Loyalty

      Всегда ненужный. Всегда последний. Всегда абсолютно один.       Саймон не понимает, в чем его проблема. Насколько сильно надо стараться, чтобы стать хоть кем-то?       Порой он чувствует себя прототипом. Первым экспериментом, моделью, что была успешной какое-то время, но теперь устарела. Прототип, которому нигде нет места: ни среди людей, ни среди андроидов. Л и ш н и й.       Придя на Иерихон, Саймон искал хоть кого-то. Друга, товарища, соратника, хоть кого-нибудь, кто показал бы ему, что он важен. Но одиночество безмолвной тенью следует за ним по пятам, а такие же сломленные, как и он, андроиды только отталкивают его ещё сильнее.       И когда приходит Маркус, что-то резко меняется. Огонь, сила, целеустремленность, а главное - беспокойство обо всех, и о нём, Саймоне, в том числе! То, чего он давно ждал. То, за что можно умереть.       Маркус сильный, воинственный и нежный. Он подаёт Саймону руку, интересуется самочувствием, спрашивает о прошлом. Маркус тёплый, его улыбка непонятной слабостью расползается у Саймона в районе живота; Маркус говорит, что не бросит, Маркус н е б е з р а з л и ч н ы й, но ведь никто, никто не учил бедного малыша Саймона тому, что эмпатия не равна любви.       И Саймон падает, падает в пучину любви, Саймон - маленькая преданная собачка, которая любого загрызёт за своего хозяина. У Саймона даже глаза - собачьи, - преданные такие, смотрящие с обожанием, восхищением, любовью безграничной. Саймон считает, что нужен, считает, что любим. Саймон по-детски тянет руки к Маркусу, а тот улыбается и не отталкивает. Саймон почти счастлив, почти спокоен, почти перестаёт ненавидеть себя.       От этих «почти» начинает тошнить, когда Маркус, его Маркус, выбирает Норт.       Норт заменяет его, сворачивает лёгким жестом тонких пальцев белую шею, чтобы занять место; стать новой, улучшенной версией, потому что старое всегда мешает.       А Саймон молчит, Саймон п о н и м а е т (черт возьми), Саймону не привыкать, Саймон прототип, который пора бы уже сдать на металлолом.       А ещё Саймон думает, что заслужил. Эту непонятную боль в груди (разве андроиды вообще способны чувствовать боль?), это щипание в глазах(тёплый разбавленный тириум), этот безмолвный крик, осевший у него в горле. Заслужил давление в рёбрах. Заслужилзаслужилзаслужил.       Милый, глупый-глупый-глупый мальчик Саймон, ну как же угораздило тебя влюбиться? Ты же никто, Саймон. Просто верная собачка, которая ни-ко-му не нужна.       Но Саймон все ещё рядом, когда понадобится.       Саймон все ещё борется за Маркуса.       Саймон тихо задыхается в чертовой агонии, дерёт глотку, кашляет тириумом, потому что эфемерные шрамы в горле жжёт, а вечная глупая привязанность выстилает едкой пленкой внутренности.       — Знаешь, я ведь тебя люблю, — шёпотом, когда всю ротовую полость заполняет (синяя, такая нечеловеческая) кровь. Над их головами гремят выстрелы, Норт и Джош где-то впереди, позади только спецназовцы, а там, наверху – небо, такое же аквамариновое, как и закатывающиеся глаза Саймона. — Я... Хотел этого. Умереть за революцию тебя.       Маркус прижимает его к себе, шепчет что-то, но Саймон уже не разбирает, что, – в ушах звенит металлом, помехами и звуками выстрелов. Маркус такой тёплый, что Саймону самому хочется прижаться посильнее.       — Глупый ты, — на периферии сознания. До отключения остаётся секунд десять, и Саймон из последних сил тянет свою руку к руке Маркуса, а тот нежно сжимает её в ответ. Перед тем, как система всё-таки отключается, Саймон видит, что, кажется, Маркус плачет. И, наконец, искренне солнечно улыбается.       Может, старьё нужно не только заржавевшим.