошла в мать. Такая же огненная и непокорная. И глаза у нее, наверное, такие же непередаваемо зеленые, как лес Брослин по весне.       — Я подумаю над твоими словами, — пробормотал Александр. Магнус сжал его ладонь, обводя ее большим пальцем и вымученно улыбаясь.       — Для меня это будет высшей наградой, милорд.       Александр не ответил на улыбку, лишь пристыжено кусал губы. Магнус снова ткнул в его неопытность, в его жуткое упрямство, которому, так или иначе, придется прогнуться под доводами разума. Кому понравится чувствовать себя несмышленым ребенком? «Я прожил сотни жизней, радость моя, — хотелось сказать Магнусу, — не вини себя, что не можешь мне соответствовать, ибо никто не сможет».       Он повел пальцами вверх по руке Алека, по расшитой золотом и серебром тунике, коснулся крутого плеча и медленно, будто нерешительно, зарылся в черные волосы. Александр вздохнул, откидывая голову. Его черты смягчились, уголок губ дрогнул в полуулыбке, но она не коснулась глаз.       Стремясь окончательно развеять повисшее меж ними напряжение, Магнус мягко спросил:       — Кого бы ты избрал своим королем, будь у тебя выбор?       На этот раз лорд Лайтвуд действительно улыбнулся, почти весело, но все так же душераздирающе печально.       — Ну, если то, что я узнал из летописей в Аликанте, правда, то Джейс является наследником престола. Даже королева уступила бы ему, я думаю. Все же, он ее внук, ребенок ее любимого и единственного сына.       — Хочешь усадить на трон своего брата и даже не спросишь его мнения? — лукаво ухмыльнулся Магнус.       — Меня тоже никто не спрашивал.       Глаза Алека вдруг залучились уверенностью. Он отошел к другому краю карты и оперся о столешницу широкими ладонями. Магнус с появившимся дурным предчувствием понял, что они ведут два разных разговора. Он что, говорит всерьез?       — Твой брат служит Дозору, Александр. Пусть он лорд-командующий, но все так же далек от дел короны. Ему нельзя вмешиваться, у него своя война.       — Мне не пять лет, — раздраженный взгляд Алека обжег его. — Я вырос здесь и знаю порядки.       Ай-яй, Магнус. Ты задел королевскую гордость. Так и головы лишиться недолго.       Александр безупречный ученик, прекрасно осведомленный, что ни в чем нельзя быть идеальным, и потому он нисколько не обижался, подвергаясь критике — по крайней мере, со стороны Магнуса. Но повторение всем известных истин его радовало только в спальне.       Магнус прижал руку к груди, извиняясь. Александр скрипнул зубами.       — За день до штурма, когда мы оставили Теневой перекресток позади, я написал письмо в Сумеречный замок. Я обратился к Джейсу как к лорду-командующему от своего имени. Спросил, не нуждаются ли они в чем, не нужно ли людей.       — Но ты… не говорил мне об этом.       Магнуса охватило странное чувство растерянности. У них не было секретов друг от друга, что бы ни случилось они делились всем, что приходило на ум. Он, может, немного лукавил в силу своего возраста и опыта, но Александр… Магнуса пронзило догадкой.       Его лорд учился играть. Сам, без подсказок, изучал поле и просчитывал варианты.       — Надеюсь, ты не в обиде?       — Как я смею? — Магнус спрятал довольную улыбку в меховой воротник. Алек понимающе хмыкнул и посерьезнел.       — Вчера мне пришел ответ. Там было сказано, что Джейс покинул ряды охотников за тенью.       — Александр… — ахнул Магнус. Алек вскинул ладонь, сдерживая его сожаления.       — Разведчики докладывают, что двухтысячное войско благих движется на запад от Стены. Скорее всего, они сделают крюк вдоль леса Мрака и направятся сюда. И, как я понял, ими руководит блондин, носящий черное. — Он выдержал паузу, запыхавшись после сбивчатой речи, и с облегчением закрыл глаза. — Это Джейс. Я знаю, это он. Он идет домой. Алек коснулся своего левого бока, где под слоями одежды чернела вытатуированная руна парабатаев.       Благие, кто бы мог подумать. Как их живыми пропустили за другую сторону Стены? Что более непонятно — почему?       Они те еще пройдохи, но не время жаловаться, уж точно не Александру с его пестрящей полукровками армией. Ему пригодятся любые воины, и если они будут верны ему так же, как верны Джейсу, раз осмелились пойти за ним, то это может значительно упростить ситуацию.       — Смерть — единственный предлог, под которым охотник может покинуть Дозор, — думал вслух Магнус. — Как он смог это провернуть?       Александр хрипло рассмеялся.       — Чем бы оно ни было, мне все равно. Главное, что мой брат будет здесь.       — И то верно.       Алек казался расслабленным, скинувший с плеч тяготы недосказанности, в который раз обнажив для Магнуса свое сердце.       — Так каким будет наш план? — спросил Магнус.       Лорд Лайтвуд взглянул в окно, где за стеклом, кружась в причудливом танце природы, на землю ложился снег.       — Ждать.       Собрание своего скромного совета Алек назначил на ранний вечер. Солнце на Севере садилось рано даже летом, что делало его идеальным пристанищем для Детей Ночи и облегчало их существование на этой земле, чего лорд Лайтвуд, в большинстве своем, и добивался. До того он переговорил с главой военного гарнизона Ангелеса, широкоплечей и басистой леди Дианой Рейберн, наскоро обрисовав ей ситуацию. Проблем с ней не возникло — как оказалось, ей самой не хотелось надолго задерживаться в Найтхолле, ведь в Городе Ангелов ее ждали Блэкторны, которых нужно было оберегать, защищать и наставлять на истинный путь. На шпиона Диана Рейберн не тянула, но она хорошо была знакома с десницей Джией Пенхоллоу, теперь уже бывшей, и вообще со всеми, кто заседал в королевском совете. Мудрецы утверждали, что друзей надо держать близко, а врагов — еще ближе, но это явно был не тот случай. Так что Александр дал добро на сборы, отпустил леди Рейберн и позвал Джордана Кайла и Лили Чен.       Снявший свои позолоченные латы рыцарь был похож на сыночка тканных купцов, с этим оценивающим взглядом каре-зеленых глаз и парчовым жилетом, расшитыми резвящимися в лесу волками. Прэтор Люпус, несмотря на слова лорда Скотта, кажется, совсем не бедствовал.       Лили Чен, стоящая на приличном расстоянии от молодого волка, как и все Дети Ночи, была облачена в черный балахон, не пропускающий света и не позволяющий даже гадать, что под ним надето. Только ее черные глаза с узким лисьим разрезом, выдающим в ней корни горных кочевников, поглядывали из-под большого капюшона.       — Почему вы примкнули ко мне? — вопросил Александр, бесхитростный и прямой, как и всегда.       Он стоял перед ними на равных, в очередной раз отказавшись занять место во главе стола.       Сир Джордан замялся с ответом, и пока тот подбирал слова, Лили задиристо вздернула свой изящный носик и ухмыльнулась.       — Тебе нужна была армия, и мы дали ее тебе. Более того — мы принесли тебе победу. К чему сейчас такие вопросы?       — Я просто хочу знать ваши мотивы, чтобы удостовериться, что вы не покинете меня в самый неподходящий момент, — невозмутимо ответил Александр, скрестив за спиной руки.       Разочарованная Лили закатила глаза.       — Все просто. Ты обещал нам хорошую битву, а где битва, там и кровь. Ты был нужен нам, а мы — тебе. К тому же, немногие воеводы соглашаются совершать налет ночью только из-за нас. Можешь считать это благодарностью в ответ на уважение наших нужд, если тебе полегчает, лорденыш.       Александр на обидное прозвище гневно сжал кулак, никак не изменившись в лице. Магнус, занявший место за его правым плечом, напрягся. Лили Чен в буквальном смысле играла с огнем.       Дитя Ночи, уловив его чувства, лишь пренебрежительно фыркнула. Знала ведь, что какими бы словами не разбрасывалась, он ничего ей не сделает.       В ответе сира Джордана зазвенела сталь:       — Я лишь исполняю волю моего вожака, милорд. Но, — он чуть нахмурился и неуверенно посмотрел на Алека, — я сделал это и из личных соображений. Вы пообещали нам дом, место, где мы могли бы не прятаться и жить спокойно.       Александр вскинул бровь.       — И вы мне поверили?       — Да ты же простак, каких поискать, — фыркнула Лили.       — Вы внушаете доверие, — вежливо поправил ее сир Джордан. Какой воспитанный волчонок. — По вам видно, что вы — человек слова. И даже тот старый змей за вашим плечом не умаляет этого.       Александр покосился на Магнуса с искоркой веселья. Тот изобразил змею, несколько раз быстро высунув язык, будто пробуя воздух на вкус. Хорошо было знать, что несмотря на всю экзотичность образа, он не затмевал сияния Александра. Это значило, что они оба справлялись. А еще это значило, что то огромное влияние, которое Магнус оказывал на своего лорда, было совсем очевидным.       — Север теперь мой, а значит, и ваш тоже. Надеюсь, вы с удобством расположились в замке. — Сир Джордан признательно кивнул. Лили Чен скривилась, явно испытывающая тошноту от избытка любезностей. — Я бы хотел обсудить с вами несколько важных моментов…       Магнус до сих пор удивлялся, как эти двое могли стоять рядом: насквозь пропахший мокрой псиной рыцарь и бледная ведьма, чей проклятый народ обменял свою человечность на неутолимую жажду крови и способность поднимать из могил мертвецов, потому презренный и нетерпимый теми, кто ходил под светом солнца. Они же грызлись между собой веками…       Вдруг он осознал, что у Очага повисло молчание.       — Магнус, — нерешительно сказал Александр, — не мог бы ты…       — Конечно, — спохватился он, нисколько не обижаясь. Все подробности этого разговора он непременно узнает позже. — Милорд, сир, леди.       Брошенное в спину «Я не леди, ты, ящерица» он не удостоил вниманием и гордой походкой покинул зал. Дрянная девчонка. Хватит ли Александру терпения, чтобы совладать с ней?       Найтхолл не был огромным, Магнус знавал замки гораздо больше и величавей, не говоря уже о дорогих внутренних убранствах, но в нем легко было затеряться. Множество коридоров заканчивались тупиками или закрытыми дверями, от которых ни у кого не было ключей. Они были пусты и холодны, в отличие от основной части замка, где из-за протекающих в стенах теплой воды из подземных течений было почти жарко. Магнус не рискнул в одиночку бродить по Найтхоллу — пережив столько неприятностей и горя, сгинуть, заблудившись в безлюдных коридорах, было бы смехотворно. Поэтому он пошел туда, куда точно знал дорогу, в самое сердце северной крепости — библиотеку.       В библиотеке витал запах сырости, пыли и тысячи потухших свечей, в чьем свете леди, милорды и их верные помощники изучали древние письмена. Она производила впечатление покинутого, но когда-то оживленного беспорядка: поставленные не на ту полку книги, чьи-то заметки неровным скользящим почерком, выглядывающие из-за потрепанных корешков, ворох гусиных перьев и чернильные пятна на письменном столе из дуба. Давно здесь не предавались чтению. Но свет зажигали исправно даже когда никого не было. Это же Найтхолл — замок, принадлежащий Лайтвудам. С недавних пор здесь снова горел огонь.       Магнус провел пальцами по небрежно обтесанной полке, прогнувшейся от тяжести знаний, что несли в себе тома в потрескавшихся от времени кожаных переплетах, и, наткнувшись глазами на Серую Книгу, замер. Рядом с ней присоседился сборник историй о Джонатане Шэдоухантере, который когда-то давно, так давно, что это уже сочли сказкой, возымел дерзость призвать на землю Ангела и попросить его силу в борьбе с созданиями тьмы. Основатель Дозора, первый охотник за тенями, под чьим мудрым руководством возводилась Стена.       Магнус хмыкнул, с иронией сопоставив эту легендарную личность с Джонатаном, бывшим Вэйландом, нынешним Моргенштерном, но все же Эрондейлом. Помедлив, он подцепил Серую Книгу, повертел ее в руках и пошел к столу. Даже зная о существовании рун, ему не удавалось читать их посыл в затейливых всполохах черного. С каждой прочитанной страницей ему открывались тайны, начертанные на коже северного народа, ведь значения своих Александр с охотой поведал ему сам. На предплечье правой руки он носил руну точности, а на тыльной стороне ладони — предвидение, на левой лопатке горело черным глазом бесстрашие. Три одинаковые руны скорби на локте и бедрах Алек выводил себе самостоятельно, поэтому они вышли немного кривыми и неаккуратными, сделанными дрожащей от чувств рукой, и глубоким кровавым цветом символизировали его потерю: брата, отца и мать.       Жители юга не относились к рунам с тем же трепетом, как это делали северяне. Они находили их не больше, чем украшениями, от старых обрядов оставив только нанесение рун брака угольной краской. Северяне кололи себе кожу, некоторые, что южные аристократы считали омерзительным варварством, выжигали или вырезали Знаки на своих телах, свято веря, что те даруют им силу, как завещал Джонатан Шэдоухантер. Ведь именно они первыми наденут черное и возьмут в руки адамасовые мечи, если зло станет угрожать миру людей, а Дозору потребуется подмога. В самых смелых мечтах Магнуса Александр носил черный плащ и стрелы с наконечниками из адамаса. Сильный и свободный как ветер, не лорд, но брат для всякого, кто доверит ему прикрывать свою спину, готовый нести свой пост и хранить данные в ночи обеты. Скачущий на быстроногой гнедой кобыле, своим сиянием разгоняющий тьму до тех пор, пока крылья Ангела не сомкнутся над его головой.       Угораздило же Магнуса любить того, кто волей-неволей, да ищет себе смерти.       Неизвестно было, сколько времени прошло. Магнус перелистывал страницы, отпечатывая изображения рун у себя в памяти, доходил до конца и начинал заново. В пустой голове жужжащими пчелами проносились мысли, лихорадочно быстрые, тревожные, но ни за одну из них не представлялось возможным ухватиться. Он словно думал обо всем и ни о чем одновременно.       — Милорд желает вас видеть, — явившись из неоткуда пискнула служанка, одна из незаметных мышек-горничных, бесшумно прошмыгивающих под ногами и совершенно неотличимых друг от друга. Магнусу даже казалось, что у этих девчушек, похожих на неприкаянных призраков, нет имен.       — Раз уж милорд желает…       Служанка взялась его сопровождать, провела потаенными узкими коридорчиками, известными лишь коренным обитателям замка. У дверей, ведущих к Очагу, они оказались почти неприлично быстро, но Магнус даже с мечом у горла навряд ли смог бы повторить этот заковыристый путь.       В зале Александр оказался один, не спеша перекатывающий острие короткого кинжала в пальцах.       — Лили не донимала тебя?       — Она слишком самонадеянная, но не глупая. Кажется, мне удалось убедить ее. Их клан останется с нами.       Когда Магнус присел на край стола, Алек отложил нож.       — Что и ожидалось от моего прекрасного лорда, — он любовно огладил его щеку и убрал за ухо длинную черную прядку. Ему следовало подстричься.       Алек улыбнулся, смущенно отстраняясь от его рук.       — Ты меня нахваливаешь.       — Все мы не без греха, не так ли?       — Сир Джордан уже связался с лордом Скоттом. Я так же убедил его в необходимости разослать воронов в другие стаи с призывом объединиться. Надеюсь, я не прошу слишком многого.       — Важно знать, от кого и что ты можешь просить, — заметил Магнус, положив горячую ладонь Александру на бедро. — От меня — что угодно. И это никогда не будет слишком.       Они поцеловались, лениво и тягуче, смешивая на губах вкус пыльной библиотеки и острых слов. Ладонь Магнуса поползла выше, к паху. Алек тяжело выдохнул в поцелуй.       — Я пригласил их и их людей разделить со мной ужин, — зашептал он. — Лили, конечно, упиралась, но согласилась. Джордан Кайл и подавно.       Магнус чуть отстранился, чувствуя скользнувший в словах намек, но, о небо, все еще не чувствуя себя обделенным.       — Я подожду в твоих покоях, если ты…       — Нет, — с жаром возразил Алек, сжав его ладонь на своем бедре. — Нет. Я хочу, чтобы ты был со мной. Сидел рядом. — Он кивнул на стул, такой же резной и большой, на каком сидел сам. — Как будто я — твой, а ты — мой.       — Я — твой, пока ты того хочешь, мое сокровище. Только скажи.       Лицо Александра осветила улыбка, похожая на первый луч рассвета, такая же яркая, захватывающая дух и обещающая так много всего впереди. Он обхватил Магнуса за талию, подвигая ближе.       — Однажды ты сказал, что украдешь луну с небосвода, стоит мне лишь пожелать. Ты можешь дать мне все, и я знаю это. — Он коснулся губами кромки его волос на виске, говоря тихо-тихо, но покровительственно и мягко, как мерцают в ночи звезды. — Но истина в том, что тебя одного вполне достаточно.       Магнусу следовало озаботиться думами о прошедшем ужине: остались ли довольны гости, понравилась ли им еда, о чем они шептались между собой, пока никто не слышит, в целом, как прошел пир? Удался?       Александр приоткрыл рот в безмолвном крике и сжал его бока коленями, когда Магнус толкнулся особенно глубоко. Сцеловывая с его губ кислинку выпитого вина, Магнус думал: «Все прошло прекрасно. Чудесно. Превосходно». Он двигался размеренно, плавно, тут же замедляясь, стоило Алеку вздохнуть чуть более довольно, из-за чего тот царапал ему спину и шептал, как заведенный: «Ну же, ну же». Бисеринки пота блестели на его коже в подрагивающем огне свечей, ко взмокшему лбу прилипли волосы, глаза, потемневшие от желания, смотрели требовательно и голодно. Магнус прикусил губы, проглатывая стон. Что за вид.       Не вина Александра, что ему никогда не удавалось продержаться долго. Отзывчивые любовники каждому позволяли чувствовать себя королем постельных утех, отвечающие на каждое движение, на каждое касание, но если ты и сам в этом далеко не промах… Тогда довести любимого до пика наслаждения становилось для Магнуса делом чести.       Алек выгнулся под ним с тихим всхлипом, излился жемчужным себе на живот, и, едва отдышавшись, притянул к себе за шею. Магнус просунул руки под его спину, уложил их на острые лопатки, дорожкой поцелуев поднялся с груди к лицу и соединил их мокрые лбы, наконец отпустив себя. Иногда ему казалось, что он мог делать это часами — терпеть, пока его любовник не выдержит первым.       Глупая привычка.       — А ведь завтра, — прохрипел Магнус и прочистил горло, — ты хотел поездить верхом.       Алек ответил стервозной улыбкой, которую Магнус просто обожал.       — Боишься, что перестараешься?       — Боюсь, что ты пожалеешь.       Алек лениво усмехнулся, перебрал длинными пальцами волосы на его затылке, позволил на себя лечь.       — Я люблю твои глаза, — сказал он.       Магнус с улыбкой покачал головой. Александр, краснея и заикаясь, сказал однажды, что во время близости они мерцают и по красоте своей похожи на светлячков.       — Ты часто это говоришь.       — И буду говорить, потому что ты их не любишь.       — Не люблю, — согласился Магнус, целуя его долго и сладко.       Они обтерли друг друга влажной тряпочкой, предусмотрительно оставленной в ведре у кровати. После Александр тяжело повалился на кровать, а Магнус сел у его ног, размышляя. Ночи на Севере долгие, самое то для тех, кто никак не может насытиться.       — Чего ты хочешь еще? — спросил Магнус и чмокнул его в колено.       — Мне без разницы. — Алек сморщился, понимая, что в его голове это звучало по-другому. — То есть, ты можешь делать со мной, что захочешь. Мне все понравится.       Он впервые произнес это так… буквально. Подразумевая именно то, что сказал. Конечно, от Магнуса не укрывалась нешуточная власть, которую он имел над его сердцем и телом, но слышать это, сказанное так легко, как само собой разумеющееся, будило в нем чувства, которым не было имен.       — Вот как, — протянул он. — Как щедро одарил меня милорд. Мне следует преклонить колени?       Алек с намеком изогнул брови и бросил взгляд себе между ног.       — Ты и без того часто преклоняешь передо мной колени.       Магнус в отместку прикусил его сосок, срывая краткое «ох» с припухших от поцелуев губ.       — Такая большая власть, — проурчал он, скользя ладонью по крепкому бедру. — Она развращает, разве ты не знаешь?       — Уверен, ты распорядишься ею так, как должно.       Магнус выпрямился, всматриваясь в его искренние и доверчивые глаза, обращенные на него и преисполненные любви. Что-то внутри не давало покоя, кричало, что не может быть так, что он, верно, спит и все это — только фантазия, навеянная годами одиночества. Что все не взаправду. Кому угодно мог достаться в возлюбленные этот прекраснейшей души юноша, но только не ему.       — Получается, ты ничего не скажешь, если мне захочется, — он приник к шее Алека, дав шанс на отступление, чем тот, впрочем, и не подумал воспользоваться, — заклеймить тебя? — Он прикусил тонкую кожу, сильно, наверняка останутся следы. — Сделать своим?       Алек выдохнул сквозь зубы, вцепился ногтями в его плечо. Сказал тихо, голос его дрожал, как свечи, но был тверд в своей уверенности, словно сталь:       — Я — твой. И к каждому твоему знаку на своем теле я буду относиться, будто это благословение.       Откуда-то, словно разбуженный в зиму свирепый медведь, поднялась злость. Появилось желание сделать Александру больно так сильно, чтобы тот понял, как ошибается в своих суждениях, считая его, Магнуса, даром свыше. Наивный маленький мальчик. Глупый и наивный.       — А если мне захочется ударить тебя?       Алек вздрогнул от удара, звонко прорезавшего тишину. Бедро покраснело, оставив яркий след ладони.       — Тогда, — Алек тяжело сглотнул, — я подставлюсь под удар снова.       — А если, — Магнус нагнулся к нему, сцепляя руки на его горле, — мне захочется тебя убить?       Александр положил свои руки поверх его, чуть сжимая, и закрыл глаза.       — Тогда пусть последним, что я почувствую, будут твои руки.       Верить кому-то — означает вложить ему в руку кинжал и направить острие себе в сердце. И надеяться, что он никогда им не воспользуется. Александр не просто надеялся — он знал. Потому и верил Магнусу так, как не верил самому себе, и не допускал даже мысли, что могло быть иначе. Как можно пойти против такого бескорыстия? Как жить, зная, что предал того, кто принял бы от тебя все, даже если бы этим всем оказалась смерть?       Магнус не заслуживал его такого.       Злость исчезла без следа, уступив чувству вины и стыду, будто острым перцем жегшему язык. Он осыпал лицо Александра тысячей поцелуев, вымаливая прощение, касался его легко и нежно, словно водил перышком, сглаживая каждый след, что он на нем оставил. А Алек, как и всегда, позволил ему это, принял извинения, губами оставленные на коже, довольно мычал и улыбался в шею. Если кто и жалел о чем-то, когда-либо произошедшем между ними, то точно не он. Любая боль жизни была ему уроком. Магнуса же, повидавшего так много, ошибки уязвляли едва ли не до слез — в каком-то смысле, из ребячества он так и не выбрался, и из них двоих рассудительнее всегда оказывался Алек.       Магнус оплел его руками и ногами, словно беспокоясь, что он может растаять и утечь сквозь пальцы, подобно воде, и не мог заставить себя поднять глаза. Александр гладил его спину, обводя выступающие позвонки, и молчал. Свое он уже сказал.       — Я бы попросил забыть тебя об этом вечере, но знаю, что ты не согласишься, — пробормотал Магнус.       — Мне бы не хотелось забывать, — Алек мягко поцеловал его лоб. — Столько всего прекрасного случилось.       Магнус бросил исподлобья недоверчивый взгляд. Алек, к его облегчению, хихикнул. Любовь не исчезла из его глаз, наоборот, она расплескалась по всему лицу, и теперь всякая черта, складочка или тень от длинных ресниц казалась пронизанной ею. С разочарованием Магнус понял, что так было всегда, просто увидеть это он соизволил только сейчас.       — Нужно же мне чем-то отвечать, когда ты меня задираешь.       — Тебе ведь известно, я делаю это только из любви…       Алек изобразил удивление.       — Вот уж не знал, что покушение на жизнь своего лорда входит в ритуал проявлений любви.       — Александр, — выдохнул Магнус по слогам, но не смог побороть смешок. Сейчас он делал для него то, чем обычно занимался Магнус — отвлекал от мрачных мыслей и съедающей заживо вины. Признаться, такая отдача и взаимность приковывали к нему едва ли не больше, чем нерушимое доверие.       — Хорошо, — вздохнул Алек, смилостивившись. — Забудем о том, что сказал ты. Но то, что сказал я — правда, все до последнего слова. Прошу тебя, помни об этом. Не забывай.       — Никогда, мое солнце, — пообещал Магнус.       Он взял Алека еще раз, осторожно и мучительно медленно, как любил сам. Александр цеплялся за него, выстанывал его имя, тыкался губами в губы, упрашивая лишь об одном — не прекращать целовать его. Магнус не нашел в себе сил отказать, целуя глубоко, до нехватки воздуха и темных точек перед глазами. На вкус Алек был как искупление.       Перед самым сном Магнус подкинул в камин несколько поленьев, погасил свечи и расправил смятые на постели простыни. Алек почти дремал с открытыми глазами, осоловелыми и сытыми, оживился только, когда он лег к нему, и собственнически перекинул через него ногу. Магнус подцепил ее под коленом, для удобства притягивая поближе, и придвинулся сам, кончиками пальцев очерчивая изящный подбородок.       — Когда война закончится, я покажу тебе мир, — прошептал Магнус, наблюдая, как огненные всполохи от камина позолотой ложатся на бледную кожу, украшают синий взгляд, придавая ему таинственности. — Мы поедем вдоль западного берега, остановимся в трактире у леса Брослин, где вода в ручьях пахнет лавандой, а перины там такие мягкие, что похожи на облака.       — Правда? — Алек улыбнулся сквозь зевок.       — Конечно правда, — заверил Магнус, погладив его по щеке. — А потом мы поедем в Город Ангелов и купим два места на самое быстроходное судно в Идрисе.       Алек улыбнулся шире, мечтательно и счастливо.       — Леди Полночь.       По скорости с ней могла сравниться разве что Прекрасная Лотта, прозванная Повелительницей Бури, детище Генри Бранвелла, что строил корабли, на которых его жена покоряла морские волны. Но все достижения Бранвеллов отошли Фэйрчайлдам, род их затух, как костер на ветру, и Магнус не знал, строит ли еще кто-нибудь по чертежам Генри корабли. Леди Полночь же — ожившая легенда среди моряков, полностью выполненная из черного дерева галера, с темно-зелеными парусами и фигурой прикованной цепями несчастной Аннабель на носу.       — Да. Мы переплывем на ней Огненное море, высадимся в Манхе, одном из самых красивых городов Эдома. Там даже небо не такое, как здесь. На рассвете оно зеленое, а на закате — темно-пурпурное, как мытый виноград. На рынках всегда пахнет специями и пряностями, маленьких крылатых ящериц там выдают за драконов, а в горшках продают порошок для неутухающего огня. В домах много цветов и мало стен, еда острая, вода по вкусу отдает лимонами. Я покажу тебе все это.       — Красивая сказка, — пролепетал Александр едва слышно и крепко уснул.       Что-то больно кольнуло в груди. Сказка. То, чему никогда не суждено стать явью, то, чем утешают маленьких оголодавших детишек перед сном, не более того.       Но разве сам Магнус до недавнего времени не был для Алека лишь сказкой? Драконы, орден волков с человеческими глазами, Дети Ночи, избегающие дневного света… Алек готов был уверовать во что угодно, но только не в хороший исход.       По крайней мере, не для себя.       Утомленный страстью прошлой ночи Магнус проспал до полудня. Александра рядом с собой он предсказуемо не застал — тот всегда вставал с зарей, какой бы великой не была его усталость, приученный не тратить лишнее время на сон. Иногда, будучи в хорошем расположении духа, он позволял себе понежиться в кровати, ожидая, пока Магнус проснется, чтобы начать день с занятий любовью, но с тех пор, как они прибыли в Найтхолл, этого ни разу не случалось. Вернувшись в родимый дом, Алек не мог усидеть на месте и с охотой хватался за все подряд, будь то верховая езда или общение с мелкими приезжими купцами.       В гордом одиночестве Магнус неспешно позавтракал остатками со вчерашнего пира, поворковал с кухаркой, что за пару лестных комплиментов оттаяла и позволила утащить с собой кусочек ягодного пирога, а после, приодевшись, вышел во внутренний двор. Там на сером мерине разъезжал Алек, наслышанный об умениях дикарей с Эдомских равнин, и тренировался разить стрелой с лошадиной спины. Деревянные мишени пестрели дырками от множественных попаданий, на какой бы скорости мерин не несся и как бы резко не сворачивал. На взгляд Магнуса, это было для Александра слишком простым для тренировки. Он ведь всегда стрелял верно не только на ходу, но и в полете…       Заметив его, притаившегося в тени козырька на крыльце, Алек объявил молодому сквайру перерыв и ловко соскочил с седла. Сквайр отозвался быстрым обрадованным кивком, подающий своему лорду стрелы, должно быть, уже не первый час. Магнус усмехнулся. В Найтхолле уже успели позабыть, что Александр Лайтвуд ничего не делает в пол силы. Юный лорд подошел к нему, сладостно-румяный, слегка вспотевший, с горящими глазами и одетый только в обтягивающий костюм из тонкой кожи, такой непередаваемо манящий, словно вышедший из чьих-то жарких грез. Может, как раз Магнусу он таким и намечтался. Увидев в его руках пирог, Алек нагнулся и откусил добрую половину, пачкая свое чудесное личико ягодами и сладким сиропом.       — Милорд, — укоризненно потянул Магнус, не сумев сдержать улыбки.       Александр легко засмеялся, заливисто, будто ручеек, и вытер губы.       — Прости. Я просто не ел ничего.       — Почему же?       — Не хотелось.       Магнус игриво толкнул его бедром.       — Так мой изысканный вид будит в милорде голод?       — Больше, чем ты думаешь, — с улыбкой ответил Алек. Он сиял точно начищенный серебренник или зимнее солнце, так и просился в руки, но не слепил глаз, хотя Магнусу, видя его таким счастливым, хотелось зажмуриться от удовольствия.       Кусочек малины прилип к его сухим розовым губам. Совсем не отдавая себе отчета, Магнус потянулся к нему, стирая назойливую ягоду большим пальцем. Алек, тоже, кажется, ни о чем не задумываясь, накрыл его руку своей и лизнул мягкую подушечку. Они стояли под взором нескольких десятков глаз, и все же Александр не думал ни о ком другом, кроме Магнуса. Никаких вороватых оглядываний или быстрых поцелуев, пока никто не видит, до того он был расслаблен.       — Тебе так хорошо со мной, — удивился Магнус вслух, не спрашивая, но утверждая.       — Лучше тебя никого нет, — согласился Алек, укладывая его руку на щеку и целуя основание ладони, упрашивая приласкать.       Магнус покорно пошевелил пальцами, путаясь в его черных, как полночь, волосах, спустился на шею, нежно поглаживая, слегка сдвинул ворот кожаной куртки, открыв спрятанные за ней алые синяки и укусы.       Магнус досадливо поморщился. Он был каким угодно любовником, но сдержанным — никогда.       — Прошу прощения.       — О, это… — разобрав, что его так опечалило, Александр отвел его ладонь, переплелся с ней пальцами, смущенно спрятав глаза. — Ничего страшного. Мне даже… нравится.       Очарованный до глубины души, Магнус обреченно вздохнул.       — Что же ты со мной делаешь…       Они тихо посмеялись над собой, потом заговорили о тех местах в замке, где Магнус уже побывал. Мысли о брошенной библиотеке отозвались внутри приятным теплом, а от мыслей о дивно пахнущей кухне, ему, выросшему впроголодь, на лицо просилась улыбка.       — А ты заходил в крипту? — спросил Александр, за обе щеки уплетая пирог.       Крипта, насколько Магнусу было известно, представляла собой мрачный темный подвал, где покоились заточенные в камень души ушедших в былое Королей Зимы, а так же тех, кто был им так дорог, что они осмелились отступить от традиций. Для северян существовали крипты, а для всего остального мира был Город Праха и Город Костей, где живые почитали усопших. Магнус бывал много где, в свое время избороздил весь Идрис и Эдом, но в крипту его никогда не допускали.       Верно истолковав его молчание, Алек отряхнул ладони, святый Ангел, о брюки и сказал:       — Пойдем.       Им двигало желание открыть очередную тайну, стать для Магнуса первым хоть в чем-то, показать ему мир, как видел его сам. Не в силах уверовать, глупый, что сам важнее всех тех первых разов, что у Магнуса были. Не первый, но последний. И мир Магнусу не нужно было показывать — он видел Алека, и все остальное переставало иметь для него значение.       У входа в подземелье Алек взял котелок, до верху наполненный мелкими камнями ведьминого огня. Свет плавно лег на его лицо чудесатой рябью, делая похожим на духа зимнего леса, бледного и большеглазого.       — Не боишься? — поддразнил он.       Магнус ответил скептичным взглядом. Бояться крыс? Все звери, от мала до велика, разбегались, только заслышав его шаги. Бояться холода? Кровь упавшей звезды бурлила в его венах, ему ни по чем ни лютый мороз, ни прохлада подземелья. А бояться темноты ему было совсем ни к чему — ведь рядом с ним светоч Севера. Лайтвуды не повелевали драконами, обжигались языками пламени, как и все люди, но сердца у них, Магнус знал точно, горели, как огони на их гербах.       Он следовал за Александром по дорожке света, образующейся в душной темноте, когда тот раскладывал в подставки по паре камней, сносил все его трогающие за сердце ленивые усмешки и искрящиеся любовью взгляды. Вскоре крипта наполнилась ровным и ярким светом, каменные статуи былых лордов Найтхолла стали похожи на ангелов, подпирающих свод храма в Аликанте, а не зловещих идолов, как Магнусу думалось сначала. Алек показал на изваяние в воинственной стойке прямо возле входа, чьи черты лица показались Магнусу смутно знакомыми.       — Это Джонатан Шэдоухантер, — голос Алека отразился от стен и потолка почти в два человеческих роста, необычная для северян постройка. — Он не Лайтвуд, но некоторые считают, что он дал нашему роду начало. Его лик для нас священен, своей доблестью он охраняет вход в царство мертвых.       — Я не был в Городе Праха, но знаю, что там нет статуй с его лицом.       Алек пренебрежительно фыркнул.       — Мертвецов в Городе Праха хранит Ангел, которому они поклонялись. Здесь, на Севере, у нас немного другие божества.       Магнус дернул уголком губ в полуулыбке. Люди вместо ангелов, выходит, так? Занятно.       Обрадованный его интересом Александр подскочил к другой статуе, выбрав ее из десятков точно таких же.       — Это — Гидеон Лайтвуд, от которого мне дали второе имя. Он и его брат Габриэль вернули дому Лайтвудов честное имя, после того, как их отец Бенедикт опозорил его своими похождениями. — Немного подумав, он добавил: — Еще Гидеон известен тем, что отказался от наследия, взяв в жены девушку-простолюдинку, Софи Коллинз. Лорд Габриэль безумно любил и уважал своего брата, поэтому его упокоили тут, в Найтхолле, хотя тот всю жизнь служил леди Шарлотте Бранвелл, госпоже семи морей.       Алек не знал и вряд ли догадывался, что Магнус был знаком с ними, тогда еще молодыми, пышущими красотой и жаждой завоеваний. И знал, как верно Гидеон служил своей госпоже, хрупкой девушке из Фэйрчайлдов с недюжинной силой духа и несгибаемой волей. Той, что оказалась удостоенной стать первой женщиной, возглавившей флот Бранвеллов.       Магнус ободряюще улыбнулся Алеку. Тот указал на каменный силуэт вдалеке.       — А там — Кристофер, рассеянный и забывчивый изобретатель, брат Александра, в честь которого звучит мое первое имя. Здесь его нет, поскольку лордом он так и не стал. — Александр выдавил смешок, неловко почесывая шею. — Больше известна его сестра Анна, ставшая первой леди-рыцарем из Лайтвудов.       — Ты очень хорошо здесь ориентируешься, — сказал Магнус с нотками одобрения.       — Мы с Джейсом и Изабель любили прятаться здесь, когда были меньше, — глухо ответил Алек.       Он остановился напротив изваяний, изображающих его родителей, высокую статную Мариз и Роберта, крепко сбитого и чуть меньшего. Их последним оружием, сопровождавшим их в земли вечной зимы, были клинки, не из камня, а настоящие, устроенные под их сцепленными на животе ладонями. У Роберта — широкий двуручный меч, как рассказывал Александр, по имени Факел, у Мариз — ее любимый палаш с звучным именем Лавина.       Магнус встал рядом с Алеком, касаясь его плеча своим.       — Может, — сказал Александр тихо, — это и есть дом. Место, куда ты вернешься после смерти и где будут тебя помнить.       — Совсем не обязательно умирать, чтобы вернуться, — мягко сказал Магнус.       — Да, но… Ты понимаешь, о чем я.       Едва ли. Магнусу нигде не было места. Женщина, породившая его на свет, предпочла убить себя, чем быть его матерью. А вспоминать о той единственной, что он имел неосторожность полюбить, ради которой он был готов вырвать сердце из своей груди, которая предала его, обменяв его любовь на неприкосновенность, не хотелось.       Дом. Какая большая сила заключена в этом маленьком слове. Тем не менее, несмотря на свою долгую жизнь, никто не сумел поделиться с Магнусом хоть крупицей этой силы. Никто, кроме…       — Когда придет мое время, я тоже вернусь сюда и займу место рядом с ними.       На фоне каменных статуй с навечно застывшими суровыми лицами Александр казался совсем крохотным и хрупким, не под стать его широкой серебряной душе. «Нет, ты не вернешься сюда, — твердо решил Магнус, глядя на него. — Не знаю, что мне придется сделать, чем пожертвовать, но ты не останешься тут, в темном подземелье, как ушедшая в прошлое тень. Я сдвину горы, уроню небо на землю, заставлю солнце взойти на западе, но не оставлю тебя здесь одного. Ни за что. Я подарю тебе победу и заберу туда, где ты будешь счастлив до конца своих дней». Слышал бы Алек его мысли, то, наверное, отрекся бы. На свое счастье, Магнус точно знал, какие слова нужно произносить вслух, а какие — нет.       Магнус шагнул вперед, зажимая Алека между собой и камнем, накрыл его губы своими, опустил руки на ягодицы, осторожно их сжимая. Не было случая, чтобы Александр, молодой и охочий до страсти, не поддался бы его желанию. Они вздорили, кричали друг на друга порой, но никогда не отказывались разделить на двоих время. Его верным беспроигрышным полем была спальня, но сейчас он играл на чужом.       — Что ты делаешь? — прошипел Алек, отворачиваясь и позволяя горячим дыханием коснуться впадинки за ухом. — Перестань. Здесь нельзя, это же святыня.       Магнус прикусил мочку его уха, вырывая хриплый вздох, и отстранился, внимательно взглядываясь в его покрасневшее от стыда лицо.       — Это твои божества, не мои. Храм мне лишь небо и звезды. Боишься, что предки прогневят тебя? Вчера ночью ты сказал, что я могу делать с тобой, что мне будет угодно. Но раз так, то скажи мне «нет» и забери свои слова назад.       Как скоро пришло время испытать свои клятвы…       Александр сжал губы и сердито засопел, весь распаленный и подрагивающий. Но ничего не ответил и не отвернулся снова, когда рот Магнуса опустился на его шею. Алеку нравилось принадлежать, как бы он не упирался, а Магнусу сейчас было жизненно необходимо заявить свои права.       Их дыхание — одно на двоих — вилось в тишине, тихие стоны и вздохи висли под потолком, невидящие взгляды былых Королей Зимы холодили спину. Выцеловывая руны любви на коже своего лорда, Магнус думал, что «нет, нет, никогда тебя не будет среди них. Ты только мой и ничей больше».       Слово «никогда» звучало почти так же, как «вечность».       Когда они покинули крипту, подошло время обеда. Александр был молчалив, демонстративно не обращал на Магнуса внимания, только глаза его, бездонные голубые небеса, не умевшие лгать, метали молнии. О, Магнус еще ответит за это. Из многих вещей в мире Алек больше всего не любил оставаться в долгу. В животе завозилось сладко-тянущее предвкушение, никак не связанное с предстоящей трапезой.       Так же молча Алек справился со своим обедом в общей столовой, поблагодарил слуг и умчался обратно тренироваться. Катарина, заметившая его странное поведение, спросила:       — Чем ты так его разозлил?       — Как знать, дорогая.       Умудренная временем и не раз ставшая свидетельницей его выходок, Катарина лишь закатила глаза.       — Не волнуйся, — утешил ее Магнус, присев на соседнюю скамью. — Я знаю, чем его порадовать. Его гнев не продлится долго.       — Хорошо, если так.       Он взглянул на нее, на ее убранные в тугой пучок снежно-белые волосы, на бледную кожу, отливающую в синеву, на ее простое серое платье. Воплощение жертвенности. Все другим и ничего себе. Вспомнились слова Александра: «Я просто хочу знать ваши мотивы, чтобы удостовериться, что вы не покинете меня в самый неподходящий момент». Катарина, бесспорно, была лучшим лекарем, которого он знал, она незаменима и очень им нужна.       — Ты не хотела бы… вернуться?       — Вернуться в свою халупу и лечить оборванцев за гроши? — Катарина грустно хмыкнула. — Хотела. Но вы, недоумки, развязали новую войну, и мне нужно вернуть детям их отцов живыми, чтобы их сыны от бедности не стали разбойниками, а дочери не подались в шлюхи.       После всех этих громких речей, Магнус откровенно не понимал.       — Ты жила там не слишком долго, чтобы вновь переезжать, но. Там был твой дом.       — Все понимают это по-разному: для кого-то дом — место, куда можно вернуться, для кого-то — место, где можно остаться. Важно помнить, для кого ты возвращаешься и с кем остаешься. Мой дом там, где мое сердце. И оно с людьми, которые нуждаются в моей помощи. — Ее дрогнувший голос возвестил о том, что разговор окончен.       Катарина ушла, а Магнус остался думать. Труды древних ученых, другие языки, даже градостроительство и поэзия — все это он щелкал, как орехи, но мысль о месте, где ему всегда будут рады, не укладывалась в голове. Как ему, отторгнутому собственной матерью и всем остальным миром, найти свой дом? Вернуться в него, остаться в нем.       А не это ли он обещал Александру — остаться?

***

      Восторженные улыбочки сквайра выводили из себя. «Чудесно, милорд!», «Какой точный выстрел, милорд!». Алек сцепил зубы, чтобы случайно не выпалить какую-нибудь язвительную насмешку. Он ужасно скучал по Джейсу, по его хитрым прищурам и колким: «Правая рука подводит тебя сегодня. Перетрудился ночью, а?».       Алек вздохнул. Серый мерин под ним шумно дышал и жевал удила, подуставший после быстрых разгонов и резких торможений. Похлопав лошадь по крепкому боку, он слез на землю, отмахнулся от сквайра, любезно предложившего свою помощь. «Еще чего». Он принялся расстегивать ремни конной амуниции, расправляя свалявшуюся под ней грязно-серую шерсть, как услышал за спиной шаги.       — Александр.       От этого бархатного баритона жар бросился Алеку на щеки. Ему всегда доставляло удовольствие слышать свое полное имя, произнесенное Магнусом, так он чувствовал себя важнее, больше и лучше, но от этого тона его сердце трепетало. Огромным усилием сделав невозмутимое лицо, он обернулся. Магнус смотрел на него своими потрясающими желтыми глазами с зеленой каймой, узкими змеиными зрачками и углем на веках, подчеркивающим разрез глаз. Снежная крупа оседала на его волосах и дорогой — Алек точно знал, насколько она дорогая — одежде, таяла от огня в его теле, оставляя после себя алмазные капельки, похожие на вечернюю росу.       Алек вопросительно вздернул брови, не доверяя своему голосу. Он еще не прощен.       — Не хочешь прокатиться со мной?       Алек от удивления приоткрыл рот, в миг растеряв всю собранность. Они давно не делали этого, ни разу как завоевали Найтхолл. Не было времени. Нутро его радостно сжалось от этой мысли. Снова хотелось ощутить ветер, путающий его волосы, холод неба, горький привкус грозы, остающийся на языке.       — Конечно, — сказал он.       Магнус улыбнулся, не ожидавший от него другого ответа, и расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки.       — Езжай вперед, я догоню тебя.       Алек проводил его высокую худощавую фигуру взглядом и повелел сквайру взнуздать и оседлать самую быструю лошадь в Найтхолле. Через четверть часа у ворот его ждала гнедая кобылка, нетерпеливо переступающая ногами. Алек мгновенно узнал эти весело подергивающиеся уши и звонкое ржание.       — Вьюга, — охнул он, успокаивающе погладив кобылку по длинной морде. — Ты до сих пор бежишь наравне с ветром, да, девочка?       Вьюга была потомком выносливой северной кобылы и быстроногого жеребца из Таунсэнда, когда-то давно привезенным путешественником из многочисленных Мендоз в качестве подарка. Она была породистой, сильной, с холеной блестящей шкурой, но нрава столь невыносимого, что однажды за ее проказы конюший, которому поручили ее обуздать, чуть не зарубил ее топором. За сохраненную жизнь кобылка разрешила себя объездить, но так же откусывала зевакам пальцы и лягала рассеянных кузнецов. Алек, не искавший легкой дороги, для прогулок верхом всегда выбирал Вьюгу. Вредная кобыла выбрасывала его из седла, опрокидывала в грязь и до крови кусала руки, но Алек не сдавался: вычесывал гриву, уклонялся от зубов, протягивая ей угощения, а по вечерам рассказывал как ему живется. И однажды, вместо того, чтобы укусить, Вьюга фыркнула ему в макушку и уткнулась шершавыми губами в лоб. «Никакое живое существо не может устоять перед теплом и любовью», — понял тогда Алек, оглянувшись на Джейса, раньше дикого и опасного.       Кобыла боднула Алека в плечо, признавая в нем хозяина. Алек не выдержал — обхватил ее за мощную шею, прижался щекой, смаргивая колючие слезы. Она одна знала его здесь, совсем притихшая за время разлуки. Алек не знал, что стало с Бураном Джейса и куда подевалась любимица Изабель, старушка Снежинка, но Вьюга была здесь для него, так долго скучала в стойле и ждала, когда же он вернется, оседлает и пошлет в галоп.       — Милорд, как же вы один, без охраны, — сказал волчий рыцарь, когда Алек забрался в седло и приказал открыть ворота. — Позвольте…       — Со мной будет лучшая охрана в Идрисе, — прервал его Алек, вздернув подбородок и поудобнее перехватив поводья. — Не пугайтесь, когда лошадь вернется одна. Я буду к ужину. Пусть подадут баранину с овощами.       Скорым шагом отойдя от замка, Алек бодрой рысью повернул Вьюгу на протоптанную дорожку вдоль пушистых синеватых елей — тонкие лошадиные ноги не годились для езды по сугробам. Вьюга поскуливала, желая сорваться с места, и когда Алек в очередной раз осадил ее, то сама рванулась вперед.       Летящий в лицо снег кусал Алека за щеки, обжигал глаза и губы. Он чуть приподнялся в седле, подстраиваясь под бешеный ход кобылы, натянул поводья и запрокинул голову, вдыхая свежий морозный воздух. Ему чудились визги Макса где-то позади, хохот Джейса, застывающий у облаков, и ласковое воркование Иззи, словно они были рядом, живые и невредимые, словно все произошедшее было лишь дурным сном, а он просто ускакал вперед в поисках уединения. Тревожные мысли покинули его, стало так хорошо, что в пору было закричать.       Алек притормозил, свернул на тонкую тропку, ведущую в лес и под ворчание Вьюги запел тихим неровным голосом:       — Имя мое — истина, и слово мое — закон. Честь моя из серебра, как свет мой ярок клинок.       Это была старая песенка охотников сумерек, которую они с Изабель в детстве услышали от одного дозорного, прибывшего в Найтхолл за продовольствием и людьми. С тех пор каждый раз, оставаясь наедине, они пели ее, мечтая вырасти и стать борцами со злом. Они выросли, мечты позабылись, но песня осталась.       Алек пел, и лес, казалось, отвечал ему. Шумел сквозь деревья ветром, перекатывал снег с места на место. Маленькая серая птичка с красным брюшком села на ветку и звонко зачирикала, когда Алек остановился.       — Тернист мой путь и долог, из крови он и теней. Смерть моя рядом ходит, — он вытянул ноту, обращая взор к небу, и прошептал последние слова: — а я — следом за ней.       Где-то высоко раздался пронзительный свист. Птичка осмотрелась глазами-бусинками и, чирикнув напоследок, улетела. Вьюга тревожно всхрапнула, лес смолк. «Он здесь», — подумал Алек с любовью. Развернул кобылу, вылез из седла.       — Дальше я сам, — сказал Алек, пригладив ее встрепанную гриву. — Иди домой, девочка.       Он хлопнул Вьюгу по крупу, и та гнедым ветром унеслась обратно. Он пошел вперед, выискивая глазами подходящую полянку, по колено утопая в сугробах. Снег сыпался в сапоги, прилипал к плащу из бурой шерсти. Оружия при нем не было, но на случай беды он всегда носил с собой кинжал. Алек бы посмотрел в лицо тому безумцу, что отважился бы напасть на него, когда за его спиной появится огромное черное чудовище.       Чудовище. Так иногда звали Магнуса люди, не знакомые с ним. Он был много кем, но не чудовищем. Не для Алека.       Тишина звенела в зимнем лесу. Алек затаил дыхание.       С едва слышным шелестом что-то приземлилось за ним, от тяжести заскрипел снег. Алек спиной чувствовал, как это что-то, большое и сильное, приближается к нему. По обе стороны от него показались крылья, как у летучей мыши, с острыми когтями, тень легла на него, возвышаясь.       «У тебя чудесный голос», — сказало эхо у него в голове.       Алек улыбнулся, отступив назад, и коснулся затылком теплого кожаного носа.       — Я ужасно пою.       «Я говорил только про голос. Пение действительно ужасное».       Алек засмеялся, обернулся и наткнулся на взгляд золотистых змеиных глаз с зеленой каймой.       — Какой же ты подлец.       «Неужели?».       Дракон, черный, будто ночь, с бронзовым отливом на темной чешуе, потерся носом о его щеку. Алек обнял его голову, увенчанную шипами, точно короной. Сын павшего принца-звезды. Алек любил Магнуса любого, всего любил, но именно это воплощение заставляло его трепетать от собственной уязвимости. Перед Алеком был миф, могучий и властолюбивый, способный разорвать его на части, но все, что он испытывал — нежность, и знал, что это одинокое чудовище, соскучившееся по ласковым рукам, любило его не меньше, если не больше.       Он поцеловал его в кожистую переносицу, теплую, как нагретый на солнце камень, в награду получая смешливое фырчание. В лицо ударил пар, смешанный с запахом мороза и гари. Так пах его дом. Холод и тепло. Лед и пламя.       — Я дома, Магнус, — шепнул Алек. Он не один и никогда уже не будет.       Магнус опустил голову ниже, толкаясь в его ладонь, глаза его сверкали и переливались, как расплавленное золото.       «Тогда я счастлив, мой прекрасный».       Дракон расправил на снегу крыло, приглашая забраться на свою спину. И Алек не раздумывал ни мгновения.

***

      Воздух за стенами башни Бруэклина обжигал, топил в себе и заставлял задыхаться, будто все жители города угодили в чан с кипятком. Но так или иначе, Изабель было бы гораздо приятнее оказаться снаружи, чем один на один с драконьей королевой в прохладном зале. Ветер, словно стремясь добраться до нее, всколыхнул дымчатые занавеси на окнах, шелестя ими по выложенному каменной плиткой полу.       Королева Кларисса обходила ее по кругу в простом темно-голубом платье, расшитом морским жемчугом, босая, без украшений, маленькая и хрупкая. Кудрявые рыжие локоны, цвета точно пламя, были убраны в незатейливую прическу, только одна вьющаяся прядка посмела бросить тень на бледное конопатое лицо. Изабель с трудом подавила порыв брезгливо поморщиться. Как-то ей довелось видеть рыжую, поцелованную огнем, как их с благоговением зовут в народе, плоскогрудую девку-доярку, такую же курносую и конопатую, чей рот больше подходил для призыва коров, чем для отдачи приказов.       Беглая доярка, вот кто она такая. Безвкусно одетая, неподобающе выглядящая для королевы, выбешивающая своим проницательным взглядом без капли гордости или чувства собственного достоинства. Перед Изабель была не королева, а обычная рыжая шлюха, с дорогими тканями примеряющая на себя роль завоевательницы.       Что за вздор.       — Как твое имя? — спросила Кларисса, остановившись перед ней.       Изабель София Лайтвуд, госпожа Найтхолльская, светоч Севера и хранительница ночи.       — Иззи, Ваша Милость, — бросила она коротко, понимая, что вряд ли когда-либо снова сможет назвать свое истинное имя.       Кларисса задумчиво кивнула.       — Красивое украшение.       Изабель прикрыла рукой свернувшийся в кольца Луч на предплечье, ненароком выдав свою любовь к этой вещице. Ангел свидетель, многие жадные ублюдки хотели заполучить его, и столь же многие сейчас ходят без рук и пальцев, а некоторые из них и не ходят вовсе.       — Это подарок.       — Отец? Друг? Любовник? — королева чуть улыбнулась, явно желая подружиться. Изабель к демону не сдалась такая дружба, да и где это слыхано, чтобы наемницы и шлюхи-королевы делились между собой секретами?       — Брат, Ваша Милость.       Хоть бы это закончилось поскорее. Что ей может понадобиться от Изабель? Убрать кого-то из уцелевших господ, очередного узурпатора, соперника? Или же…       Холодная капля пота скатилась вдоль затянутой в черную кожу спины. Изабель медленно выдохнула, смыкая за спиной пальцы, чтобы королеве не угляделась их дрожь. Она не могла знать. Изабель, хоть и имела дурную репутацию куртизанки, ни перед одним мужчиной в Эдоме не обнажалась — прятала руны на пояснице и между грудей, что в потемках ей вырисовывал сгорающий от смущения старший брат. Джейс тоже отметил ее Знаками — отвагой в бою на боку и скоростью на лодыжке. О рунах знал только Саймон, паренек из простолюдинов, который помог ей сбежать из Аликанте.       От мыслей о братьях стало труднее дышать. О Ангел, ее братья…       — Что же стало с твоим братом? — вопросила Кларисса как будто назло.       — Я не знаю, Ваша Милость, — Изабель пожала плечами.       Все ее родные в могиле, сожжены и развеяны по ветру, а тот, с кем она выросла, полноправно считая его за брата, ушел служить на Стену стеречь их покой. Жив ли он, о чем думает сейчас? Одному Ангелу известно.       — Майя поведала мне, что ты хорошо знаешь Север.       Майя, одна из ее шавок-прислуг, пухленькая девушка-волк, с ней Саймон повадился встречать в Бруэклине рассветы.       Изабель напряглась. Саймон говорил, что замолвит за нее словечко перед королевой, коей он пришелся по душе, дабы она поскорее вернулась домой, но это было давно, когда она еще не знала, какая участь постигла ее родных. Был ли теперь толк возвращаться на Север? Ее дом окружен недругами и предателями и уже никто там ее не ждал.       — Я выросла там, — осторожно сказала Изабель. — А потом меня… выкрали и привезли сюда.       Кларисса вздернула рыжие брови.       — Ты была рабыней?       Жизнь научила Изабель примерять маски тех, кого людям хотелось перед собой видеть, и сейчас она должна была стать благодарной невольницей.       — Да, Ваша Милость. Я была в пленении у хозяина борделя, но пришла Кларисса Моргенштерн и разбила мои оковы. Больше мне не нужно платить телом за каждый свой вздох, я свободна. Да славится имя ваше, Пламенная госпожа, отныне и во веки веков.       Она глубоко поклонилась, а когда выпрямилась, заметила слабую улыбку, играющую на губах королевы, и прохладный огонек в ее зеленых глазах. Не поверила до конца. Значит, не такая уж она и простушка.       — Скоро мои корабли двинутся на Идрис, в замок Рассвета, где я родилась, и первым, что я хочу подчинить себе, будет Север. Очень надеюсь, что лорд, ныне хозяйствующий там, соблаговолит сотрудничать. — Кларисса хмыкнула. — В Идрисе так часто меняется власть.       Сердце Изабель забилось быстрее.       — Кто же там теперь правит? — спросила она нарочито незаинтересованно, а у самой едва колени не тряслись.       — Насколько я знаю, истинный хозяин Севера — лорд Лайтвуд по имени Александр.       Время остановилось, исчезли звуки, запахи, чувства, земля ушла из-под ног. Ошеломление было таким сильным, что Изабель потеряла контроль над собственным лицом.       — Ты знакома с ним? — пытливо прищурилась Кларисса.       — Д-да, Ваша Милость, — ее голос некрасиво дрогнул, она судорожно сглотнула, пытаясь взять себя в руки. — У нас с ним… У меня с его семьей личные счеты.       Ложь даже ей, донельзя растерянной, показалась неубедительной и отдающей портовой тухлятиной, где бедняки выдумывали любые небылицы, чтобы попасть на борт корабля бесплатно.       Кларисса сморщила свой миленький носик и посмотрела предупреждающе.       — Тебе стоит держать себя в руках, когда вы встретитесь. С Александром должно быть легче договориться, чем с одним из змей королевы. Нужно дать ему шанс.       Зная осторожную и нерешительную натуру старшего брата — о милостивый Ангел, он жив! Алек жив! — встреча вполне может не состояться.       — А если он не захочет с говорить с вами, Ваша Милость?       — У него нет выбора, — легко ответила королева, и драконий рев где-то над башней подтвердил ее слова. — А если он будет со мной не согласен… Тогда мне могут понадобиться твои услуги.       Изабель подняла на королеву глаза. Возможность убить Алека не просто не звучала чудовищно, наоборот, это было лучшим, что она слышала за последние несколько лет. Это означало, что Кларисса возьмет на себя все расходы, даст все необходимое и расчистит для нее путь к брату. А уж воссоединившись с ним, она сумеет его защитить.       — Это очень опасно, знаю, — снисходительно заметила королева. — За то я осыплю тебя золотом, подарю титул, земли. Быть может, сам Север будет твой.       Ей не нужно ничего дарить — Север и так ее.       — Ваша щедрость не знает границ, Ваша Милость. Коль будет в моей власти, я положу Север к вашим ногам. Сами Ангелы на вашей стороне, вы непременно победите, моя госпожа.       Кларисса отмахнулась от лести.       — Через неделю мы отбываем. Садись на любой корабль с моим знаменем и отдай капитану это. — Она вручила Изабель серебристую монету с чеканным драконом на фоне пятиконечных звезд. — Но когда мы прибудем в замок Рассвета, я хочу, чтобы ты была рядом.       Будь воля Изабель, она бы прямо с корабля сиганула в воду и уплыла к владениям Гладстоунов, откуда была родом ее бабушка, а оттуда бы рванула в Найтхолл. Но, может, стоит остаться у королевы Клариссы под юбкой, узнать парочку любопытных тайн, планов, а потом во всеоружии вернуться домой.       Домой. Изабель вернется домой.       От радости ноги неслись вскачь, она побежала одной ей известными тропами, бесшумно — спасибо рунам бесшумности на стопах, начертанных сквозь дикую боль — скользила тенью в переулках, а когда достигла тупика — поднялась на крышу ближайшего дома. Прыжки ее были тихими и далекими, как у кошки, раз за разом настигающей свою добычу, а руки — сильными и ловкими.       Хотелось петь и кричать. Она могла бы пойти к Саймону, но на душе скреблась обида за то, что он променял ее на девчонку-волчицу, пусть они ничего друг другу и не обещали, кроме Изабель, что, как и все богатые люди, за свое спасение обещала ему, простолюдину, земли и титул. Может, когда война закончится и все будет хорошо, она да сговорится с каким-нибудь мелким лордом, попросит взять Саймона в воспитанники под видом далекого родственника. Лавлэйсы, например, совсем не брезговали воспитывать чужих детей и давать им свои имена, Саймон бы хорошо у них прижился. Это если, конечно, он не пожелает остаться у своей королевы.       О, Изабель бы посмотрела на выражение лица этой рыжей дуры, когда она увидит ее в мехах с Алеком под руку!       Изабель остановилась на последней крыше — дальше было только море, и засмеялась сквозь слезы.       Алек жив. Жив и наверняка гадает, что же с ней стало, но не теряет веры. Ждет ее в их доме.       — Я — Изабель из дома Лайтвудов, — прошептала она удушливому морскому ветру, расправила Луч, длинный и блестящий не хуже мечей, последний подарок Джейса. — Я — леди Севера с огненным сердцем. Дух зимы, который никто не сумеет сломить!       Она закрыла глаза. Море дыхнуло ей в лицо прохладой. На миг она ощутила дуновение мороза, снег, оседающий на ресницах, родной запах хвойного леса и горицвета.       — Скоро я буду дома, — поклялась Изабель небу, голубому, как глаза ее брата, и тихонько запела: — Имя мое — истина, и слово мое — закон…

***

      Голос Алека преследовал его, нежный и убаюкивающий, будто колыбель.       — «Иногда мне казалось, что я могу смотреть на нее часами. На ее легкую, плавную поступь как у царицы фей, такую невинно-кокетливую, какую можно наблюдать у девочек, только сбросивших детскую кожу. На ее руки, унизанные браслетами из янтаря, будто сумевшие приручить солнце. На ее лицо, столь прелестное и плавное, что я поверила — ангелы по ночам падают с неба звездами, завидуя ее красоте».       Звучание слов походило на поэму, трогало за струны души и грело сердце любовью в них. Алек прекрасно читал, а Джейс так и не успел сказать ему этого. Самовлюбленный болван.       Но сейчас Алек был перед ним — только руку протяни — и читал старую книгу двум мальчикам, окружившим его. Оба кудрявые и темноволосые, с округлыми детскими мордашками они ловили каждое его слово. Алек выглядел старше, чем Джейс его помнил, и сильнее, чем Джейс его знал. В простой белой рубахе, в штанах до колена, без печати лорда на указательном пальце, с коротким хвостиком отросших чернильных волос на затылке, и прямым улыбчивым взглядом, какой Джейс наблюдал у бродяг, обретших дом. Оплот спокойствия и умиротворения. Голову его украшал венок из диковинных оранжевых цветов, точно огненные брызги — единственная корона, что была ему впору.       — «Волосы ее словно реки крови, расплескавшиеся по худым плечам, блестящие медью и похожие на нимб, когда заходит солнце», — читал Алек, с шелестом переворачивая страницу. — «А глаза… Какими глазами одарил Ангел мою прекрасную Корделию! Не глазами даже — двумя блестящими ониксами, черными омутами, ночными морями без конца и края».       Корделия бежала по свежей зеленой лужайке, смеялась, собирая кружевным подолом розового платья росу, янтарные браслеты на ее руках звенели и переливались, будто нежные колокольчики.       — Ох, — очарованно вздохнул мальчик, тот, что постарше, смуглый и робкий, — прекрасная Корделия такая… прекрасная.       Алек одарил его мягкой любящей улыбкой.       — Представил ее у себя в мыслях, да?       — Да, — выдохнул Джейс, провожая юную Корделию взглядом. Та нагнулась к цветам у своих ног и нарвала охапку душистых маргариток.       — Люси, иди сюда! — позвала она.       Девушка, устроившаяся под тенью раскидистого дуба, отложила перо и быстро захлопнула лежащую на коленях книгу с пустыми страницами. Они присели на сырую траву и стали беседовать о неведомых маленьких существах, живущих в цветах, об их жизни, приключениях и о том, что Люси могла бы написать об этом.       — «Я была далека от нее, как лесной волк от человека, только родство душ, что я ощущала, будучи рядом с ней, наполняло мою жизнь смыслом. Я — самоназванный летописец, которому поручено увековечить ее на страницах истории, а она — моя свеча, в чьем свете я пишу, моя муза, что подкидывает мне мысли, когда я растеряна так сильно, что забываю слова. Половина моей жизни, моего сердца, моя замечательная подруга. Моя прекрасная Корделия».       Это была любимая книга Алека. Когда вставал выбор, что ему почитать вслух, между новой книгой и «Прекрасной Корделией» он всегда выбирал ее. Джейс с Изабель, которым любовь Люси Эрондейл к своей подруге набила оскомину, почти насильно впихивали ему в руки что-то другое. Изабель утверждала, что написанное слишком слащавое даже для девчонки, а Джейс дразнил Алека любителем романтичных историй. Немногим позже Алек перестал брать эту книгу в руки совсем, а от ее упоминаний только кривлялся.       Знал бы Джейс тогда, что с ним станет, он слушал бы эту чертову книгу каждый день.       — Мне так жаль, — с чувством сказал он. — Прости меня, брат.       Наконец Алек посмотрел на него, потом опустил глаза на книгу в руках.       — Я не держу на тебя зла и не таю обиды. Ты мой брат, я понимаю и люблю тебя, что бы ни случилось. — Он грустно улыбнулся. — Я думал, ты знаешь.       Ангел не упускал возможности поиздеваться над Джейсом в его снах и отравлял единственное время безмятежности, когда ему не надо было о чем-то заботиться. В таких снах его обвиняли в предательстве все, с кем он был хоть как-то знаком, но чаще прочих ему являлись Лайтвуды, и в особенности — Алек, с которым он поклялся сражаться бок о бок и самым отвратительным образом эту клятву и нарушил. Алек сыпал его оскорблениями, приговаривал к казни, собственноручно закалывал мечом, укорял в неспособности не то что держать ответ перед Дозором, а перед ним, одним-единственным человеком. Он делал то, что и подобает делать преданному близким другом, Джейс не спорил, но во снах Алек никогда не прощал его. Или, вернее, сам Джейс не мог себя простить и потому терпеливо сносил все, что давала ему ночь.       Значит, было что-то еще, не сон — нечто другое. Гораздо страшнее и хуже, чем обычный кошмар — мечта.       К Алеку сиротливо жались дети, его сыновья — подсказало что-то, и все трое смотрели на Джейса понимающими умными глазами, где не было ни отвращения, ни злобы. Алек снова принялся читать, голос его вознесся над лужайкой, не слышимый ни для кого другого, кроме Джейса. Мелодия слов звучала как шум прибоя и во всем мире не было звука прекраснее.       Джейс обнаружил себя на берегу узкой речушки в объятиях невзрачной на первый взгляд девушки с каштановыми волосами, скромно убранными в длинную косу. Леди Грей, любовь всей его жизни.       — Тесс, — прошептал он не своим голосом. Девушка подняла на него взгляд серовато-голубых, как дождливое небо, глаз. — Ты снова выглядишь, будто тебе семнадцать.       Тесса кончиками пальцев коснулась своего лица, стали заметны морщины, в блестящих волосах появились серебристые пряди седины. Она засмеялась.       — Лорд Эрондейл чувствует себя неловко в обществе юной девы?       Джейс ухмыльнулся, прижав ее к себе за плавный изгиб талии.       — Как бы моя леди-жена не приревновала меня к этой девице. А то ведь она умеет многое… — Он взял ее лицо в ладони и поцеловал треугольник над губами. — Я люблю тебя всю и всегда буду. Ты же веришь мне?       В серых глазах Тессы мелькнуло горькое ожидание неминуемой разлуки. Она скрыла его улыбкой, как до этого скрыла свой истинный возраст легким прикосновением рук.       — С чего бы мне сомневаться в твоих словах? Перед алтарем ты обещал себя мне и только мне.       Это было не воображение Джейса, бурно разыгравшееся после прочтения древних хроник. Он смотрел чью-то жизнь. Но по какому праву?       — Смею заверить, миледи, что эта клятва соблюдается и по сей день.       Небо потемнело, исчез тихий плеск реки и смолкли девичьи разговоры. Голос Алека растворился в темноте.       — Клятвы, обещания, — протянула Тесса с лицом королевы Благих. — Ты и им обещал, берег их, спасал жизни. И чем они отплатили тебе? — ее глаза блеснули довольно и жестоко, она сжала рукоять кинжала, пронзившего Джейсу грудь. — Всадили нож в сердце!       Так начинались его кошмары.       Тело наполнил огонь, яркое небесное пламя, пожирающее его изнутри. Мир сгорел в нем подобно бумаге, не оставив после себя ничего, кроме белой, как каленое железо, боли. Королева Благих цеплялась за его плечи, руки ее обуглились и покрылись волдырями, медленно выгорая до костей. Джейс почувствовал отвратительный запах горелой плоти, а королева все смеялась и смеялась.       — Я же предупреждала тебя, охотник, — прошептала она оплавившимися губами, захлебываясь кровью, вытекающей изо рта. — Я говорила, а ты не слушал. Нашел свое место? Понял ли, как мало стоит честь?       Она коснулась его лица почерневшими костями рук. Джейс ощутил ее дыхание на своих губах, дыхание самой смерти, и ужас заполонил его мысли.       — Покойников следует предать огню. Так… гори.       И королева Благих рассыпалась пеплом в его руках. Он еще слышал ее надрывный смех, бьющийся о темноту эхом. А огонь, что сжигал заживо его и все, что он любил, стихия, которую он не мог подчинить себе, не переставал гореть. Джейс задыхался, зная, что этот огонь никогда не потухнет. Небесный огонь никогда не затухал.       Сквозь боль и языки пламени ему привиделась низенькая женская фигурка. Призрачная леди танцевала с огнем, гладила его, как домашнего любимца, и совсем не боялась. Она казалась вечно юным и прекрасным существом из сказок, какие давно читала ему Мариз. Таких нужно беречь, устилать лепестками роз путь, которым они идут, и целовать бледные в рыжую крапинку руки.       — Не подходи, — прохрипел Джейс, зажмуриваясь от жара, но не в силах отвести взгляд. — Ты обожжешься.       — Я — звезда, — сказала девушка, голыми ступнями царственно вышагивая по выжженной огнем земле. Она положила ладонь ему на грудь, откуда потоком бил огненный источник, но не сгорала. Наоборот, огонь оплел ее пальцы, будто лаская. — Я рождена в огне. Я и есть огонь.       И два прекрасных крыла, сотканные из языков пламени, распахнулись за ее спиной.       Джейс проснулся в криках со стойким ощущением, что перед ним кто-то стоит. Впотьмах он выхватил Блистательный из ножен и направил на неизвестного острие. Тереза испуганно отскочила, оступившись о вход в палатку.       — Тебе снился кошмар, — забормотала она, перебирая рукава своего драного плаща. — Я не хотела пугать тебя. Прости.       Джейс убрал меч и накрыл ладонью перекошенное от страдания лицо.       — Миледи, — начал он глухо, — я тысячу раз просил вас не беспокоить меня во время сна.       — Я знаю, знаю. Но ты кричал…       — Пожалуйста, держитесь от меня подальше.       Не то чтобы эта сумасшедшая его послушает — та с завидным упорством лезла со своей больной заботой в его жизнь, которой он, кстати, был ей обязан. Только осознание этого не давало Джейсу самым грубым образом приказать ей убраться восвояси. Все же, Лайтвуды воспитывали его как галантного и вежливого господина.       Джейс выбрался из палатки и отошел от нее на несколько шагов, прежде чем тяжело рухнул на колени. Он непослушными руками подчерпнул горсть снега и со вздохом облегчения умыл лицо. Стало легче. Не хорошо, просто легче, ибо хорошо не наступит никогда. Огонь не оставит его в покое. Во многих вещах в своей жизни Джейс сомневался, но только не в этом.       Снег, казалось, шипел от прикосновения с его кожей и исходил паром. Шрам на груди заныл противной тупой болью, Джейс поморщился, утирая мокрое лицо рукавом. Руки его были холодны, но все остальное горело отголосками очередного кошмара. Он встал и закрыл глаза, услышав шаги за спиной.       — Что тебе снилось? — спросила Тереза участливо.       Джейс хмыкнул. Как бы он ни старался избегать этой умалишенной, она не отвязывалась. Тереза везде ходила за ним, преданно заглядывала в глаза, искала что-то в них и находила. Но сердце ее словно бы разбивалось, когда Джейс снова и снова отталкивал ее. Однако угрызения совести его не тревожили — он знал свои грехи, и добавлять к ним скотское отношение к почему-то увлеченной им ведьме не собирался.       — Какая-то чепуха, — ответил он легко.       — И она так напугала тебя? — недоверчиво нахмурилась ведьма. Она снова забормотала: — Ангел не часто возвращает души, которые он забрал. Ты был между жизнью и смертью слишком долго, время могло для тебя перемешаться, что было и что будет… Все слилось воедино…       Дар провидения, надо же. Только этого ему не хватало.       — Мне снилась девушка в огне. — Джейс испытующе посмотрел на Терезу, будто каким-то таинственным образом она сможет истолковать его видение. — Она… танцевала с ним. Рыжая, маленькая. Сильная. Кто это?       Было бы славно знать, что где-то существует женщина, способная вынести жар его пламени. Причем совсем не в том смысле, каком бы ему хотелось.       Тереза замерла, сжав в тонких пальцах золотой кулон в виде ангела на груди. Взгляд ее потускнел.       — Будь осторожен, герой, — сказала она низким голосом, от которого кровь стыла в жилах. — Однажды я попросила Ангела за тебя, но второй раз он может не услышать.       Знала бы она, что Джейс бы предпочел, чтобы Ангел не слышал ее совсем. Ни тогда, ни когда-либо еще. Игры со смертью никогда не приводили ни к чему хорошему, и он — наглядный тому пример. Ему следовало лежать золой на месте погребальных костров, а не быть здесь, живым и дышащим, решившим спасти людей, никогда не принадлежавших его земле. Святая душа, не иначе.       Тереза, словно громом пораженная, пошла вперед, оставляя Джейса смотреть на свою спину, спрятанную под уродливым балахоном, и длинными каштановыми волнами волос. Он уже видел их раньше.       — Леди Грей, — позвал Джейс.       Тереза обернулась. Безумие в слезливо блестящих серых глазах не позволяло угадать ее возраста. Из-за усталости и обреченности в тусклом взгляде ее можно было принять за женщину средних лет, а иногда даже за дряхлую старуху. Но когда она улыбнулась, ей будто стало… сколько? Семнадцать?       — Я не леди, мой герой, — ответила она, тонкие черты ее лица светились нежностью. — Уже давно не леди. Мое имя — Тереза. Прошу, запомни это.       Она ушла, а Джейс все смотрел ей вслед, думая про себя: «Сколько же тебе лет на самом деле, Тереза Грей?».       — Твои ангелы прогневили тебя и не дают спать? — сухо поинтересовался Киран, с ногами уместившийся на большой деревянной бочке, видимо, приставленный блюсти его покой на эту ночь.       Джейс осмотрел его синие волосы, одежды свободного покроя и надменное выражение лица, из-за которого его ужас как хотелось хорошенечко приложить кулаком. «Тоже мне, принц темных троп». Ангел, как только Марк его выносит?       — Как жаль, ведь теперь мне придется видеть твое чудесное личико еще дольше, — осклабился Джейс.       Киран, совсем не различавший иронии, озадаченно приподнял брови.       — Не вижу поводов для сожалений, — вернув себе невозмутимость, он прытко соскочил с бочки. — Раз уж ты не собираешься спать дальше, то я, пожалуй, пойду. Есть множество занятий гораздо интереснее, чем слушать твой храп.       — Эй! Я не храплю!       — Храпишь, как дикий кабан, — бросил Киран через плечо.       Козел тот еще, но он был хорош, а значит, заслуживал уважения. Ну, в каком-то роде, только знать ему об не следовало.       От продирающего до костей мороза стали отниматься руки, поэтому Джейс юркнул обратно в палатку и накинул поверх черный дублет с меховым плащом. Отныне ему было не положено носить черное, но одеяние охотников за тенью словно бы срослось с его кожей и расстаться с ним не представлялось возможным. Став охотником однажды, ты остаешься им до самой смерти, пока твою последнюю охоту не огласит рог, а белый не ляжет на твои веки, провожая в земли вечной зимы. Он отдал Дозору свою жизнь и стал волен идти куда хочет, только тепло черного искушало облачиться в него вновь. Даже у неуязвимых героев должны быть слабости, верно?       Так уж и неуязвимый…       Когда Джейс вышел, на востоке уже просветлело небо, окрасившись в ядовито-синий. Укладываться обратно и впрямь было слишком поздно. Нужно было найти Марка, который взялся стать Джейсу проводником среди странных и непонимающих шуток фейров, но если Киран куда-то и направился, то непременно к нему. А Джейс на собственном горьком опыте понял, что искать их двоих, оставшихся наедине, не самая лучшая идея.       В лагере уже давно не спали. Джейс прошел мимо трех фейри, сидящих полукругом у костра и чистящих свое оружие, тонкой работы мечи и молоты.       — Моя любовь наточит стрелы, — напевал один из них, — моя любовь возьмет топор, моя любовь такая смелая — я так боюсь ее порой…       Джейс весело присвистнул в такт песне, заслужив подозрительный, граничащий с осуждением взгляд. Ангел, как же с ними сложно. Некстати вспомнилась Кейли, ее голубые без белков и зрачков глаза, волосы, поблескивающие зеленцой. Джейс мотнул головой, сгоняя непрошеную гостью из своих мыслей. И без того тошно.       — Джонатан, — нараспев произнесла девушка-фейри с порослью мха на щеке, красивая и стройная, как статуэтка из фарфора. — Гвин хочет поговорить с тобой.       Гвин нашелся у кромки леса Мрака, прозванным так за составляющие его высокие деревья с широкими черными ветвями, через которые солнечный свет едва проникал даже днем. Джейс считал Гвина хорошим человеком, ладно, хорошим фейром, который вовремя мог проявить как лидерскую непреклонность, так и сострадание. А как боевой товарищ он вообще был выше всяких похвал.       — Джонатан, сын Вэйланда, — в свойственном фейри знаке приветствия Гвин ап Нудд коснулся своего шлема, украшенного раскидистыми оленьими рогами. — Что-то ждет нас в этом лесу. Не все разведчики возвращаются.       — Как долго их нет?       — Последние пропали три дня назад.       Джейс изумленно распахнул глаза.       — И ты решил сказать мне об этом только сейчас?       Отчего-то фейри считали Джейса недалеким дураком, неспособным проникнуться их загадочными мотивами, и от самых разных вопросов предпочитали отмалчиваться. Вот и сейчас Гвин только смерил Джейса взглядом своих льдисто-синих глаз и терпеливо, будто ребенку, объяснил:       — Мы — лесной народ, свободный от коронованных хозяев. Мы вольны быть с природой столько, сколько нам захочется. Но такое долгое отсутствие немыслимо даже для нас. — Губы Гвина ап Нудда сжались в тонкую линию, в этих доспехах и шлеме добавлявшую ему на вид жестокости. — Лес опасен. Кто-то наблюдал за нами оттуда в звериных шкурах.       Джейс, несколько растерянный, осмотрелся, словно мрачный темный лес мог ответить на все его вопросы.       — Но здесь не водятся волки, — сказал он. — Уже больше тысячи лет никто их не видел.       — Как и отреченных, — заметил Гвин ап Нудд, внимательно следя за его реакцией.       Джейс отвел глаза. Зловещая орда мертвецов под предводительством Лорда Теней надвигалась на Стену, сам же Джейс восстал из мертвых благодаря девушке со взглядом двухсотлетней старицы. Самое время поверить в существование людей, по ночам обращающихся в волков, а так же в то, что Джонатан Шэдоухантер спустил на землю не Ангела, а дракона, закалившего Меч Смерти в Небесном пламени. Осталось только узнать, кому эти волки служат.       К Гвину подбежал фейр, еще совсем мальчишка, и что-то зашептал ему на ухо. Джейс раздраженно закатил глаза, проклиная недоверчивый народец Благих, где-то внутри сгорая — забавно-то как — от любопытства. Фейри не давали Джейсу забыть, что никакой власти он над ними не имеет: они следовали за Гвином ап Нуддом, а тот, по одному ему ясным причинам, всецело вверял ему в руки судьбу своего народа.       — Один из наших подобрался к твоему городу из камня, — сказал Гвин. — Чудом оторвался от его сторожевых псов. Он просил передать тебе, как ты и хотел знать, что флаги на стенах серые.       Герб Старквезеров был темно-лиловым с белыми молниями. Джейс тяжело сглотнул.       — Серые? — охрипшим голосом переспросил он.       — Да. С синими огнями.       Тереза сказала: «Время могло для тебя перемешаться, что было и что будет». Джейс видел Корделию Карстэйрс, жившую около двух сотен лет назад, и видел Алека, как он был уверен, в светлом безоблачном будущем. Может, сон и правда вещий?       — Сукин сын, — прошептал Джейс. — Везучий сукин сын.       Да простит его леди Лайтвуд, а та, если помнить ее пламенную любовь к Джейсу, непременно простит.       — Это, — Гвин ап Нудд нахмурился, — дурной знак? Нам следует сменить направление?       «Не держишь зла и не таишь обиды, да? — подумал Джейс и закусил губы, чтобы не показать улыбки. — Ну, вот и проверим».       Он сжал рукоять Блистательного и резко отвернулся, взметнув полы плаща.       — Да, меняем курс. Вы идете в Найтхолл, а я — возвращаюсь домой.