Друг

      Раньше меня бесила сама мысль о том, что большую часть своего свободного времени я должен находиться в одном помещении с грязнокровкой, а ведь стало понятно, что так и будет после того, как меня и ее назначили старостами. Помню этот день так, будто это было вчера. Сотни взглядов устремились на нас, когда мы поднялись на пьедестал за своими значками, но мне достался сто первый, смешавший в себе палитру эмоций от испуга до смятения. Именно в этот момент я осознал, что моей прежней размеренной жизни пришел конец.       Мне приходилось делить гостиную старост с той, кого я ненавидел. Точнее, с той, кого я отчаянно хотел ненавидеть, зная, что так будет правильнее. Меня раздражала музыка, долетающая из ее комнаты, ее пение, когда она закрывалась в ванной, аккуратно исписанные конспекты, позабытые на столе, и ощущение постоянного присутствия. Дошло до того, что я нарочно добавлял себе пару часов на патрулирование школы, лишь бы не сталкиваться с ней лишний раз. А если все же натыкался на правильную гриффиндорку, то не упускал возможности испортить ей настроение, бросив пару колких фраз или едких замечаний.       Следует отдать ей должное. Каждое мое нападение Грейнджер умело отражала, но ее лицо при этом становилось пунцовым, открывая мне ее истинные чувства. И тут я впервые задался вопросом, что плохого в том, что я буду терпимее к ней хотя бы в пределах этой гостиной? Это значительно облегчило бы жизнь и ей, и мне, но главным образом, конечно, мне. Разумеется, грязнокровка приняла это с недоверием и с таким выражением лица, словно делает мне одолжение. Усмехнувшись, я пересек гостиную и поднялся по лестнице в свою комнату, где еще долго не мог уснуть.       Недели летели за неделями, а мы продолжали присматриваться друг к другу, прислушиваться. Оказывается, ей нравится классическая музыка, а просыпаться под тихое пение, смешанное с шумом льющейся воды, гораздо приятнее, чем под раздражающие звуки будильника. Теперь я наконец понял, почему, спускаясь в гостиную после того, как она ушла, я все равно чувствую ее присутствие. Это был ее неповторимый аромат, напоминающий мне вкус зеленых яблок. Да и на столе были вовсе не ее конспекты, а ежедневный список дел старосты мальчиков, который она собственноручно составляла, чтобы мы могли сосуществовать здесь без лишних конфликтов.       Мне становилось сложнее ненавидеть ее. Между нами установилась незримая связь, которая меня не тяготила, но пугала тем, что я уже не мог контролировать свои поступки. Однажды я поднялся к ней и уже занес руку, чтобы постучаться, а потом отдернул ее, подумав о том, что раньше не был таким учтивым и вежливым по отношению к гриффиндорке. Пока во мне боролись противоречия, дверь открылась и Грейнджер врезалась в меня, вскрикнув от неожиданности, что вызвало у меня приступ смеха. Слишком уж забавно выглядели ее попытки пригладить торчащие в разные стороны волосы и неожиданно проснувшийся интерес к собственной обуви, на которую был устремлен ее взгляд из-под опущенных ресниц.       Теперь мы начали разговаривать, и я открыл для себя гриффиндорку с новой стороны. Она умела поддержать разговор, заинтересовать и при этом оставаться ненавязчивой. Знала, когда нужно оставить меня одного, понимала с полуслова и даже делилась со мной своими проблемами. Кто бы мог подумать, что я стану ее личным психологом. Мне нравилось слушать ее, наблюдать за тем, как она хмурит брови, как расправляет складки на одежде и как она смеется. Было в этом что-то необычное, особенное. Хотелось думать, что такую Грейнджер знаю только я. А потом мы покидали гостиную, и все возвращалось на прежние места.       Это ужасно раздражало меня, пока однажды я не застал ее плачущей у камина. Ее хрупкие плечи едва заметно вздрагивали от всхлипов, а голова была опущена вниз. Мне бы уже следовало привыкнуть видеть ее такой, ведь именно я столько раз был причиной ее слез, ведь именно этого я и добивался из года в год. Но сейчас я не ощутил вкуса победы. Более того, внутри все неприятно сжалось от мысли, что она могла плакать из-за меня.       — Грейнджер, у тебя все в порядке? — спрашиваю я и не узнаю своего голоса.       Она кивает, и я проклинаю себя за то, что вообще задал этот вопрос. Очевидно же, что с ней все далеко не в порядке. Подхожу ближе и пытаюсь заглянуть ей в глаза, но она отворачивается от меня. И я делаю то, за что раньше собственноручно лишил себя жизни. Опускаюсь перед ней на колени, убираю скрывающие лицо волосы и беру его в свои руки. На меня смотрит измученная девушка с покрасневшими от слез глазами, и мое сердце предательски вздрагивает, когда с ее дрожащих губ слетает очередной всхлип.       — Расскажи мне все.       — Ты не поймешь, — шепчет она, и еще одна слезинка скатывается по ее щеке.       — Я попытаюсь, — бережно смахиваю ее и беру девушку за руку.       — Дело в том, что Гарри и Рон думают, что я слишком много тебя защищаю, — Гермиона нервно сглатывает. — Но они просто не знают, какой ты на самом деле.       — Не стоило этого делать, потому что ты и сама не знаешь, какой я на самом деле, — стараюсь говорить безразлично, но вся уверенность тает, когда я вижу в ее глазах веру в меня.       — Я знаю, — упрямо твердит она. — Ты стал мне другом, как бы абсурдно это не звучало.       Другом? Так вот, кто я для нее. Интересно, почему дышать стало тяжелее, чем секундой ранее? Не могу понять, что именно меня выводит из равновесия, поэтому слова звучат слишком резко:       — Ты ошибаешься. Мы никогда не будем друзьями. Между нами просто заключено негласное соглашение о комфортном проживании.       — Глупости. Ты не можешь признаться в этом самому себе, — произносит она, но в ее глазах я вижу что-то еще. Она чего-то не договаривает и знает, что я это понимаю. — Я просто хочу сказать, что мне тяжело быть твоим другом, тяжело находиться рядом теперь, когда я не могу найти в себе сил ненавидеть тебя за пределами этой комнаты, Драко.       — Я не хочу быть твоим другом, — стараюсь игнорировать то, как приятно звучит произнесенное ей мое имя, но не могу и поэтому хочу попробовать, каково же на вкус ее собственное, — Гермиона.       Она смотрит на меня своими огромными шоколадными глазами, а потом начинает вырываться, сбрасывать с себя мои руки, бить, но я перехватываю ее за талию и крепче прижимаю к себе, когда гриффиндорка пытается убежать в свою комнату.       — Я не хочу быть твоим другом, — вновь повторяю я и наклоняюсь к ней, чтобы она расслышала каждое мое слово. — Я хочу быть тем, кто не заставит тебя переживать и плакать, кто всегда будет рядом, пока ты этого хочешь, кто будет смешить тебя. Я не мог осознать этого раньше, пока не почувствовал, что ты испытываешь то же самое. Именно поэтому мы с тобой не можем быть просто какими-то друзьями. Мы нужны друг другу. Ты нужна мне.       В этот вечер я понял, что губы той, кого я ненавидел целую вечность, оказались моим спасением, моей тишиной, моим спокойствием.