Еще неизвестно, кому из нас тяжелее

Дэвид сидел напротив Дайаны с бутылкой дешевого виски в руке. Похожее пойло он каждый вечер пил с уставшим, только что вернувшимся с работы Джованни. При мысли об итальянце воспоминания накатывали на Дэвида тяжелыми волнами, но за прошедшее время он привык к ним. Они стали неотъемлемой частью его жизни, как алкоголь и сигареты. Разница лишь в том, что табачный дым губил здоровье, а прочно засевший в голове образ Джованни уничтожал саму душу американца. – Ты убийца, – прошипела Дайана. Растрепанные немытые волосы, синяки под глазами, грязная одежда. От девки несло потом и спиртным похлеще, чем от Жака на момент закрытия бара Гийома. Дэвид не испытывал к Дайане ни отвращения, ни жалости. Он знал, что не имеет права судить Дайану таким отношением, ведь он сам не заслуживал ничего, кроме жалости и отвращения. – Ты убил его, – повторила Дайана. – Ты ведь понимаешь, что ты его убил? Дэвид вяло усмехнулся. Похожим образом Джованни выводил его на откровенный диалог. О, Джованни много раз пытался разгадать его душу, задавал самые разнообразные вопросы, чтобы постигнуть своего непостижимого американца. А Дэвид всякий раз отвечал односложно, менял тему и открывал новую бутылку виски. Это были его способы ухода от разговора, которые отлично срабатывали, пока в конечном итоге не привели к роковым последствиям. – Какая теперь разница, кто убил Джованни, – пожал плечами Дэвид. – Я, Гийом, газетчики или палач. Сейчас важен только факт, что его нет. – Ты сам не веришь в то, что ты говоришь, – сверкнула глазами Дайана. – Ты толкнул его под нож гильотины. Если бы на месте Джованни была я, ты бы и меня толкнул. Если бы на месте Джованни был твой отец, ты бы его толкнул. Но если бы на месте Джованни стояло твое прекрасное непорочное отражение, ты бы сейчас не сидел в этом кафе. Невероятно, да ее мысли - копия мыслей Джованни. А ведь никто не видел Дэвида насквозь так, как Джованни. Ни одного разговора по душам, ни одного откровения, и, несмотря на это, Дэвид был для итальянца открытой книгой. Джованни не надо было докапываться до деталей, он понимал саму суть души своего возлюбленного, видел его гнилое, червивое сердечко так же ясно, как Дэвид сейчас видит перхоть на сальных волосах собеседницы. Возможно, в ее жизни тоже был Дэвид, которого она принимала со всей его гнилью, а тот бросил ее, как надоевшую игрушку, бросил, испугавшись собственного я, ответственности, последствий, бежал, как последний трус туда, где будет расплачиваться за малодушие до конца своих дней. – Я бы хотела быть тобой, – вдруг сказала Дайана. – Я бы хотела быть той, кто разбивает сердца, а не той, кто остается с разбитым сердцем. Дэвид хмыкнул и сделал глоток. – Я бы хотела быть эгоисткой без чувств, без привязанностей, эгоисткой, не ведающей боли, не знающей, что такое настоящая любовь. Я бы хотела, чтобы из-за неразделенной любви ко мне страдали другие, а я бы толкала их под нож гильотины одного за другим и шла дальше по трупам, ни о чем не беспокоясь. Быть может, в голове Джованни проскальзывали такие же мысли в то хмурое утро, когда его вели по сырым каменным подземельям, не дав возможности увидеть последний рассвет. – Еще неизвестно, кому из нас тяжелее, – в конце концов, сказал Дэвид. Дайана засмеялась тихим скрипучим смехом, от которого американца передернуло. – Я могу сказать про тебя многое, но в этом списке точно не будет пункта: “страдание из-за убийства любовника”, – отсмеявшись, заявила Дайана. Джованни тоже так считал. Джованни был прав абсолютно во всем, что касалось Дэвида, кроме одного. “Ты никого не любишь, ни меня, ни Хэлу, ты любишь только свое отражение в зеркале”, да, что-то в этом роде он сказал в их последнюю встречу. Но Джованни заблуждался. И он никогда не узнает этой спасительной истины. Зато истину узнает совершенно посторонний человек, который ничего не может исправить. – Я любил его, – голос Дэвида дрогнул. – Я любил Джованни. Он был единственным, кого я по-настоящему любил. Я любил его больше всего на свете. Дайана фыркнула, но тут впервые пристально посмотрела в глаза американца и увидела в них нечеловеческую боль, боль, которую даже она, измученная депрессией, бессонницей и галлюцинациями, никогда не испытывала. – Я завидую Джованни, – сказала Дайана. – Я бы хотела быть на его месте. – Не думаю, что у тебя появилось бы больше преимуществ, поменяйся ты с Джованни местами, – заметил Дэвид. – Роли бы не изменились. – Он был любимым. Он был кому-то нужен. Дэвид, если бы ты дал ему это понять, ты бы сделал его самым счастливым человеком на свете. – Я знаю, – Дэвид выпустил облако дыма и уставился в окно. – Разве ты не скажешь, что Джованни бы завидовал мне? – с горькой усмешкой спросила Дайана. – Ведь я дышу. Я жива, а он нет, вот мое преимущество, так? – Джованни бы не завидовал тебе, – покачал головой Дэвид. – Он хотел уйти из этого грязного мира. Где бы он сейчас ни был, там ему лучше, чем со мной. – Какой же ты идиот! – воскликнула Дайана. По ее щекам потекли злые слезы. – А вы с Джованни разве не идиоты? – повысил тон Дэвид. – Вы же видите насквозь таких, как я. Вы же знаете, что нам нельзя доверять, что мы толкнем вас под нож гильотины, что между ног у нас все золото мира, что мы влюблены в свои непорочные отражения, вы все это знаете, так почему вы не бежите от нас, сломя голову? Почему не встречаете подобных себе способных на вечную любовь кретинов и не живете счастливо до конца своих дней? Что мешало тебе встретиться с Джованни и влюбиться в него, что мешало этому наивному итальянцу безбедно жить с тобой? Почему он не сбежал после нашей первой ночи, почему ты не сбежала после первой ночи с человеком, который разбил тебе сердце? Зачем вы остаетесь с такими, как я? На что надеетесь? На чудо, на сказку? Нельзя искать счастья с нами, Дайана, сказки вы от нас не дождетесь. – Мы любим вас до безрассудства, вот почему остаемся, – сквозь слезы сказала Дайана. – В вас невозможно не влюбиться. – Все гораздо проще. У вас отсутствует инстинкт самосохранения. – Может и так. По крайней мере, мы не убиваем людей. – Верно. И не расплачиваетесь всю жизнь за последствия своих поступков. – Как я хочу быть тобой, ты бы знал…как я хочу быть ей… хочу, чтобы она была Дайаной, хочу пригласить Дайану на Малхолланд Драйв, хочу видеть, как Дайана плачет от невыносимой боли и смеяться над ней, над ее глупостью и наивностью… – девушка сжала нож, и алые капли упали на зеленую скатерть. – Не знаю, утешит тебя это или нет, – Дэвид поставил на стол пустую бутылку. – Но я хотел бы быть тобой. Так забавно. У каждого из нас свой ад, и каждый надеется, что ад другого выдержать легче. – Нам остается только переспать, – неуклюже пошутила Дайана. – Мне все равно, – пожал плечами Дэвид. – Можем пойти ко мне. – Автобус в Бруклин через пару часов. – Успеем. – Как хочешь. Дэвиду было плевать, сколько дней Дайана не принимала ванну. Последние полгода он жил в грязи, которая этой девушке и не снилась, ему не привыкать. Звон разбитой посуды вывел Дайану из транса, она резко обернулась. Убедившись, что никаких пришедших покарать ее ангелов смерти за плечом нет, Дайана посмотрела на сидящего напротив мужчину. Вчера на этом самом месте сидел Дэвид, который сейчас находится на пути в Нью-Йорк, а, быть может, уже доехал до Бруклина, пришел в квартиру своего отца, сел в первое попавшееся кресло, зажег сигару и принялся курить, смотря в окно и придаваясь размышлениям о своей загубленной жизни. Белобрысый мужчина в кожанке смерил Дайану насмешливым взглядом. – Прошу прощения, – сказала подошедшая официантка и с налепленной на лицо дежурной улыбкой налила Дайане кофе. – Может, перейдем к делу? – поинтересовался мужчина, когда официантка отошла. “Еще неизвестно, кому из нас тяжелее”. Дайана сердито тряхнула головой, решительно достала портрет Камиллы и положила его на стол. – Эта девушка, – твердо сказала она. “Я бы хотела быть той, кто разбивает сердца, а не той, кто остается с разбитым сердцем”. По губам Дайаны пробежала улыбка. – Не нужно ее здесь показывать, – снисходительно сказал мужчина, не спуская с Дайаны насмешливого взгляда. – Принесла деньги? “Так забавно. У каждого из нас свой ад, и каждый надеется, что ад другого выдержать легче”. Дайана остановила потянувшуюся к сумке руку. Она отдаст деньги, и приговор будет тотчас приведен в исполнение. “Я бы хотела, чтобы из-за неразделенной любви ко мне страдали другие, а я бы толкала их под нож гильотины”. Взгляд Дайаны упал на улыбку Камиллы. – К черту, – Дайана открыла сумку и показала мужчине деньги. – Ладно, но как только я их получу, назад пути уже не будет. Правда этого хочешь? “Еще неизвестно, кому из нас тяжелее”. – Больше всего на свете, – сказала Дайана с ухмылкой. – Я уже была в роли жертвы. И мне не понравилось. Теперь я хочу попробовать роль палача. Мужчина откинулся, достал из кармана куртки синий ключ и показал его Дайане. – Когда все будет кончено, я скажу, где его найти.