***
Как же я заебался... Больше не могу этого терпеть... Я блядь в ярости! —со всей силы стукнув рукой по столу, прокричал Кирилл. — Я делаю всё, чтобы этот ублюдок заметил меня. Каждый день приглашаю его домой, чтобы попить пива и выкурить парочку сигарет,под предлогом того, что хочу записать с ним новый альбом... На самом-то деле, то, чего я действительно хочу, это чтобы он подольше посидел со мной... Побыл рядом. Я даже песню ему сочинил, а он счёл всё это за стёб! Я подсел на героин... Да блядь, именно на героин! Вот смеху то не обершься! Все это для того, чтобы посмотреть на реакцию "своего обожаемого". Все, что он ответил на это: "— Заканчивай с этим. Ты такой идиот, Лермонтов. Какая-то баба заставила тебя принимать эту дрянь. Это так глупо, ты опустился ниже плинтуса. Знаю, что ты не можешь забыть её, но ты упустил свое счастье, смирись с этим". Кирилл начал смеяться так громко и безнадежно, что казалось, будто стены дрожали в этой одинокой комнате. — " Не могу её забыть". Придумал какую-то Марину, с которой якобы познакомился на выступлении в Москве, для отвода глаз. Мол, предпочел ей алкоголь, вот она меня и бросила. Как можно было поверить в такую чушь?! Лермонтов засмеялся ещё громче и чуть было не сорвал голос. — Это же было очевидно. Очевидно, что это все глупые сказки. Какой же ты тупой, мать твою! Не глупый, а именно тупой! Неужели нельзя было заметить то, как я стал относиться к тебе? Я всем видом подавал, что люблю тебя. Даже моя знакомая заметила это, а ты не заметил. Все так же гуляешь с той девушкой, которая повисла тебе на шею.***
Лермонтов обречённо вздохнул. Он зашёл в другую комнату своей маленькой съемной двушки и проверил прочность каната, который служил висилицей. — Думаю, выдержит. - выпалил парень, который все ещё не мог поверить, что наконец-то осмелился на такой рискованный и роковой шаг. Неужели это всё? Всё, ради чего я жил, все мои старания, все записанные совместные и несовместные альбомы просто перестанут иметь всякий смысл. Нет. Надо одуматься. Ведь в мире есть и белые полосы. Но внутренний голос все твердил мне: "— Черных полос больше. Ты ведь знаешь это". Я больше никогда не смогу записывать альбомы, выступать, видеть счастливые лица фанатов. Но это все второстепенное. Самое главное — я больше не смогу увидеть Его. Своего "обожаемого". Не смогу прикоснуться к его грубым и сильным рукам, не смогу больше пить с ним, не услышу больше его звонкий голос и мы больше не сможем стебать друг друга. Более того, я никогда не смогу признаться ему в своих чувствах и не смогу двинуть ему по лицу за всю боль, причиненную муками любви за столь короткое время. Сердце бешено заколотилось. В груди сдавило так, что казалось, парня сейчас вывернет наизнанку. Руки тряслись. К горлу поступил неприятный ком. Что это? Страх? Именно, это он и есть. И снова внутренний голос вторил: —Давай. Сделай это. Тебе ведь не за что держаться. Все, что казалось тебе важным это лишь иллюзия. Ты ведь знаешь, что никому не нужен. И что Андрей, даже если ты ему признаешься, снова примет это за стёб. Нечего терять. Давай, сделай это. Сделай. ДАВАЙ. — Чёрт, чёрт, чёрт! Заткнись! - Кирилл отчаянно закричал в пустоту, пытаясь донести эти слова до внутреннего голоса, который все никак не унимался.— Хорошо, я сделаю это. Я решил. Дрожащие руки потянулись к петле. Он надел её на шею.С его лица стекал холодный пот. Послышался глухой звук упавшей табуретки, который с треском разнёсся по комнате. Я тебя никогда не увижу, прости, распрощаемся и нам поднимут мосты, мы с тобою расстанемся, даже не видясь, хоть выпустим сольные синглы.***
— Кирилл, открывай, засранец, или я выломаю эту чёртову дверь! - доносилось за входной дверью. Андрей. Это был он. — Я выламываю! Дверь слетела с петель и упала на пол. — Ты чего не открываешь дверь? Я тут припев для новой песни приду... Не успел он договорить, как тут же потерял дар речи. Он так и не смог поверить в увиденное. На столе лежала записка, на которой корявым почерком, свойственным Лермонтову было написано: " —Спасай меня, Андрей. Но ты ведь не спасёшь, правда?".