Рецепт горького счастья

Разбивая красоту на миллион кусков, Я выбрал не тебя, а ту с кем мне легко, Стираю телефон, забуду запах духов И с той, другой, в отрыв, под музыку, без слов. Я не хочу наступать на эти грабли снова, Играть в игру — в «Слова», не находя ни слова, Пытаться что-то объяснить и разрывать оковы, Сидеть и ждать звонка и получать обломы. И кроме того, я с головой давно в ссоре, Мне ясно одно, с тобой у нас нету истории, И потому справа от меня сидит кто-то — На одну ночь и я жму педаль в пол при обгоне. «Тебя зовут-то как? Оля? Будем знакомы, Поехали в кафе там у меня заказан столик. Только без паники — вот так вот я гуляю, А ты будь рядом и молчи — сегодня я хозяин!» Всё, о чем ты не мечтала и не думала, Ты найдешь в моих глазах — и станет жизнь мала, Чтобы всё сказать, чтоб упасть до дна, И потом взлететь до неба вместе навсегда. Всё, о чем ты не мечтала и не думала, Ты найдешь в моих глазах — и станет жизнь мала, Чтобы все сказать, чтоб упасть до дна, И потом взлететь на небо как два ангела… Я покупаю тебе платья и кучу белья, Но помни, Катя, то есть, Оля — ты не моя, Точнее не навсегда, а так на эту ночь, Я потерял свою любовь, и мы уходим в точку. Разве я парень не хороший? Да не, ты зря, Я изучу тебя дотошно среди белья, Закрой окно тяжелой шторой от света дня, И как бы не звучало пошло: «Возьми у меня!» Крошка, я скоро брошу тебя там где нашел, Это был сон, никаких дележек, все хорошо. То не любовь, той любви я помахал рукой Именно той, одной, и вот сейчас с тобой… (T-Killah)

Колетт проснулась не так и поздно. То есть, она-то вообще была уверена, что уже день-деньской, но как выяснилось позже — всего-то восемь утра. С первого взгляда, девушка не поняла, где находится: темная комната, с минимумом мебели и закрытыми плотной тканью зеркалами. Тату проморгалась, и только сев, сообразила, что это — комната матери Эго. Вот уж весёлое утречко. И почему она заснула именно здесь? Колетт вылезла из-под одеяла, которое ей выдал Розенкранц, слазав за ним за чердак. Она хорошо помнила, как около трёх часов ночи, Антуан, видимо, под действием обезболивающего и успокоительного, которое Колетт втихомолку от мужчины подлила ему в воду, уснул, будто и вовсе не болела у него рука. Колетт порадовалась тому, что Эго, который, якобы, не мог нормально спать вот уже много лет, получил возможность выспаться. Пусть и таким образом — по необходимости. Под предлогом срочного отдыха после «ранения». Тату удивилась тому, что ей самой не хватило четырёх с половиной часов, чтоб выспаться. И вообще, девушка считала, что слишком расслабилась без работы. Раньше она могла приехать домой в двенадцать, а вставать уже в половину шестого. И вполне себе чувствовать прилив сил. Чего нельзя было сказать про нынешнее состояние. Ведь время, проведённое у Байо, и затем — в разных передрягах, очевидно, — расхлябало её биоритмы напрочь. Или это возраст даёт о себе знать? Когда она снова осмотрелась — большая кровать под убранным сейчас балдахином, несколько стульев вдоль стен, книжный шкаф, забитый исключительно мировой классикой, комод старинного образца и обилие картин на стенах, — то вспомнила, что ночная экскурсия по дому, устроенная Розенкранцем, сразу дала ей повод подумать, что мать Эго была женщиной старой закалки. И сильного характера. Очень сильного. После того, как уложили Эго, Колетт помогала дворецкому с уборкой. Он рассказывал о семье Антуана. И Колетт резонно задавалась вопросом: откуда он может всё это знать? На что мужчина ответил, загадочно улыбаясь, что Байо неслучайно его «посоветовал». Розенкранц поделился историей про свою родословную. Про то, как многие годы мечтал найти кого-то из родни. Пусть и дальней. Пусть и не совсем «родной» в прямом смысле этого слова. Он мечтал найти свои корни. И случай свёл его с Франсуа Байо, который как раз заканчивал возню с каким-то богатеньким историком, повёрнутым на интересных семейных древах. Одним словом, они вместе и помогли Розенкранцу «выйти на след» его предков. И, конечно же, по закону жанра, оказалось, что в его роду есть схожая ветка, идущая от древнейшего рода французских аристократов — Де-Ришаров. Когда Колетт спросила, знает ли об этом сам Эго, Розенкранц весь стушевался и покраснел. Она сразу поняла, что критик не знает. И вообще никто не знает, кроме Байо, да и тот историк уже умер. Колетт не стала выяснять причин, по которым дворецкий молчит об их родстве с Антуаном, ведь их могла быть масса, включая самые банальные: желание наживы, дележка наследства, присвоение чужих титулов. Хоть Колетт и сомневалась, что тихий и миролюбивый Розенкранц стал бы так отчаянно требовать чего-то. Но кое-что в её голове не желало вставать на место после этого: получается, что Розенкранц и Антуан Эго — родственники, но при этом совершенно разные. Да, конечно, дальние родственники. Но общий предок у них есть. Абсолютно точно. По материнской, причем, линии. И к тому же, Розенкранц — человек, знающий тайны семейства Де-Ришар. Почему он так спокоен? Сейчас, когда нужно быть начеку? Ночка прошла самым насыщенным образом. Колетт усмехнулась: далеко не первая такая ночка. И неизвестно, что будет дальше. Девушке не давал покоя ночной звонок. Нет, про Люси она и думать почти забыла, но вот второй звонок… с этим грубым и низким голосом, который будто из фильма ужасов… Умывшись, Колетт неожиданно для себя, вышла на улицу и направилась к тем самым кустам. Густые заросли жимолости и поздней сирени давно не знали ухода — Колетт еле продралась к тому месту, откуда, как ей казалось, их и мог запечатлеть фотограф. Она не ошиблась: кусты были поломаны и трава вытоптана. Тату выглянула в небольшое «лиственное окошко» — так и есть: отсюда был сделан снимок. Теперь нужно было поискать следы, каким-нибудь вещественное улики, которые мог забыть в спешке горе-фотограф. Искать долго не пришлось: Колетт едва сделала пару шагов назад, и что-то щелкнуло. Она нагнулась и подняла предмет. Брелок выглядел совершенно непритязательно: довольно дешевая пластмасса, отделанная некоторым подобием «шлифованного морского камня». На небольшой цепочке из золота. Вот цепочка была куда ценнее. Она была раритетной. Старой. Колетт снова повертела вещицу в руках — ничего особенного. Но ей-то показалось иначе. И стоило только надавить на середину, как тут же брелок открылся. Колетт едва в голос не закричала от радости. Но решила, что это будет чересчур. Внутри обнаружился малюсенький пакетик с чем-то белым… Колетт, взволнованная донельзя, вернулась в комнату матери Эго. Ночью, светя себе фонариком, который уже окончательно посадил ей аккумулятор телефона, девушка нашла много интересного в старом и потрепанном фотоальбоме. Правда дворецкий ей помешал, начав что-то бубнить про то, что не стоит трогать вещи матери Эго без его высочайшего на то разрешения. Иначе он будет в ярости. Но сейчас она собиралась лишь подтвердить все свои догадки. Убедившись, что вездесущего Розенкранца нет поблизости, Колетт стряхнула пыль с большой коробки, и полезла за фото. Она перебрала много, пока нашла нужную: ту самую на которой была мать Антуана в сопровождении своего молоденького любовника. Фото было чисто позерским — ракурс, свет, улыбки, приклеенные будто скотчем. Но самое главное — Тату сумела разглядеть то, чего бы никто не стал: на шее у спутника матери Эго красовалась та самая цепочка, которая сейчас была в руках у Колетт. С твёрдым намерением поговорить с Антуаном, Колетт прихватила фото с собой. В коридоре на старом стуле с мягкой красной обивкой она нашла свою сумочку. И полезла за листком, который дал ей Хорст. И вот тут начались первые странности: листка не было. Колетт знала, что она не страдает провалами в памяти — вчера он лежал на дне. Прямо под её косметичкой. А теперь — исчез. И что это, черт возьми, может означать? — Мсье Эго, — дворецкий наклонился над кроватью Антуана. — Просыпайтесь. — Розенкранц! — шёпотом возмутилась Колетт, увидевшая это. — Побойтесь бога! Что вы делаете?! — Бужу, — растерялся он, явно не ожидая её. — А что? — Зачем, позвольте узнать?! — Потому, что так нужно. Мсье Эго всегда встаёт вовремя. — Розенкранц, хоть вы меня не разочаровывайте, — Колетт вспомнила слова Люси, от которых ей хотелось кому-нибудь глотку порвать. — Если вы хоть немного думаете о нём, то… — Но… у него ж режим, мадмуазель Тату, — перебивая, сказал мужчина, продолжая расталкивать крепко спящего Эго. — Если его вовремя не поднять — потом беды не оберёшься. — Неужели пара часов что-то решит? — нахмурилась Колетт, хотя она и сама рада была его уже разбудить, чтобы поговорить обо всей этой чертовщине. Колетт никогда не верила в мистику, но тут почему-то ей стало не по себе. — Вы серьёзно? — Ещё как. Вы просто не знаете. — Боитесь, что у него «передоз» отдыха случится? — она прислонилась к дверному косяку и продолжала говорить громким шёпотом. — Так я вам хочу сказать, что у него его — дефицит! А это опаснее в разы! — Мадмуазель Тату, давайте вы не будете мне указывать, что и как делать? Колетт вдруг прошибло ледяным потом: она на секунду представила, что именно Розенкранц и убил мать Эго, и бедного Адама, и угрожает Байо, и теперь вот пытается потихоньку замести следы, своровав у неё из сумочки фоторобот любовника матери Эго. Которого, может, и нет вовсе. — Что с вами? — Розенкранц подошёл к ней и заглянул в лицо. — Ничего, — поспешно выпрямилась Колетт, стараясь не смотреть ему в глаза. — Выглядите неважно. — Всё в порядке, спасибо вам за проявленную заботу, Розенкранц, — проговорила девушка, еле справляясь с дрожащим от страха голосом. — Не могли бы вы нас с мсье Эго оставить наедине? — Я не уверен, что ему это понравится. — И всё же? — Кстати, почему его будильник не сработал? — Розенкранц огляделся в поисках аппарата. — Такого никогда прежде не бывало. — Потому, что его телефон был у меня, — Колетт достала мобильный Антуана. — Я решила, что мсье Эго нужен отдых. Ото всех. — Это было скоропалительное решение, — хмыкнул Розенкранц, заметно так напрягаясь. — Мадмуазель Тату, я вам вчера не стал говорить, но сегодня скажу: со своими заморочками в чужой монастырь не ходят. Это раз. Если вы самовольно отключили телефон мсье Эго, то почему же не посоветовали то же самое сделать и мне? Насколько я знаю, вы не только взяли на себя право отвечать на его звонки, но и принимать за него решения. Это два. И наконец, в-третьих, мадмуазель Тату, давали бы его бывшей девушке свой номер, чтоб и вас она могла доставать в любое время дня и ночи! — Люси вам звонила? — ужаснулась Колетт. — А вы как думаете?! — скривился мужчина. — Не единожды. — Вот же… баба-стерва! — выругалась Колетт. — Я не думала, что она это всерьёз сказала… простите, Розенкранц. Правда, я не ожидала… — Да, именно в такие моменты я жалею, что работаю у мсье Эго, — вздохнул дворецкий, выходя из комнаты Антуана. — Когда мне начинают звонить его бывшие, возомнившие себя королевами. — Вы сказали — бывшие? — насторожилась Колетт. — Да, — кивнул Розенкранц. — Именно так. — Их много что ли? — девушка снова стала искать опору для себя, так как ноги у неё почему-то заныли. — Разве у мсье Эго… много девушек, с которыми он когда-то встречался? — Ну, он же не монах, слава богу, — дворецкий усмехнулся. — Пост даже не держит. А должен бы. Хотя… вопросы веры — это личное дело каждого. Колетт кивнула, но внутри у неё нарастала паника. Та самая женская паника, когда вдруг из ниоткуда приходит чувство пустоты. Чувство брошенности и ненужности. Чувство использованности. И всё остальное резко стало неважным. — Мадмуазель Тату? — Розенкранц снова приблизился. — Теперь вы выглядите ещё хуже. В чём дело? — Я же сказала, что всё в порядке, — грустным голосом ответила Колетт, отдавая дворецкому телефон Эго, и разворачиваясь в противоположную сторону. — Лучше не бывает. — Вы расстроились, когда узнали, что у него были отношения до вас, и даже до Люси? Колетт вспыхнула словно спичка, её лицо обдало жаром. Она стиснула зубы и заодно сжала кулаки, чтоб не сорваться. Но не повернулась. — Задумайтесь, а так ли вам это надо: пополнить их число? — спросил Розенкранц с явной издёвкой. — Вы уверены? — Зачем вы мне всё это говорите?! — Вы же сами хотели, — пожал плечами мужчина. — Можно сказать — настаивали. — Что вы несёте?! — Я по глазам прочитал, — опять взялся за свои штучки Розенкранц. — Вас мучает один вопрос, на которых вы ищете ответ у всех знакомых мсье Эго. Но лично спросить у него не можете. Но — почему? — Какой… вопрос? — растеряно бросила Колетт, оглянувшись. — Идите, и будите его, отдаю вам эту почесть, — кивнул улыбающийся до ушей дворецкий, впихивая ей в руки мобильный Эго. — Негоже ему столько дрыхнуть. А я завтрак приготовлю. — Но… подождите, вы же сказали, что… — Что я сказал? — мужчина теперь включил свой старенький телефон, и тот издал громкую режущую слух трель. — Вы сами сказали всё, что только что услышали. И то, о чём подумали. — Вы думаете, что я могу запросто задать мсье Эго этот… вопрос?! — кинулась к Розенкранцу Колетт, хватаясь за него, как за соломинку. Её страх прошёл. — Он решит, что я… озабоченная или сумасшедшая. — Оба варианта вероятны, — подтвердил тот. — И что тогда мне делать? — А вы решили идти до конца? — Розенкранц поиграл бровями. — Твёрдо решили? — Розенкранц! — Я слушаю вас, мадмуазель Тату, — мужчина услужливо склонил голову. — Не нервничайте так. Говорите, что хотели. Мне можно — я могила. И к тому же, вы мне нравитесь… Колетт открыла рот, но не произнесла ни звука. Будто его выключили. И наступила полная тишина. Во всем мире. Такое признание от дворецкого Эго — сенсация. Тату подумала только о том, ко всем ли девушкам, собирающимся охмурять Антуана, он так относится. Или она стала исключением? — В том плане, — поспешил поправиться в словах Розенкранц, — что вы, как я успел посмотреть, вовсе не такая поверхностная, как они. Скорее наоборот. И это ценно. Сам мсье Эго это подтверждает. Сердце у Колетт будто удар пропустило. — Вы хотите знать, питает ли мсье Эго пристрастие к нетрадиционным сексуальным отношениям? Колетт покраснела и опустила глаза. — Хоть я и не вправе отвечать на такое, но… могу вас успокоить, мадмуазель Тату, мсье Эго не питает любви к однополому сексу. Если только почти бессознательная платоническая привязанность имеет быть, но и то… его, если можно так выразиться, молодой человек давно уехал, и живет в счастливой гетеросексуальной семье, — Розенкранц выпрямился и поправил переехавший браслет часов. — Так что — и у Эго есть шансы не прошляпить… Дворецкий резко замолк, при этом выразительно посмотрел на Колетт. — Извините меня за столь… неожиданный всплеск эмоций, — виновато потупила глаза она. — А если мсье Эго и правда нужно удить вовремя, то… я не имею ничего против. — Вам Байо напел песенок, что он — бисексуал? — Нет, — мотанула головой Колетт. — Похвально, что вы защищаете его, — сказал Розенкранц. — Но я бы не стал. — Почему это? — Он сам имел виды на мсье Эго. Ради эксперимента.