Любимая игрушка

— Дрянь.       Он выплёвывает эти слова, пихая меня носком ботинка прямо по тому синяку, что сам оставил недавно, а я только хриплю. Я уже давно сорвала голос настолько, что из моего горла мог вырываться только невнятный хрип. Всё моё тело было покрыто кровоточащими ранами и синяками, и я ничего не могла с этим поделать. Он вновь и вновь лечил меня, а потом снова ломал в прямом смысле этого слова.       Я не понимаю, как я ему не надоела. Почему он ещё не убил меня окончательно, не возвращая потом к жизни? Почему всех тех, кто был мне дорог, он не лечил и не спасал, воскрешая? Я терялась в догадках, рассуждая между его очередными срывами. И так ни разу и не пришла к единому выводу. — Ты слишком быстро стала ломаться, — несмотря на недовольный тон, на его губах играла ехидная улыбка. Та самая улыбка, что практически не исчезает с его лица.       Подняв меня на руки, он совсем неаккуратно подкидывает меня, принося ещё больше боли, и быстро идёт по коридору, стараясь ещё иногда и подпрыгивать или спотыкаться. Ему просто доставляло удовольствие издеваться надо мной, приносить как можно больше боли. Убивать меня раз за разом. И воскрешать, наслаждаясь моими страданиями.       Всё это началось пару месяцев назад. Зереф победил, захватив всех в плен, всех, кто был мне дорог. Всю мою гильдию. Остальных он убил, не щадя никого. Я до сих пор помню тот страшный звук хруста костей и тот нечеловеческий крик. Это был ад, мой ад, что до сих пор снится мне в кошмарах. И не оставляет меня и наяву.       Их всех посадили в клетки в подземелье этого замка, и меня тоже. День и ночь там были слышны крики боли и отчаяния, и никто не мог им помочь. Они умирали один за одним, в конце концов оставив меня одну. Это и сделало меня его игрушкой. Он что-то увидел во мне, до сих пор не знаю что, и нацепил мне на шею этот глупый ошейник. Ошейник его вечной игрушки.       Я держалась день за днём, теша его самолюбие своими криками и проклятиями. Зачем я до сих пор жила? Почему не умерла? Ответов я не знаю. Я знаю только, что этот грёбаный правитель мира давно сломал меня, подчинив себе и моё тело, и душу. И я ненавидела себя за это. Но не могла заставить себя сделать хоть что-то.       Зереф был очень похож на Нацу. Не поведением, нет, да и не характером. Просто чем-то неуловимым он напоминал мне моего друга. И это меня убивало получше, чем вечные пытки. Я привязывалась к нему, и сейчас, спустя время, я уже могла с уверенностью сказать, что этот, мать его, Зереф был мне не безразличен. Любовь ли это, привязанность, помешательство — не знаю. Но это меня бесконечно бесит.       Я часто наблюдаю за ним, когда он не испытывает на мне новые заклинания и пытки. Его ухмылка, взгляд, походка — всё это уже давно отложилось у меня в голове в отдельной папке под названием «Зереф Драгнил». И эта папка была неприкасаемой. Я нередко перед сном, если я засыпала сама, воспроизводила в памяти какие-то отрывки из дня, где был он. И хоть это и убивало меня ещё сильнее, я не могла от этого отказаться.       Почувствовав новый удар, пытаюсь закричать, но слышится только хрип. Он наклоняется ко мне, а я лишь сейчас понимаю, что мы уже пришли и лежу я не у него на руках, а на кровати, и сейчас меня будут лечить. Он вообще каждый раз причинял мне по максимуму боли, а потом с каким-то садистским удовольствием брался лечить всё то, что оставил на моём теле своими же руками.       По моему телу разливается привычное тепло, а из горла наконец вырывается не хрип, а полноценный стон. Перевернувшись на живот, я закрываю глаза и уже привычно уплываю в темноту. Наконец-то можно отдохнуть.

***

— Идиоты. Придурки. Дегенераты.       По идее слышать мне это было не нужно, поэтому я и «не слышала». Я шла за Драгнилом по коридору, стараясь сильно не отставать, чтобы цепь не натягивалась. Он часто был таким после совещаний, на которых временами присутствовала и я, и слишком уж редко они хорошо заканчивались для меня.       Я не успела и глазом моргнуть, как оказалась прижатой к стене с обернутой вокруг шеи цепью. Он тянул её вверх, оставляя на моей шее очередной след. Я рефлекторно схватилась за шею, стараясь зацепить цепь. От этого действия стало только хуже, поэтому я кое-как их опустила.       Когда цепь немного ослабла, я вновь вскинула руки, стараясь схватиться за шею, однако даже слегка приподнять их мне не дали. Руки пронзила адская боль. Тихий хруст, что отдавался в моей голове жутким гулом и болью, вызывал на этом красивом лице, что сейчас было прямо передо мной, довольную улыбку. И мой крик лишь усиливал довольство этого монстра. Он вообще очень любил наблюдать за моей беспомощностью.       Я практически металась под ним, а его это веселило. Моё дыхание сбилось, я всё ещё задыхалась, а он каким-то новым заклинанием дробил мне кости на мелкие осколки. Эти осколки врезались в мышцы, вызывая ещё более сильную боль, и я кричала с новой силой. Кричала до тех пор, пока вновь не сорвала голос. У меня это уже входило в привычку, каждый раз срывать голос.       Усмехнувшись, он прошёлся рукой по всем изломанным местам, вызывая тихий скулёж, и отпустил меня. Я осела на землю и попыталась отползти, отталкиваясь ногами и тихо скуля. Слёзы лились из глаз, мешая обзору, а руки жутко болели, не давая быстро двигаться. Я чувствовала себя беспомощной куклой в руках умелого кукловода. — Не так быстро, — он наклонился надо мной, одной рукой приподнимая моё лицо за подбородок и стирая пальцем слёзы со щеки.       У меня вновь появилась надежда на то, что всё закончилось. Дура. В следующий момент перед глазами на секунду всё почернело и я захрипела, откидываясь на пол. Он вонзил мне в ногу тонкий кинжал, чем явно задел мышцу. Его улыбка в этот момент была просто неподражаема в худшем смысле этого слова.       Я скулила и дергалась, пока он кинжалом вскрывал мне ногу, рвя сухожилия. Я уже давно знала что такое адская боль, но не могла привыкнуть. К такому нельзя привыкнуть. Раз за разом я будто оказывалась в котле с кипящей водой. Тело, каждая частичка которого болит и пылает, пытаясь закончить эти мучения. А сознание всё противится, отказываясь уйти в спасительную темноту.       Я не сразу заметила, что кинжал исчез, оставляя после себя только рваную рану и жуткую боль. Новый поток боли я почувствовала уже тогда, когда этот самый кинжал вошёл мне в грудь, вспарывая грудную клетку и живот. Это был новый виток ада, что я пока что проходила всего пару раз.       Прокусив губу насквозь, я задергалась ещё сильнее, пока не потеряла сознание, падая в спасительную темноту. Жаль, что ненадолго…

***

      Первым, что меня встретило после обморока или смерти, была боль. Не такая сильная, как пару часов назад, но тоже ощутимая. Вторым было лицо моего Тирана. Он нагло улыбался, идя по коридору со мной на руках, и насвистывал что-то себе под нос. Я никогда не понимала его вечного весёлого настроения. Хотя, это, наверное, потому, что самой мне было совсем не весело. — О, Солнышко проснулось.       Он издевался, когда называл меня так, но я почему-то всегда начинала улыбаться. Иногда мне казалось, что я мазохистка. Он убивал меня, а я всё хваталась за его такие слова в мою сторону и не переставала улыбаться. Дура, как есть дура.       Не знаю на что он так отреагировал, на мою улыбку или на ещё что, но улыбка на его лице стала шире, а в глазах появился ехидный блеск. Наклонив голову ко мне, он медленно провёл языком от щеки к уху, вызывая мой судорожный вздох. Слегка прикусив мочку, он прошептал: — А уж не влюбилась ли ты в меня, Солнышко?       А я поняла, что попала, окончательно и бесповоротно…