With pain you can live ...

Я была самым счастливым ребёнком на всей планете. У меня была, самое ценное,что может иметь человек, любящая семья. Папа управлял филиалом в городе Норвегии–Осло. Мама же воспитывала нас с братом, параллельно занималась маленьким предприятием,она держала небольшую сеть магазинов ювилирных украшений. О большем я мечтать, не смела. Мой брат – Оливер Флоренс, самый лучший, он любил меня, а я его. У него светлые волосы и серые глаза, которые иногда принимали голубой оттенок, как у Джона, нашего отца. Мы много времени проводили вместе: ходили в походы, ночевали на чердаке. Вместе часто попадали в передряги и вместе выбирались из них. Это было весьма весело, и что самое забавное, чем опаснее преключение, тем больше интереса оно вызывало. Так как наши родители были состоятельными людьми, нам приходилось посещать светские рауты. Я их просто ненавидела, они мне жутко не нравились. Все эти фальшивые улыбки, костюмы,платья, скучные беседы и похвалы самих себя, куда же без них. Но делать было нечего, мы не могли подвести родителей. И всё же посещали их. Но надолго нас не хватало,вторая часть приёма была намного превликательней для нас,так как организовывали мы её сами. Сбегая посередине скучного приёма, отправлялись гулять по ночному городу или же домой за просмотр фильма с попкорном. Я любила его за это, он всегда меня поддерживал, чтобы я не предложила, как и я его. Отец – Джон Флоренс, очень серьёзный человек, но дома он всегда был добрым и любящим отцом и мужем. Высокий статный мужчина со светлыми волосами и широкими плечами. Глаза у него были голубо-серые, такие глаза передались моему брату. Он любил ездить на охоту и брать нас с собой, это были самые счастливые моменты. В детстве я чувствовала себя принцессой, Джон меня даже так называл. Он с Элоизой обеспечили нам с Оливером самое лучшее детство, окружая нас заботой и лаской. Моя мама - Элоиза Флоренс, женщина с шелковистыми каштановыми волосами, которые достигали плеч, женственной и миниатюрной фигурой и невероятно зелёно-золотистыми глазами, эти глаза я помню до сих пор… Она была сильной, волевой и гордой. Никогда не прячась за чужими спинами, она могла сказать правду в глаза, я всегда пыталась подражать ей, даже когда была совсем крохой… Я помню я с мамой сидела в гостиной. Элоиза всегда любила зелёный чай с жемчугом и тогда она пила именно его, а я как всегда какао. Именно какао мы пили в детстве с братом, один раз мы попробовали его и как сказал Оливер: «Не станем изменять божественному напитку». В тот вечер мы сидели одни, и пили свои неизменные какао и жемчужный чай. Я увлечённо рассказывала о прогулке с Лордом, который являлся нашим псом, и Оливером. Она безмолвно слушала и украдкой улыбалась. Закончив свой рассказ, я уставилась на неё восхищающим взглядом, она медленно и грациозно повернулась и спросила: — Зайчонок, ты уже допила? — Нет, мамочка. Ты такая красивая..— Она перебила меня, взяв моё лицо в ладоши. — Ты будешь намного красивее, ведь ты моя дочь. Никогда не склоняй головы, держи свой маленький подбородочек всегда вверху, чтобы не случилось, веди себя женственно, как подобает девушке. Ты поняла, зайчонок? Я заулыбалась и закурносила носиком, Элоиза поцеловала меня в него. Таких моментов было много, особенно мне нравились наши семейные вечера… Я сидела на круглом мягком пуфике, а мама, на большом кресле расчёсывая мои длинные каштановые волосы, а я напевала песенку. Папа с Оливером играли в шахматы. Мне нравились такие вечера. Но только сейчас поняла, насколько они ценны… Элоиза ехала к Джону в офис, он забыл документы и даже не вспомнил про них, мама решила сама ему отвезти их. Мы с Оливером остались дома. Автокатастрофа… Она попала в автокатастрофу… Я помню всё очень смутно, будто через пелену, будто в тумане… Папа приходит домой… Я его ещё таким никогда не видела… Он сказал нам, что мама погибла. Я сначала не поверила, думала, что это шутка, но кто мог так жестоко смеяться? Я всё очень смутно помню, пелена слёз не сходила с моих глаз. Похороны так тянулись, я не могла смотреть на всё, что происходит вокруг меня. Не могла до конца осознать и поверить, а когда поняла, что потеряла, потеряла безвозвратно, внутри меня воцарила пустота, будто оторвали кусок души и выкинули… Мне было невыносимо больно потерять мать, но не мне одной. Джон закрылся у себя в спальне на неделю, может больше, я не могла точно ориентироваться в тот момент во времени. Оливер ушёл из дома, я не знала, куда он пропал. Я сидела на подоконнике окна не подвижно… Не помню сколько просидела в таком положении, Но помню только тёплые руки, которые опустились на мои плечи, такие… Такие живые, тёплые… Такие родные… Это был он, тихо, почти бесшумно развернул меня к себе и крепко-крепко обнял. Его объятия были такие тёплые, я так давно этого не ощущала… Мне этого так не хватало… Я подняла голову и взглянула на его лицо. Оно было заросшее, поникшее и такое усталое. Впервые с моего лица скатилась одиноко слезинка, зарылась носом в его плечо и через несколько минут уже рыдала. Мои всхлипы раздавались в тишине дома очень гулко и громко. Папа поглаживал мою голову одной рукой, а другой прижимал к себе. Я плакала, мне стало немного легче, но я почти этого не чувствовала, это маленькое облегчение, тонуло в океане боли, который разлился в моей душе. Джон поднял моё лицо руками, и я посмотрела на него красными от слёз глазами: — Мы должны быть сильными и никогда не сдаваться, помнишь, как говорила тебе Элоиза? Никогда не склоняй головы, как бы не было больно, мы должны продолжить жизнь ради неё, зайчонок… Его голос был хриплый из-за долго молчания, но очень чёткий и твёрдый. Он смягчился на последнем слове «зайчонок», так называла меня до этого только мама… — Но я не могу, не могу без неё, у меня не получится… — я говорила это шёпотом, глотая слёзы, но всё же говорила. — Ты должна… Мы должны… —проговорил он. Порой я порожалась его хладнокровию, но я понимаю, что ему очень тяжело потерять жену. Тяжело вздохнув, я кивнула и опять уткнулась в его плечо носом. Не помню, сколько мы так просидели, но я почувствовала, как проваливаюсь во тьму, продолжая чувствовать тёплые руки отца… Как там говорят? Время лечит? Так вот нихрена оно не лечит друзья. Мою душу терзала боль на столько,что мои руки опустились,я не видела смысла в жизни. Я умирала и не раз, но меня возвращали назад и заставляли дальше мучиться и существовать. Да всё верно существовать,это была не жизнь, а сущее примитивное существование. Я пыталась умереть два раза. Первый раз я забралась на крышу дома и осколком бутылки виски резала себе вены. Это было не больно,это было никак... Ничего в внутри не было, пусто как в тот день, когда умерла мама. Смутно помню, но помню перепуганное лицо отца и всё... Дальше пусто... Очнулась я уже на больничной койке рядом сидел Джон и смотрел на меня: — Что же ты делаешь? Но в ответ я не сказала ни слова, мои губы высохли, безмолвно распахнувшись. Второй раз был в ванной, никого не было дома, включив классическую музыку, кажется это был Бах, я набрала ванну и залезла в неё, лезвием резала руки. Но и тогда мне не дали спокойно завершить начатое, ворвался злой Оливер, и вытащил меня из ванной. И опять проснулась в белой, до ряби в глазах комнате, пропахнувшей медикаментами и лекарственными препаратами. Это порядком надоело мне и я перестала пытаться умереть, не находя в этом смысла, так как постоянно меня вытаскивают, не дав завершить всё до конца. Я приняла своё существование, пытаясь научится жить с болью в внутри себя. В свои шестнадцать лет я оказалась на таком днище, из которого практически невозможно было выбраться. Пучина ужасной боли, которая тянула меня всё глубже и глубже, затягивая с головой. Я заливала её алкоголем, пыталась стереть сигаретами, но это было так наивно с моей стороны. Боль нельзя ничем убрать, это я запомнила навсегда. Связалась с плохой компанией и ушла в запой, выжигая алкоголем и сигаретами свою и без того израненую душу. С каждым днём моя душа медленно умирала, постепенно рассыпалась на множество осколков. А я не могла и не хотела с этим ничего делать. Тьма окутывала меня с головой всё сильнее и сильнее, будто топкое болото. Шло время... Джона отравили в другой филиал, он находился в Лондоне. Мы должны были поехать с ним, но отказались, а отец не стал настаивать, за что я ему очень благодарна. Брат остался в Осло, но переехал и перевёлся в другую школу, кажется, она называется «Hartvig Nissen», но в тот момент для меня это не имело значения. А я не смогла остаться в этом городе, он сжигал меня каждый день, топит в воспоминаниях. Каждый день я умирала в стенах этого дома, поэтому я уехала в школу для девочек, она находится в Северной Англии. Там обучали намного лучше простой школы, так же она была с уклоном на спорт и на изучение иностранных языков. Я решила сменить обстановку, в попытке заглушить боль. Если я считала, что сумею её заглушить, то очень сильно заблуждалось, и была глупой. Боль нельзя заглушить ничем, это стало мне большим уроком. Но всё же эта школа была мне полезной. Теперь я практически в совершенстве знаю четыре языка: английский, испанский, французский, немецкий, но конечно свой родной норвежский. Спорт я не любила и поэтому отказалась от него в этой школе, но меня заинтересовали боевые искусства, в особенности ушу и решила походить на эту секцию, всё равно ничего не теряю. Мне понравилось, и решила этим заниматься этим основательно. Теперь я имею немало наград завоёванных в соревнованиях. Получив всё что могла от этой школы, поэтому решила вернуться домой, в Норвегия, родной Осло, переборов все свои страхи. С Оливером мы списывались недавно, как понимаю у него всё хорошо, но я же не могу поверить на слово, мне нужно проверить лично. Собравшись, я заказала ближайший билет в Осло. Я должна вернуться назад, это не может длиться вечно. Вот я уже в аэропорте и сажусь в самолёт, ну что же, жди меня Осло…