Последнее письмо

Стены Кремля освещало закатное солнце, бегая по черепицам крыш башен и «ласточек» над красным кирпичом. Ветерок ласково трепал листья залитого уходящим, но от этого ещё более ярким золотом Александровского Сада. Пробки на дорогах потихоньку редели. Москва готовилась ко сну. Если бы по всей столице было так спокойно. Возле знаменитой древней крепости самого сердца страны столпились митингующие. Пятнадцать Советских Республик. Их прежде нерушимый Союз с каждый днём, с каждым часом, с каждой минутой, с каждой секундой всё сильнее редел, а невидимые нити, связывающие их, распутывались и становились тоньше. Вот-вот совсем порвутся. Несмотря на все попытки остановить неизбежное, неумолимое, но не видимое для глаз облако смерти и угрозы постепенно охватывало Советский Союз с границ и постепенно придвигалось к Кремлю. СССР стояла у задёрнутых штор и судорожно сжимала их рукой. Она еле заметно дрожала. Её глубокие глаза, обычно холодные и решительные сейчас были заполнены печалью и… страхом? Да, страхом. Наполнены до краёв, словно две бездонные чаши в которых эти едкие, охватывающие целиком эмоции всё-таки нашли дно. В одно мгновение её жизнь кончится. Буквально через несколько минут. Митингующие пока терпят, но это ненадолго. Если в ближайшее время она к ним не выйдет, они вломятся к ней в дом и разнесут его в пух и прах вместе с хозяйкой. Странно, СССР ведь предполагала такой исход, подготовилась к нему, приняла неизбежное, а сейчас откровенно трусила перед лицом своего конца. Разве это была та Россия, что готова была отдать жизнь за свою свободу и право жить…? Да что тут рассуждать! Отбросив от себя лишние мысли, она собралась уже было выходить… Но она не может уйти, не сказав… надо сделать одно важное дело… Всё ещё нервно дрожа, Союз села за письменный стол, положила перед собой лист бумаги и крепко вцепилась в ручку, собираясь с мыслями и пытаясь хоть на пару минут отогнать путающий мысли страх. Страх, которого она стыдилась и не замечала за сбой раньше. Подсознательно ей казалось, что если она напишет ему дрожащей от страха рукой; будет так испуганно дышать на бумагу, которую возьмут его руки; впитает в строчки, которые будут читать его глаза, свой ужас, он непременно всё это почувствует, снисходительно усмехнётся, порадуется очередной победе и станет презирать её ещё больше… Но с какой стати её это волнует? Ведь СССР всё равно скоро умирать, так почему она не имеет права под конец существования дать волю своим настоящим эмоциям? Она сдерживала их всю жизнь. Может, хотя бы перед смертью, раз уж она решилась ему написать, выложить всё как есть? Не скрывая истинных чувств за каменным лицом. Не боясь вновь быть обманутой, если подпустить кого-то слишком близко к себе. Наплевав на имидж решительной, воинственной и холодной особы. В конце концов, уже всё равно. Будет ему от неё предсмертный подарок — повод для злорадства. Она же знает, как он любит злорадствовать. Слишком хорошо знает. СССР на секунду прикрывает глаза и делает глубокий вдох. Рука перестаёт дрожать. Конечно, она всё выложит, но не настолько же быть откровенной, чтобы он не смог разобрать, что там написала её мечущаяся в конвульсиях ладонь… Ручка быстро и взволнованно, но, не дрожа, забегала по бумаге. Союз на одном дыхании исписала целый лист. Перед последними строками она вновь вздохнула и закрыла глаза. На длинных ресницах предательски заблестели блестящие и крупные капли, и два крохотных хрусталика чистого горя упали и рассыпались в дребезги по письму, превратившись в два влажных пятнышка, в которых бумага была чуть темнее, а чернила немного размазались. Казалось, был слышен тихий-претихий звон разбившегося хрусталя… СССР открыла глаза. Секунду она смотрела на следы своих слёз. Потом ещё раз глубоко вздохнула, написала последние слова прощания и подписалась. Руки помнили, как свернули лист бумаги. Как поставили на нём государственную печать, потому что другой не было, да и делали они это на автомате, не думая, что именно делают. Помнили, как потянулись было к маркам, но чуть дрогнули, вдвоём взяли письмо и лишь написали на нём адрес. Конечно, она не будет использовать обычную почту. Срочные письма страны доставляли друг другу через Почтовый Океан. Красивая и даже немного романтичная штука, неизвестно кем и когда придуманная. Сколько вестей, счастливых, победоносных, пугающих, шокирующих и печальных было отправлено за все века существования этого необъяснимого наукой явления! Союз поднялась на крышу дома. Она на миг закрыла глаза и открыла их уже в другом месте. Она стояла на берегу океана. Здесь не было ни песка, ни набережной. Просто серая плитка. И столик. Под ним многочисленные листые с одинаковыми марками. Один, начатый, на нём. Страна подошла к столику и, положив письмо, оторвала одну марку, облизала и наклеила. Затем сложила письмо в бумажный кораблик. Оставалась самая малость — подойти к воде и пустить по ней оригами. Что она и сделала. Смотря вслед кораблику, СССР слышала отдалённые крики митингующих и неизвестные попсовые, Американские песни, идущие из многочисленных колонок и радиостанций жителей. Она уже наполовину стояла у себя на крыше и наблюдала, слушала, нюхала, пробовала на вкус, ощущала кожей, как-то, что она с таким трудом построила разрушалось на глазах, в один момент… Утешало одно: осталось совсем немного…

Когда умолкнут все песни, Которых я не знаю, В терпком воздухе крикнет Последний мой бумажный пароход…

***

США стоял на своей мостовой Почтового Океана. Он словно чего-то ждал. Вернее, не он, его подсознание знало, что ему надо здесь сейчас быть и вытащило почти под плетью в это место… Какое сейчас кому-то до него дело! То, что все страны имеют каждая свой выход к Океану и могут послать весточку друг другу в любой момент с помощью бумажного кораблика, который доставит письмо уже в следующую минуту, ещё не значит, что все будут пользоваться этим каждое мгновение жизни! Парень раздражённо зашагал по плитке, сложив руки на груди и постукивая пальцем по локтю. Нет, ну зачем он вообще сюда припёрся? Вот скажите, кто ему сейчас будет писать? Но вдруг на горизонте показался бумажный кораблик. Америка насторожился. Он попытался разглядеть, какой страны эта бумага, но закатное солнце оттеняло цвет и не позволяло раньше времени узнать позднего друга по переписке. Лишь когда оригами подплыло к самому берегу, и парень взял его в руки, он разглядел, что на носу кораблика марка кроваво-красного цвета, с перекрещёнными жёлтыми серпом и молотом на углу. США приподнял одну бровь и тихо хмыкнул. Он развернул письмо. Оно не промокло. Так всегда бывает. Америка сгорал от любопытства. Что она может ему написать, находясь на пороге смерти? Ей же лучше, если это признание поражения или хотя бы поздравление с победой, а в лучшем случае мольба о помощи! Но стоило ему прочитать первые несколько слов, как ухмылка плавно стекла с его лица. «Приветствую, товарищ. Надеюсь, ты счастлив. После этого многолетнего противостояния ты наконец победил, с чем тебя и поздравляю, находясь на пороге гибели. Признаю твою победу. Пишу это и слышу, как на улице бушует моя смерть. Иронично, правда? «Союз нерушимый» распадается, просто настоящая кладезь для каламбуров и острот. Можешь прямо сейчас придумать какую-нибудь шутейку и пойти рассказывать своим друзьям. Но я не могу уйти просто так, ничего тебе не сказав. Если бы мы говорили лично, я бы попросила дать мне договорить, а потом начать меня высмеивать. Но я пишу, и поэтому смейся когда хочешь и сколько хочешь. Я люблю тебя. С самой первой встречи. Смешно? Рада, что тебе весело. Я из-за всех сил не хотела признавать это себе. Когда же всё-таки признала, долго пыталась подавить свои чувства. Но от этого они только усилились, и я гасила их другими делами, соперничеством с тобой, и иногда эти эмоции действительно брали верх над чувствами, и хорошо, что я в такие моменты находила в себе силы не начинать войну. А поверь, учитывая твоё поведение, это было затруднительно. Ты знаешь меня хладнокровной и бесчувственной, думаешь, мои мысли занимает только война, политика и прогресс. Я тоже думала так, и, признаюсь, мне долго удавалось себя в этом убеждать. Но это не так. Я держу настоящую себя глубоко внутри с самой Великой Победы 1945 года. Почему я вдруг так разоткровенничалась? Сама не знаю. Наверное, потому, что скоро умру. Я боялась, что ты узнаешь, какая я на самом деле. Слабая. Но сейчас мне уже всё равно — мой конец близок. И не имеет значения, что ты будешь думать обо мне, когда я покину этот мир. Уверена, ты нередко получал такие письма. Даже не удивлюсь, если больше половины из них как мои — предсмертные. Чёртов сердцеед. Буржуй. Я прекрасно понимаю, какой ты эгоист и идиот, насколько ужасный человек. Но поделать с собой ничего не могу — люблю. Ненавижу, но от этого люблю лишь сильнее. А я думала, так только в литературе бывает. Разрушается всё, что мне дорого, всё, что я строила годами. Разрушается в один миг. Ты достиг своей цели, радуйся. Но победил благодаря алчности людей. Да, простая жвачка вызывает у людей больше эмоций, чем научный прорыв. Радуйся. Надеюсь, ты доволен. Я хотела сделать этот мир хоть чуточку лучше, но встретила ли я мировое одобрение? Да, не спорю, я совершила множество ошибок и иногда перегибала палку, но ведь кто не ошибается? Что я сделала не так? Хочешь спросить, страшно ли мне? Да. Буду ли я молить о пощаде, просить помощи? Не дождёшься. Ты увидишь мой труп, насладишься этим, но не увидишь меня на коленях, не увидишь моих слёз мольбы. Нет, такого удовольствия я тебе не предоставлю, даже не надейся! Прости. За беспокойство. За вражду. За мою глупость. За то, что тебе до меня нет дела, за то, что я очередная назойливая муха, «поклонница», в отличие от других не размалёванная, как женщина лёгкого поведения. За то, за что ты считаешь, я должна извиниться, даже если я не считаю себя в этом виноватой — всё равно я умираю. Одна просьба. Если в тебе есть хоть что-то отдалённо человеческое, никому не говори про это письмо. То, что я перед смертью показываю тебе истинную себя, ещё не означает, что я готова показать это всем и оставить после себя плохую память. Время пришло. Пора прощаться. Ты был достойным противником. Good bue, Америка! Союз Советских Социалистических Республик»

Good bye, Америка, о, Где я не был никогда. Прощай навсегда. Возьми банджо, Сыграй мне на прощанье.

Как только США дочитал письмо, его руки непроизвольно сжались в кулаки, смяв бумагу в мятый комок, и запихнули его в карман куртки. Отчаяние навалилось залпом. Он никогда не ощущал ничего подобного. Что не так, он же получил то, чего хотел так долго? Почему в самый последний момент что-то внутри него дрогнуло, а потом превратилось в целую бурю? Почему только сейчас он понял, что не желает её смерти?! Ближе к концу письма Америка с ужасом обнаружил две капли слёз. Казалось, это были капли сильнодействующего яда, капнувшие прямо ему в сердце. Она умеет плакать. Она плакала, когда писала это.В голове пульсировала одна единственная мысль, слишком запоздало доставленная из подсознания сломавшимся телеграфом чувств: «Я люблю её». Чуть погодя, пришли новые обрывки, словно впопыхах оторванные от огромной, не приведённой в порядок кучи мыслей и чувств, кучи не распутанных проводов, которую он всё собирался распутать и разобрать, но всегда откладывал на завтра: «Я опоздал. Я идиот. Уже поздно. Скоро её не будет» Вдруг сознание пронзила молния новой, отдельной мысли. Она оставила глубокий порез на сердце, отчего США чуть было не прижал руки к груди. Боль была почти физической. «Скоро её не станет. Надо спешить. Я должен напоследок услышать её голос! Сказать ей, что люблю. Пусть она умрёт, хотя бы зная это» Америка прыгнул в воду, но приземлился в своей спальне. Дрожащими руками он взял с тумбочки телефон и набрал её номер. Каждый гудок оставлял на сердце всё новые порезы. Каждый больнее и резче предыдущего. Только бы успеть. Только бы успеть. Наконец, на том конце послышалось нервное и частое дыхание. — Слушаю, — тихо произнесла СССР. В первый миг США решил, что ошибся номером. Голос его давнего соперника стал неузнаваем. Всегда твёрдый и решительный, сейчас он был слабым и дрожащим. Столько боли и отчаяния в одном слове он слышал впервые. Захотелось оказаться рядом с ней, прижать к себе, успокоить, провести рукой по её густым огненным волосам… Парень тоже нервно дышал. Когда он заговорил, понял, что в горле пересохло, голос сильно охрип и так же, как и у собеседницы дрожал. — Я… получил твоё письмо… — Выдавил он и прислушался. На том конце тишина. Даже вздохи на время прекратились. Но, восстановившись, они ещё больше участились. Парень прокашлялся. — Это всё правда? Время словно застыло. Ожидание тянулось целую вечность, и чем больше оно длилось, тем сильнее бились их сердца, чаще было дыхание, нервы вытягивались в струну, толщиной меньше волоса, а тишина на обоих концах провода сводила с ума. — Да… — СССР с трудом выдавила одно тихое слово, больше похожее на шелест травы под ветром, наполненным отчаянием. Не захочешь — не услышишь вовсе. США напрягся: он вдруг почувствовал, что она сейчас заплачет. Его мысли подтвердились: на том конце послышались всхлипы, звучавшие немногим громче, чем её еле слышное «Да». Сердце заплясало чечётку. Америка нервно облизнул губы и на одном дыхании затараторил: — Не плачь, пожалуйста, только не плачь… Я на самом деле никогда не хотел твоей смерти, честное слово… мои мысли занимала победа, единственная цель: одержать верх в этом противостоянии… и я даже о последствиях не задумывался… но я сейчас понял, какой же я был дурак, просто неописуемый идиот…! Умоляю, не плачь! Ты не представляешь, как ужасно слышать твои слёзы… Я всегда хотел довести тебя до рыданий, но сейчас мне… мне больно сознавать, что ты плачешь!.. Понимаешь, я… я… Он на секунду перевёл дух и понял, насколько бредово звучало всё то, что он сейчас наговорил. Она сдерживала эмоции всю жизнь. Впервые она решилась заплакать. А он умоляет её не делать этого… не глупо ли? Очень. Ещё глупее было сейчас извиняться. Какой в этом был смысл? Как же тупо он сейчас смотрелся со стороны! — Я люблю тебя. — Автоматически закончил он. Тихо. Но она услышала. Послышались два последних всхлипа. — Это правда? — тихо спросила СССР. Голос её больше не дрожал, но был так тих и слаб, словно она болеет с температурой 42 градуса… — П-правда… — рассеяно просил США, заикнувшись. — Я только сейчас это понял… Прости! — Он внезапно резко воскликнул и вновь затараторил: — Прости, пожалуйста, прости за всё! Мне очень жаль, правда! Пойми, я раньше… если бы я разобрался в своих чувствах раньше… может, не было бы всего этого… может, всё бы обошлось… ты бы сейчас…– и неожиданно сам почувствовал, что плачет. — Не надо, — голос её немного окреп. — Не сожалей о прошлом. Ничего уже не изменить. Мы все наломали дров. — Америка услышал, как Союз встала. А голос её вновь стал сильным и железным, как раньше. Но в него добавилась неведомая раньше тоска и… нежность. — Мне пора. Прощай. Я люблю тебя. — Нет, стой! — в панике закричал Америка и вскочил. — Не уходи…! Пожалуйста…! Мы… мы что-нибудь придумаем! — Уже поздно, — обречённо выдохнула Союз. США услышал, как трубка на том конце упала на стол. В голове бушевал ураган. Нет, это сон, всего лишь ночной кошмар, это не может быть правдой! Сейчас он проснётся, и всё закончится! То ли она забыла сбросить вызов, то ли случайно не сделала этого. Но парень прекрасно слышал, что происходит на том конце. Она встала, раздалось эхо её отдаляющихся шагов. Раз… Два… Три… Каждый звук отдавался громом. США слышал, как, крича что-то гневное, вломились митингующие страны. Услышал глубокий вздох СССР. Ясно увидел, как она стоит перед своими же республиками и смотрит в глаза смерти. Смерть же глядела на неё чёрными бездонными глазами из дул пятнадцати автоматов. Затем он услышал выстрелы. Каждый из них словно пронзил и его собственное сердце, хотя он даже не видел всё собственными глазами… Послышались ликующие крики. США судорожно сжал в руке трубку. — СССР!!! — В панике позвал он. — Отзовись!!! Пожалуйста!!! Он услышал слабое предсмертное дыхание бывшего врага. В трубке что-то загремело — это она, превозмогая боль, пыталась дрожащей рукой взять в руку телефон. Наконец, кое-как она поднесла трубку к лицу. — П-прощай… — выдавила она. Ко всем предыдущим эмоциям в её голосе добавилась боль, которая мешала говорить. — Я… я рада, что… написала тебе… это… последнее письмо… Ему казалось, она хочет сказать ещё что-то, но вместо этого лишь испустила последний вздох. Мир в одно мгновение рухнул и словно перестал существовать. От слёз помутнело в глазах. — СССР!!! — Не помня себя, кричал он. На что он надеется? Она же всё равно не отзовётся… но он продолжает кричать и слышать лишь ликующие крики восставших… Когда голос охрип, а голова заболела от его же криков, Америка в отчаянии сжал трубку и кинул её об стену. Аппарат тут же разлетелся в дребезги, не давая больше слышать эти дурацкие «УРА!!!». Но он всё равно слышал их — они звенели у него в ушах, наполняли всё его существо, подкрадывались со всех сторон тёмным облаком… Она процветала. Всем было хорошо. У неё были цели. Цели, которых она не достигла. Он всегда давал то, что хотят люди, подкармливая их алчность. Материальные ценности, которые он щедро дарил жителям, помогли ему победить. Она же хотела принести нечто большее, что-то духовное и по-настоящему ценное, что не является мимолётной радостью или иллюзией счастья… Яркая красная звезда на фоне серого и жалкого мироздания…

Мне стали слишком малы Твои тёртые джинсы. Нас так долго учили Любить твои запретные плоды.

США внезапно вскочил и стал рыться на столе. Откуда-то из недр ящика, он вырыл маленькую цветную фотокарточку. На ней была изображена девушка с красно-рыжими волосами. Как всегда она была одета в шинель и фуражку. Неизменный серьёзный взгляд. На фото упала одинокая слеза. Перед смертью она смотрела так же, он уверен. Но в эти глаза примешалась боль. Боль не от того, что она умирает, а от того, что она умирает, не успев сделать мир лучше, от того, что вместе с ней уйдёт всё то, что она с таким трудом строила по кирпичику, что берегла как Зеницу Ока… Парень обессиленно рухнул на кровать. Из глаз потекли новые слёзы. Дрожащая рука достала из кармана смятое последнее письмо. Он перечитал его, смотря на фото. Её голосом, представляя, как дрожит её рука, как наполнены горечью её глаза… Неизвестно, сколько он просидел, снова и снова перечитывая письмо. Наконец, он аккуратно сложил его и вместе с фотографией положил в карман. Надо жить дальше. Она бы хотела этого. Это тяжело, но надо терпеть. Надо жить дальше.

Гудбай, Америка, о, Где я не буду никогда. Услышу ли песню, Которую запомню навсегда?