Эхо войны

– Гастон, не пей, пожалуйста, – в сотый раз повторяет ЛеФу и в сотый раз не слышит в ответ ничего, кроме звука пивной отрыжки. – Гастон, ну тебе уже хватит. Он повторяет это снова и снова, без всякой уже надежды на то, что лучший друг его услышит. Так до тех пор, пока в Гастона пиво уже не лезет. Как всегда: отважный охотник героически блюёт, его ловкий подручный расплачивается с хозяином таверны "за беспокойство". Это происходит в сотый раз. Обычное дело. После того, как Гастон облегчил свой желудок, он поднимается и, не сопротивляясь тому, что ЛеФу берет его под руки, покидает таверну в компании своего верного товарища. ЛеФу рад тому, что у Гастона нет сил на громогласные скандалы, ломание мебели и приставание к людям с предложением: "А ну-ка давай поборемся", он безропотно тащит расслабленное тело за собой, словно мул вьючный. Впрочем, ЛеФу себя так чувствует и когда Гастон трезвый. Гастон, его раздутое до непомерных размеров эго, глупости, которые он делает во имя него, шаткое душевное равновесие, которое необходимо поддерживать денно и нощно в надлежащем состоянии – всё это разом навалилось на хрупкие плечи ЛеФу, когда Гастон вернулся с войны. В больших городах такого, как Гастон, назвали бы "человек, который раскачал лодку". ЛеФу, разумеется, о таком не знал, но согласился бы с этим определением: Гастон, будь его воля, не только бы лодку раскачал. К счастью для ЛеФу, путь из таверны до дома охотника был недолгим. Когда ЛеФу укладывал его спать, Гастон не сопротивлялся. На секунду присев возле спящего, ЛеФу залюбовался им: большой, сильный, крепкий, идеально сложенный, он был прекрасен везде, всегда, в любом состоянии. Даже будучи в стельку пьяным, рыгающим, блюющим, справляющим нужду возле ближайшей канавы, горланящим солдатские песни на всю улицу. Но особенно он был прекрасен, когда отжимался или приседал, будучи при этом без рубашки, или когда снимал одежду у реки, чтобы там искупаться. От этих мыслей ЛеФу аж в жар бросило: захотелось раздеть Гастона, увидеть его обнаженным, дотронуться до его могучего тела. Вопреки своим желаниям, сделать этого ЛеФу не мог: у Гастона была быстрая реакция, он легко просыпался, к тому же Гастон всегда спал одетым. Эта привычка осталась с войны и отучить от неё ЛеФу не смог. Гастон был готов к нападению. Всегда. Даже сейчас, когда что-то бормотал, но уже в полусне, раскинув свои мощные ноги, позволяя ЛеФу снять с него обувь. Грязные, нечищеные сапоги: казалось, Гастон ими всю пыль Вильнёва собрал. – Без меня ходил бы грязным, да, Гастон? – усмехнулся ЛеФу, глядя на огромные грязные сапоги. Не услышав в ответ ничего, кроме молодецкого храпа, ЛеФу со вздохом взял сапоги и, дабы не тревожить сон их владельца, отправился на крыльцо, дабы там их почистить. ЛеФу, конечно, не обязан был это делать, Гастон никогда его о таком не просил. ЛеФу делал это из странного желания быть к Гастону еще ближе, максимально близко. Как в этом помогала чистка сапог? ЛеФу не мог чётко сформулировать даже для самого себя, он просто делал то, что делал, надеясь почувствовать при этом близость к Гастону, которую хотел ощущать каждую секунду, проведённую с ним. Близость... Есть ли она между ними вообще? "Ночь, а я тут сижу, сапоги его чищу, дурак... И кого я пытаюсь обмануть?", – задался почти риторическим вопросом ЛеФу, усердно начищая чужие ботинки. Впрочем, ответ на этот вопрос последовал почти сразу. "Да никого. Я сам рад обманываться", – горько вздохнул ЛеФу и принялся ещё усерднее работать щёткой для обуви. Товарищ, напарник – вот какую роль отводил Гастон для ЛеФу в своей жизни. Товарищ и напарник. Всего-навсего. Гастон, в общем-то много от ЛеФу и не требовал, ЛеФу сам проявлял инициативу, не боясь быть навязчивым, а Гастон к этой инициативе привык и воспринимал своего подручного как должное. ЛеФу знал, что сам в этом виноват, но он так же знал, что иным способом не смог бы приблизиться к Гастону ни на шаг, и что ему до Гастона как до вселенной пешком. И только ЛеФу хотел было погрузиться в мысли об этом, как тишину уютной французской ночи оборвал отчаянный крик. "Гастон", – ЛеФу моментально вскочил со своего места, бросив сапоги и рванул обратно в дом. Стоя на пороге спальни, ЛеФу увидел, как его друг мечется по кровати, шаря по постели. Сердце ЛеФу тревожно застучало, ведь он знал, что сейчас происходит с Гастоном: ему снова снится война. Думать об оружии, порохе, крови и вдовушках легко и приятно в мирное время, когда враг повержен. Тогда на ум приходят только приятные воспоминания. Так бывает днем. Ночью же с сознанием происходят такие невыразимые метаморфозы, что разобраться в них не под силу. Сознание, пользуясь расслабленностью и безмятежностью сна, напоминает тому, кто заигрался в доблестного героя, что война – это, прежде всего, смерть, и чаще всего перед глазами умирает тот, кто этого не заслуживает. Смерть как плата за мир. Там, в той давно забытой реальности, было нормально ощущать себя бегущим от взрыва с орудием наперевес, что-то кричащим. Из-за взрывов ничего непонятно, от поднимающихся вверх клубов дыма ничего не видно, но что бы там ни было, нужно всё равно бежать как можно дальше, от слишком четкого понимания того, что цена за мир слишком высока и что стоит об этом задуматься хотя бы на секунду, ты обречен. Задумываться о правильности или неправильности своих действий на войне никак нельзя. Не нужно привыкать думать. Потому что в незнании безопасно. – Не стреляй! Не стреляй, приказа не было, не стреляй! – кричит Гастон, вырываясь из рук ЛеФу, который тщетно пытается утихомирить его. – Не стреляй, там мирные жители, какого хрена ты собрался туда стрелять? Приказа не было! Во сне все совсем не так, как наяву. Там, среди разрывающихся снарядов, стонов раненых, выстрелов орудий и валяющихся на земле трупов, никакого Гастона, бравого французского капитана, не было и в помине. Вместо него там был совершенно другой человек, Гастон его отлично знал. Тщетно пытался забыть это имя, стереть из памяти любое упоминание об этом человеке, ведь во сне он всегда возрождался вновь, словно не уходил никуда. Никакого Гастона. Только Джон Мур. Английский солдат. Дезертир, предавший своих. Единственный, кто остался в живых из той партии "пушечного мяса". В отличие от бравого капитана, простой английский солдат, каких были тысячи, никогда не был героем и не собирался им становиться. Джон Мур шёл на войну, потому что все шли, Джон Мур понятия не имел, ради чего воюет, Джон Мур не собирался мириться с ролью "пушечного мяса", Джон Мур не хотел умирать. Страх сковал, страх заставил перейти на другую сторону, страх мотивировал убежать, забыть свою родину, страх велел оставить тех, кто не знал того, что знал он. Страх пытался его спасти. Страх его спас. Там, во сне, тревога не оставляла. Где же он, этот несчастный коротышка, волей фатального стечения обстоятельств оказавшийся посреди кровавой битвы? – ЛеФу! – звал Гастон своего верного товарища, повторяя его прозвище, не слыша своего голоса и не ощущая себя, чувствуя, что там, посреди сражения, он зовёт его напрасно, никто ему не ответит. – Гастон, проснись, проснись, проснись, – ЛеФу тормошит друга, дабы его разбудить. – Гастон, проснись, ты должен проснуться! Долго тормошить Гастона не пришлось: он открыл глаза, словно и не спал вовсе. – Кто здесь!? А ну выходи по одному! – Гастон уставился безумным взглядом вперед. – ЛеФу! – увидев рядом сидящего, Гастон вцепился в товарища обеими руками. – Это ты? – Разумеется, – ЛеФу удивился вопросу. – Ты жив? – Гастон не заметил его удивления и задал очевидный вопрос вполне серьёзно. – Конечно же, я жив, – ЛеФу поймал на себе безумный взгляд Гастона. – Ты разве не видишь? – Что я могу тут видеть, темнота, ни черта не видно! – Гастон все ещё не понимал, где находится. – Ты, надеюсь, не ранен? – спросив об этом, Гастон принялся щупать товарища, пытаясь найти на нём следы ранений. – Ох, Гастон, только не надо меня щекотать, – заёрзал ЛеФу, однако, почувствовав, что руки Гастона пробрались под его рубашку, сопротивляться не стал, а наоборот, придвинулся ближе. Но обрадовался ЛеФу рано: Гастон всего лишь искал следы ранений. Впрочем, их он, естественно, не нашел. – А это ещё что? Кто это сделал? – руки Гастона нащупали след от укуса на животе ЛеФу. – Так ты же, – ЛеФу снова попытался утихомирить Гастона, поняв, что тот мысленно всё ещё на войне. – Ты меня по пьяни кусанул, показывал, какие у тебя сильные зубы. Не помнишь? Гастон покачал головой. Он не то, что не помнил, он понять не мог, где находится и что происходит. Тот факт, что ЛеФу жив и даже не ранен, что находится сейчас не на поле битвы, окончательно его запутал. Впрочем, мысли о том, как, при каких обстоятельствах, а главное, зачем Гастон укусил своего товарища, отошло на второй план, когда взгляд упал вниз: рука Гастона предательски дрожала. Глядя на свою трясущуюся руку, Гастон оцепенел. В памяти всплыл момент, когда главнокомандующего все перестали слушать, увидев, что у него дрожат руки и он не в силах совладать с ними. Логика тех, кто видел это, была проста и она навеки засела в их головы: не можешь справиться со своими эмоциями – не сможешь справиться с отрядом, не можешь справиться с отрядом – не поможешь выиграть войну, не поможешь выиграть войну – зачем тогда ты вообще нужен. В этот момент, глядя на то, как его рука мелко дрожит, Гастон почувствовал себя на месте главнокомандующего. Ему стало страшно. По-настоящему. Дрожь – проявление слабости. Гастон чувствовал себя слабым здесь, в этой кровати, не понимая, что происходит. ЛеФу не мог этого не заметить. – Гастон, пожалуйста, посмотри на меня, – тихо попросил друга ЛеФу, взяв Гастона за руку, чуть сжав ее, надеясь таким образом унять дрожь. – Тебе просто приснился кошмар. Война закончилась. Я жив, я с тобой, всё хорошо. Гастон услышал ЛеФу и перевел взгляд со своей трясущейся руки на него. В глазах Гастона ЛеФу не увидел следов хмеля: Гастон был абсолютно трезв и он не был безумен. – Во всем виноват тот взрыв, – Гастон часто задышал, и теперь уже его всего трясло. – Чёртов хлопок, опять гремит в моей голове. Знаешь что это, ЛеФу? – Гастон сжал руку товарища так крепко, что тот не удержался от тихого "Ай", после чего Гастон отпустил его и продолжил говорить, не дожидаясь ответа. – Это значит "мои товарищи умирают". Опять. Понимаешь? Они опять умирают и снова в моей голове! – рявкнул Гастон, уткнувшись лбом в мягкое плечо ЛеФу, отшвырнув от себя подушку. – И поэтому ты решил, что я ранен? Ты думал, я там? – тихо, чуть дыша, словно боясь сказанных слов, произносит ЛеФу, надеясь, что они не вызовут ещё одного приступа ярости. Не вызвали. В ответ Гастон лишь кивнул. Едва это случилось, ЛеФу почувствовал то, чего не ощущал уже очень давно, то, чего так ждал, а оно всё не наступало. Кивка Гастона было достаточно, чтобы понять: он ему нужен. Они нужны друг другу. – Помню, как на войне было: весело и страшно. А теперь наяву весело, во сне страшно. Почему так, ЛеФу? – в голосе Гастона слышалась усталость, он больше не хотел орать на весь дом и требовать, чтобы ему объяснили, что здесь происходит. Он устал. От войны, от этих снов, от самого себя. ЛеФу знал, почему, но не был уверен в том, что Гастону сейчас нужен его ответ. Потому и не стал ничего объяснять, просто прижался к могучему телу друга, голова которого по-прежнему находилась у его плеча. Сейчас, когда желанное тело находилось ближе некуда, ЛеФу осознал, что всё не так просто, как ему до этого момента казалось. Да, Гастон ему больше, чем друг. Но дело тут вовсе не в том, что ЛеФу вожделеет Гастона, всё намного серьезнее. "Потому что война внутри тебя, Гастон", – подумал ЛеФу, одной рукой медленно поглаживая друга по его широкой спине, второй зарываясь в его растрепавшиеся волосы. "Эта боль разрушает тебя, а ты этого не видишь". – Это пройдёт, Гастон, обязательно пройдёт, я обещаю, – тихо шепчет ЛеФу ему на ухо, продолжая гладить, чувствуя, что это помогает. – Ты просто еще не привык к мирной жизни, только и всего. Эти сны оставят тебя и больше никогда не придут снова, нужно лишь время... Слова ЛеФу в этой его мурлыкающей манере (не к месту Гастону подумалось, что ЛеФу всегда напоминал откормленного кота) действовали на Гастона усыпляюще, он и сам не заметил, как задремал на плече товарища. На этот раз он видел совсем другой сон. Но время было то же. – Забудь, что я говорил, Маккуин, – Гастон услышал английскую речь, а затем свой голос и видел перед собой очертания полутёмной плохо освещаемой комнаты. – Это бред, меня поймают на первом же посту! – Это вовсе не бред, – ответил человек, сидящий в кресле рядом с какими-то мешками. Гастон отметил, что тот был до безобразия похож на ЛеФу, разве что голос был не такой высокий, одежда не такая яркая и он был коротко стрижен и гладко выбрит. В остальном же сходство было колоссальное. – Только ты зря собрался в Португалию. Разумнее бежать во Францию. – Что я забыл в той Франции? – человек, разговаривающий голосом Гастона находился к нему спиной и нервно мерил комнату широкими шагами. – Я по-французски всего три слова знаю и два из них ругательные. – Ну и что, зато я хорошо знаю французский, – пожал плечами человек по фамилии Маккуин. – Я научился и ты научишься. Бежим вместе? – Ты это серьезно? – человек, разговаривающий голосом Гастона остановился. – Как ты собираешься это провернуть? – Без проблем, – Маккуин закинул ногу за ногу. – Кто я такой, чтобы меня искать? Обычный мирный торговец, моё дело маленькое: приехал, передал товар, уехал. Или не уехал, а сгорел вместе с товаром. Куда я делся, никого не волнует. Меня точно не хватятся, тем более время такое, война, в дороге всякое может случиться. – А я? – голос Гастона дрогнул. – А ты погиб. Забыл что ли? Вместе со всеми. Разве нет? – совершенно спокойно ответил Маккуин. – Никто ведь не знает, что ты оттуда сбежал. И теперь уже никогда не узнает. Никто не станет искать двух мертвецов, только не сейчас, когда и без нас в трупах недостатка нет. – А ведь и правда! – просиял человек, разговаривающий голосом Гастона. – Ну ты, Гектор Маккуин, тот еще фрукт, чёртов шотландец! Это грёбаное безумие! Знаешь, Маккуин, таких, как ты, французы называют LeFou! – человек, разговаривающий голосом Гастона попытался изобразить французский акцент и у него неплохо получилось. – А что, мне подойдёт, – рассмеялся Маккуин. – Я, конечно, тот еще безумец. Такое имя для меня в самый раз. – Как легко ты отрекся от своего имени, Маккуин. В какой-то степени это даже занятно, – его собеседник усмехнулся. – А что насчёт меня, кстати? – спросил человек, разговаривающий голосом Гастона, направляясь к зеркалу. – Есть ли во Франции подходящие имена для таких, как я? – Всё зависит от того, кто ты, – Маккуин окинул собеседника оценивающим взглядом. – Кто я? А давай посмотрим, – человек, разговаривающий голосом Гастона, развернул зеркало и Гастон увидел в отражении... Себя. Да, это было его лицо, только причёска была короче, щетина и усы гуще, лицо моложе, а одет он был в английскую форму. – Гляди сюда, Маккуин, вот он я. Джон Мур, дезертир и грязный предатель. Я выстрелю тебе в спину, если потребуется, – произнёс человек, разговаривающий голосом Гастона, наводя ружьё на отражение, самодовольно улыбаясь. – Как насчёт имени "Гастон"? – неуверенно, запинаясь, голосом, очень напоминающим голос ЛеФу, спросил Маккуин. – Если мне не изменяет память, с французского переводится как "гость". Подойдёт? По-моему неплохо. Ты станешь гостем в этой стране. – Гостем? Чёрта с два! – фыркнул Джон Мур, развернув зеркало обратно. – Я хочу быть завоевателем! – Всему своё время, – Маккуин встал со своего места и подошёл к своему собеседнику и снова развернул зеркало. чтобы в него можно было смотреть им обоим. – Ты станешь героем, спасителем, освободителем. Уедем в какую-нибудь деревушку, где местным можно лапши на уши навешать, и будешь ты хоть завоевателем, хоть кем. Согласен? – Да я уже на всё согласен, – вздохнул Джон Мур, глядя в своё отражение в зеркале, но уже без самодовольства: в его глазах Гастон видел страх. – Лишь бы не попасть под трибунал, – с этими словами Джон Мур разбил зеркало. – НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!! – с диким воплем проснулся Гастон, когда ЛеФу укладывал его снова. – Нет, нет, нет, только не он, только не Джон Мур! Он вернулся! Джон Мур жив!– Гастона лихорадило, его взгляд снова приобрел тот безумный оттенок. – Кто вернулся, кто жив, о чём ты? – спросил Лефу, который только успокоился и уж было решил, что эхо войны сегодня уже не потревожит его контуженного друга. – Грязный предатель, дезертир, он бежал из страны, – шептал Гастон, держа ЛеФу в своих руках, словно боясь, что тот уйдёт. – С ним вместе коротышка-шотландец. – Гастон... – начал было ЛеФу, но тот его перебил. – Мелькают лица, какие-то лица, – в голосе Гастона слышалась боль. Та самая. – Они мне мешают, я не могу их выкинуть из своей головы! Что-то страшное грядёт, я это чувствую, – горячее дыхание Гастона обжигало ЛеФу, он был совсем близко, в комнате чувствовалось напряжение. – Нам нужно быть начеку, враг не дремлет! – Гастон, послушай, ничего этого нет, – ЛеФу взял лицо Гастона в свои ладони, затем мягко коснулся той самой морщины, которая всегда появлялась на лице Гастона, когда тот хмурился. – Это лишь сон и больше ничего. Всё давно закончилось, ты всех победил, ты наш герой и ты всегда им будешь. – Правда? – полусонные глаза Гастона встретились с ласковым взглядом ЛеФу. – Я никогда тебя не обманываю, Гастон, – с этими словами ЛеФу коснулся тыльной стороной ладони до щеки своего возлюбленного. – Я знаю, – выдохнул Гастон и Лефу почувствовал, как могучее тело любимого перестало быть таким напряженным. Какое-то время они просто сидели и смотрели друг на друга, их лица были совсем близко, настолько, что ближе могут быть только любовники. В этот момент ЛеФу ясно почувствовал, что если сейчас он поцелует Гастона, тот не отстранится и позволит ему это сделать. Понятия не имея зачем. Несмотря на эту явную и ничем не объяснимую уверенность, ЛеФу и не думал этого делать: глядя в усталые глаза Гастона и чувствуя, как сильные руки крепко держат его несуразное тело, ЛеФу понимал: ему не нужен поцелуй Гастона, хоть он и может получить желаемое. ЛеФу сейчас желал совсем другое – чтобы Гастону стало легче. Пусть хотя бы совсем чуть-чуть, пусть хоть раз в жизни ЛеФу спасёт Гастона, а не наоборот. – Слушай, а ведь и правда, – не успел ЛеФу и вздохнуть, как Гастона в момент переклинило. Впрочем, как всегда: обычно он выходил из этого состояния так же легко, как и входил. – Что за химера на меня напала? – Гастон значительно повеселел и выпустил ЛеФу из своих крепких объятий. – Хорошо, что ты был здесь и сообразил что к чему. Да уж, ЛеФу, и что бы я без тебя делал! – Я рад, что всё, наконец, разъяснилось, думаю, мне пора, – ЛеФу засобирался домой. Теперь, когда его друг снова находился в хорошем расположении духа, желание поцеловать Гастона к ЛеФу снова вернулось. И потому, чтобы не сорваться и не начать вести себя как влюбленный идиот, ЛеФу заторопился к выходу. – Уходишь? – Гастон встал с постели, видя, как ЛеФу уже выходит на крыльцо. – Но время уже позднее, ночь. – Может, проводить тебя? – Нет-нет, Гастон, я вполне доберусь самостоятельно, – заверил друга ЛеФу и в ту же секунду споткнулся об оставленные им же сапоги хозяина дома и чуть было не упал. К счастью для ЛеФу, Гастон вовремя подхватил его. – Что-то ты подустал, дружище, – усмехнулся Гастон, помогая товарищу встать на ноги. – Оставайся-ка ты у меня. – Но у тебя всего одна кровать, – возразил ЛеФу, прекрасно осознавая, что этот аргумент на Гастона всё равно никак не подействует. – Да пустяки, я уже выспался, – Гастон повел ЛеФу обратно в дом, затем поднял с пола подушку, которую он несколько минут назад выкинул, расправил и положил на место. – Всё в порядке: ты ложись, а я покараулю. Помню, как на войне было: один спит, другой службу несет. Так и мы с тобой будем этой ночью. Разве не прекрасно? – Прекрасно, Гастон, очень прекрасно, – зевая, ответил другу ЛеФу, устраиваясь в его постели не хуже, чем в собственной. Вдыхая запах любимого мужчины, коим пропиталась вся его постель, ЛеФу моментально забыл о своих тревогах: он засыпал с мыслью о том, что однажды обязательно настанет тот день, когда больше не будет слышно эха войны, Гастон забудет о своих страхах и вернется к нормальной жизни. ЛеФу тогда еще не знал: к нормальной жизни Гастон уже никогда не вернется.