Ловец снов: Катарсис

      Юдзуру сидел, откинувшись в кресле и вытянув ноги. Он только что установил мировой рекорд и даже не исполнял сложных прыжков.       Он может это.       Теперь точно.       Но это не воспринималось как решительность или храбрость. Просто знание. Ещё одно очередное знание.       Они ехали на микроавтобусе в гостиницу, Хавьер сидел через проход.       Юдзуру то смотрел в окно, то в потолок. Хавьер смотрел на него.       Юдзуру наконец повернулся к нему.       Тот улыбнулся, почти смеясь:       ― Как ощущается с новым рекордом?       ― Ты считаешь, что, поведя себя по-взрослому, мы оба в глазах друг друга предстали детьми?       Хавьер вскинул брови.       Этот вопрос занимал Юдзуру. С того самого монолога. Даже изгоняемый из головы, он свербил в висок и не давал покоя. Юдзуру даже не знал, в том ли дело, что за ним не осталось последнего слова, или в том, что Хавьером всё было решено в одностороннем порядке.       Иными словами, точно так же, как было всё решено Юдзуру несколько месяцев назад. Он не мог не признавать того, что это было... очень глупо.       ― Чего ты вдруг решил вернуться к этому разговору?       Юдзуру выпрямился, развернулся к Хавьеру корпусом:       ― Потому, что мы оба повели себя так, как считали правильным.       ― Ага. И оба оказались придурками.       Юдзуру вздохнул. «Придурки». Он вдруг понял, как забавно это слово звучит. Особенно с тем, как его произносит Хавьер. «Придурки». У Юдзуру дрогнул уголок губ.       ― Мы не должны были вести себя иначе, по-твоему?       ― А ты мог?       ― Нет.       ― И я ― нет.       Хавьер рассмеялся. Юдзуру ощущал... что-то, похожее на свободу, в солнечном сплетении. За грудиной.       В день произвольной программы колено жахнуло так, что отдалось до бедра. С приближением старта накатывал приступ астмы, и Юдзуру знал, что не выкатит Сэймэя.       ― Постарайся расслабиться, если чувствуешь себя неважно. Это ещё не Олимпиада. Это далеко НЕ Олимпиада.       Юдзуру кивнул. Он-то знал. Он-то понял бы, если бы была Олимпиада.       На Олимпиаде никто, наверное, не схватил бы две правые перчатки и с голыми руками кататься бы не пришлось.       Он вздохнул. Так глубоко, как мог.       ― Юдзу?       ― Я могу кататься сейчас.       ― Хорошо. Мы будем готовы тебя встретить.       Юдзуру кивнул, коснулся Пуха, присел. У него было пять-семь минут. С нагрузками, может, немного меньше. Но прокатать он мог.       Не мог сделать на рекорд. Не мог на высокий балл.       Но прокатать ― мог.       Юдзуру Ханю не любил сниматься с соревнований.       От ощущения неизбежного по рукам прокатилась слабость.       От колена прострелило до самого бедра, бабочка. Ещё раз. Бабочка. Аксель ― отдало в поясницу и не позволило устоять на ногах. Упал, перед глазами потемнело, поднялся ― снова видел. Юдзуру попытался хотя бы нестись по схеме, но ноги стали неуправляемыми. Фиксировать руки в воздухе уже не получалось.       В какой-то момент он прикрыл глаза ― за миг до дорожки шагов, во вращении ― и сделал то, что советовал Орсер: постарался расслабиться. Избежать дальнейших грубых ошибок. Тело Юдзуру всё равно не было способно собрать энергию в нужной точке, не могло достаточно напрячься в нужные моменты. Если продолжать гнать ― станет хуже.       Прокат нужно завершить, пережить, сбросить эмоции и проанализировать.       Поэтому Юдзуру, размахнув руками, вскочил на дорожку и проехал её, чувствуя в ногах не напряжение, а лёгкость. Лёгкость вялую, расслабленную. Несосредоточенную.       Нужно было встать в финальное вращение и закончить, а потом отпустить.       И всё. Больше ничего не нужно было делать.       Если угробить себя сейчас ― Олимпиады просто не будет.       Эту мысль стоило держать в голове. По-настоящему стоило.       Олимпиада. Олимпиада. Олимпиада.       Юдзуру выдохнул, жестом сбросил с себя бремя этого проката и вышел на поклон. Он знал, каким был этот прокат. Знал заранее, каким он будет. Что после таких «прыжков» в зале будет тишина. Тем более в маленьком зале Осенней Классики. Поэтому он не думал о том, что за прыжками не следовало грома аплодисментов. Он думал о том, как ощущало себя его тело. Как оно действовало, как работало. На что было способно и не способно. И как нужно менять контент, чтобы подобных провалов не было.       У него были удачные прыжки, на которые его тело было способно даже в таком состоянии. Было необходимо понять, как распределялась энергия, как распределялись силы, как ощущался конёк: в таком состоянии. И, естественно, что из этого вышло. Сопоставить причины со следствиями и ничего не перепутать.       Не допустить в будущем чего-то подобного.       Трейси слушала его внимательно, время от времени кивая. Юдзуру знал, что приобрёл нужный ему опыт. Знал, что опыт этот ему будет даже полезнее, чем тот, что он получил после короткой программы. Там он был обычным собой. Там не было много нового.       В произвольной ― огромный пласт нового и значимого, что можно было узнать о себе, своём теле и о своём катании.       Хавьер победил.       Юдзуру ― с серебром.       Он ещё не до конца знал, что нужно и правильно делать. Когда их попросили о фото, они встали рядом. А потом Юдзуру попробовал обнять Хавьера. Настороженно.       Прислушиваясь к ощущениям.       У Хавьера было всё нормально?       Юдзуру показалось, что что-то всё равно ещё вовсе «не так».       В любом случае, по прикидкам Юдзуру, у Хавьера всё было более «в порядке», чем у Юдзуру с этим.       Золото, которое он привык получать здесь, блестело рядом, слева от него. Взгляд у Хавьера был несколько рассеянным. Когда он посмотрел на Юдзуру, Юдзуру улыбнулся.       Постепенно становилось понятно, что всё и все находятся на своих местах.       Они были совсем недалеко друг от друга, и, увеличивая дистанцию, Юдзуру уже не чувствовал себя спокойнее. На увеличенной дистанции он оглядывал Хавьера с ног до головы и пытался понять, что именно происходит в его душе.       Стоя на пьедестале, Хавьер улыбнулся Юдзуру в ответ, и... и Юдзуру подумал, что ощущать себя «нормально», вновь сократив дистанцию, ― это очень странно. И очень... неожиданно для самого Юдзуру.       А ещё он подумал, что рад этому серебру и тому, что Брайан отправил их на одно соревнование.       Юдзуру прикоснулся к медали губами и сошёл с пьедестала.       Хавьер смотрел на Юдзуру, строчащего кому-то сообщения в своём телефоне, и пытался понять, что это такое. В чём дело.       Ведь Юдзуру не умел прощать. И, однажды отодвинув от себя человека, никогда не сближался с ним вновь.       Хавьер смотрел и не понимал, что же произошло.       Как и несколько месяцев назад.       Не понимал.       Когда Юдзуру, улыбаясь самому себе, убрал телефон, Хавьер произнёс:       ― Никогда не думал, что ты снова подпустишь меня к себе. Это удивительно.       Юдзуру откинул голову на спинку кресла. Колено продолжало постанывать, но уже не «болело» в той степени, в которой это приносило бы ощутимый дискомфорт.       ― Да, ― сказал он, помолчав, ― это и правда странно.