Три стены

Всю последнюю Ночь Сказок Волк просидел в Четвертой. А после прощальных слов Слепого тихо спросил: — Эй, вожак! И к какой категории я отношусь? К уходящим или остающимся? Или… к тем, кто решил вернуться? — Это не мне решать, — голос Слепого какой-то совсем неодушевленный. — А кому? — Не знаю, Волк. Здесь я уже ничего не знаю. Потом в Дом набилась куча наружных. Они осматривали, обыскивали и допрашивали, неимоверно раздражая своим присутствием Волка. Он развлекался тем, что дразнил собак, особенно доставалось спаниелю. Собаки рычали в пустоту, наружные напрягались и принимались усиленно ковырять те места, где маячил невидимый для них, но ненавистный собакам, призрак. Таким образом, половину коридора лишили паркета, а все стены Третьей простучали в поисках потайного хода. Или замурованных скелетов. Или еще чего-то. Волк очень жалел, что Сфинкс не может видеть его выкрутасов. Волку очень хотелось хотя бы немного развеселить друга. А через четыре дня все закончилось. Уехал Сфинкс. Уехал Дракон, Гупи и все остальные. Уехал Курильщик со своим отцом. Персонал Дома спешно заканчивал бумажные дела и покидал Серое здание навсегда. Спустя неделю в Доме остались только призраки. Волк расспрашивал других обитателей домовского посмертия о том, что их ждет, смогут ли они отсюда уйти, когда и куда? Но они не знали, и их ответы походили на ответ Слепого и бесили Волка. Куда уходили призраки — неизвестно. Может — вливались в стены, а может — растворялись. Может — обретали новую жизнь или навсегда прекращали любое свое прозябание. Одно известно точно — призраки существуют пока о них помнят живые. О том, кто умер недавно помнят какой был смех и цвет глаз, что любил больше — чай или кофе и какую музыку слушал. О том, кто умер давно вспоминают легенды. Первым исчез Тень. Просто в этом мире некому было о нем помнить. А Леопард по-прежнему, был зол и силен. Его рисунки ушли в Наружность, а некоторые из них висели в новом кабинете Паука Януса, приковывая к себе удивленные взгляды коллег и пациентов. Знал ли Янус, что он удерживает в посмертии того, кого не смог удержать в жизни? Наверняка нет. Затем стали исчезать другие, большинство — из старых выпусков, которых в этом мире держали только легенды… Волк скучал. По точному замечанию матушки Анны, в нем было «слишком много жизни для покойного». Пока Дом был полон людей, каждый день приносил что-то новое, позволяя все еще ощущать себя причастным к событиям, ощущать себя частью стаи, а после Выпуска ничего стоящего внимания не происходило. Однажды Волк предложил Черепу разбиться на стаи с вожаками, на что Череп сказал, что вдоволь наигрался в это еще при жизни. Волк заявил, что кретинизм Черепа не вылечила даже смерть. Но бывший вожак половины Дома на волчьи провокации не поддавался. Волк писал стихи на стенах Дома, что были видны только мертвым и тем из живых, которые умеют видеть. Леопард иллюстрировал волчьи произведения, часть из которых, кстати, носила весьма похабный характер и вызывала негодование матушки Анны. Иногда в Дом забирались дети расчесочников, бегали по этажам, играли в свои игры, пару раз кто-то из мальчишек замечал призраков и с воплем убегал в Наружность. В середине осени произошла катастрофа. Было подписано распоряжение администрации города о сносе здания бывшего интерната для детей-инвалидов. Когда во двор въехала строительная техника, среди призраков Дома началась паника. Леопард признался, что «лучше бы еще раз сдох, чем эту хуйню наблюдать». Волк надеялся, что после сноса здания он сможет куда-то уйти. Куда именно он представлял себе весьма расплывчато: то нечто среднее между забегаловкой на Изнанке и пятым кругом дантовского ада, то — снова Четвертую, а может, так и останется бестелесным скитальцем между мирами. Дом был крепок и силен. С наступлением холодов работы по сносу прекратились. Три стены устояли. А в них — небольшая компания призраков. Тех, кто так держался за этот мир или тех, кого в этом мире держали. Три стены приводили Волка в ярость. Лучше бы снесли все! Раскатали бы чертов Дом в блин, чем оставлять такую насмешку! Три жалкие стены! Когда выпал снег, Мавр неожиданно сказал Волку, что раз есть стены, значит на них должны быть надписи, которые сможет прочесть и понять тот, кому они предназначены. — Тебе есть кому оставить надписи, а Волчонок? — Мавр говорил отвратительно: булькая и задыхаясь, пискляво выпуская из себя слова. «Как резиновая детская игрушка» — думал Волк и признавал, что слова Мавра умны и дельны. — Эй, пятнистый! — Волк подтащил Леопарда к одной из стен. — Ты был у нас в Чумной комнате?! — Ну заглядывал пару раз, — неохотно припомнил бывший Родинка. — А рисунки на стенах помнишь? Ну? — в глазах Серого вспыхнул азартный огонек. — Помню. Говно намалеванное. — Сам ты говно. Ну да это мы и так все знаем, — махнул рукой Волк, — но ты мне поможешь. Сейчас и быстро. Рисуй на стене то, что помнишь из Чумной! Я тоже буду рисовать, — радостно проорал Волк и уже начал царапать на стене того самого, с зубами-пилами… — Серый, кому это нахуй надо? Кто мертвячью мазню кроме нас увидит? Или у тебя ностальгия по сопливому детству поперла? — Кому надо, тот и увидит! И быка своего забацай обязательно! — Волк даже не обернулся на изумленного художника. Стена была готова. Дивной красоты бык, страшенный гоблин, жираф… Волк вспомнил про Лорда и дорисовал белого Дракона, которого когда-то старательно, сидя на стремянке Стервятника, выводил Табаки… Довольный Волк мурлыкал себе под нос слова из прошлого: «Не бывает такого, чтобы кто-то хотел откуда-нибудь выбраться — и не выбрался. Так что я выберусь. Обязательно». А через некоторое время на стене появились еще два изображения: огненно — красный дракон и рыбка. Вот этот-то дракон Волку очень не понравился. Но спрашивать, кто нарисовал не стал. Он понял, что этот рисунок для него. И это Волка совсем не радовало. Стылым зимним утром туда, где когда-то стоял Дом, а сейчас — только три стены и куча мусора, приехал Сфинкс. Волк ходил за ним по пятам. Волчья улыбка сияла. Он верил, что наконец-то, в этом бессмысленном посмертии что-то изменится. Ну просто не может не измениться. Сфинкс заговорил. Его слушали призраки. Его слушал Дом. Кто-то на Той Стороне его слушал и, более того, слышал. А Волк стоял напротив своего друга. И мечтал оглохнуть. От прежней улыбки остался только кислый оскал. «… Он не был ни настолько добр, ни настолько умен, как мне казалось. Что он не был безупречен…». От кого-то с Той Стороны Сфинксу достался невиданно щедрый подарок. Волк уже понял, для чего, вернее для кого Сфинкс использует перо. Снег валил крупными хлопьями. Напротив разрисованной стены сидел призрак мальчишки с седой челкой. Интересно, чувствуют ли мертвые холод? Для призрака времени не существует. И Волк сидел в этом безвременье, пялясь в никуда и снег не таял. — Слушай, парень, так нельзя. Ты же рехнешься, — Череп пытался приободрить Серого. — Он же твой друг и он жив… — Волк зыркнул на доморощенного психолога так, что тот быстро ретировался и долго потом изумлялся, почесывая короткостриженный затылок, «отчего этот сопляк не стал вожаком?». Когда снег начал таять, день становился все длиннее и приближалось «страшное время перемен», в остатках волчьей души что-то сломалось. Он метался между трех стен и выл. Люто и страшно. Проклинал Дом, себя, Македонского, Слепого и всех, кто приходил ему на ум. Злость, беспомощность, страх обезумевшего призрака покрывали тот клочок земли, где стоял Дом. Место приобрело еще более дурную славу, чем в прежние годы. Стройка так и не возобновилась. Говорили, что в руинах нашли тело пропавшего без вести подростка, что ночами там происходят жуткие вещи, доносятся нечеловеческие крики. Жители близлежащих домов вызывали полицию и писали жалобы во всевозможные инстанции… Волк почуял его еще от остановки и мгновенно прекратил свои дикие истерики. Напустил на себя самоуверенно-расслабленный вид, а на пасть нацепил знакомую всем ухмылку. Молодой человек уверенно шел через стройку-свалку. В нем не чувствовалось прежней робости, он не прятал глаза и руки. Затасканного свитера с рукавами а-ля Пьеро не было и в помине. Светло-зеленая рубашка, джинсы, кроссовки. Короткая стрижка. Он подошел вплотную к призраку. «Ишь ты! Руки какие холеные, не то что раньше» — заметил Серый. — Прости меня, — выдохнул убийца.  — Нет. Македонский изумленно посмотрел на Волка. Волк лыбился. — Что, совесть захотел облегчить? Ты хоть понимаешь, унылое дерьмо, чего ты меня лишил?! Жизни? А разницу между моей жизнью и твоим убогим существованием понимаешь? — Прости меня. — А смерти у меня тоже нет, как видишь. — Я могу попробовать забрать тебя. Волк осекся. Он хотел высказать Македонскому и за Сфинкса, и за то, что Мак приперся в очередную годовщину, и еще много чего. Но неожиданно замаячила давно сгинувшая надежда и Волк решил попридержать язык. — Куда забрать? — На Ту Сторону. Но я не уверен, будешь ли ты там человеком. — А кем я буду? Обезьяной что ли? — Может быть и обезьяной, — серьезно ответил бывший ангел и пошел в сторону разрисованной стены. Волк направился за ним. В Чернолесе болтают всякое. — Да какой он врач! Шарлатан! С псиной своей таскается! — Ой, не говорите чушь! Прекрасный доктор! Деток лечит и денег не берет! — Ну конечно, не берет! Гребет лопатой! — Точно не берет! Говорят — грех страшный отмаливает! — И не псина эта вовсе, а волк… — Какой волк?! Самый настоящий оборотень! — Тю, откуда оборотню-то здесь взяться?! Оборотни известно — в Лесу живут, а от этих Лесом и не пахнет. Не то Серолицые ими бы занялись! Забирая болезни у своих маленьких пациентов, Македонский не всегда успевает от этих болезней избавиться, смыть, вычистить самого себя. Его здоровье сильно подорвано чужой болью. Иногда, после целого дня работы, он опускается на пол, зарывается в густой мех волка и тихо плачет. Волку такие сцены напоминают Клетку. Ему жалко Македонского и одновременно противно находиться с ним рядом. Волк надеется, что бывший состайник долго не протянет, а после его смерти Волк, наконец-то, будет свободен.