***
— Я люблю тебя… Как же хочется протянуть руку и коснуться ее щеки, провести по ней, замерев на висках, медленно притянув к себе, ощутить ее теплые, мягкие губы на своих губах. Целовать долго, пока можешь держать дыхание, прерваться на мгновение, лишь чтобы сделать глоток воздуха. И снова утонуть в ней, без остатка погрузившись в ее сладкий плен. Плен… Греющий душу сон растворялся в утренней дымке, сквозь мутное стекло люка проникающей в их темницу и возвращающей в реальность, полную возбуждённых криков снующих на поверхности курдов, шума машин и клацанья оружия. Открыв глаза, Пчёлкин повернул голову. — Прости меня, — Введенский все так же сидел, прислонившись к стене и закрыв глаза, как и ночью, когда, поддавшись его уговорам, Витя все же закрыл свои и, хоть сам и не верил в это, действительно уснул. — Вы сами-то поспали? — пропустив мимо ушей слова Леонидыча, хоть и прекрасно поняв, что тот имел в виду, Пчёлкин поднялся, садясь рядом с ним. — Подремал. Открыв глаза на невольно вырвавшийся у Пчёлкина сдавленный стон, Введенский повернул к нему голову, опустив глаза, внимательно осмотрел рану. Не айс, конечно. При отсутствии лекарств, ухода да в свете многообещающих планов боевиков Введенский сейчас совершенно искренне жалел, что их главарь не добил Витю еще вчера. В этом случае по крайней мере его смерть была бы быстрой и относительно легкой. А теперь… Что этот молодой выродок уготовил Вите? То, что основной упор и давление будет именно на него, Введенский не сомневался. Другой причины, почему курды оставили его пока в живых, он не видел. — Я справлюсь, — Пчёлкин без труда прочитал мысли Введенского. — И давайте сразу договоримся, — повернув к нему голову, Витя посмотрел осознающим все взглядом. — Они все поняли насчет нас и будут это использовать. Не поддавайтесь, что бы ни происходило. Я не буду обещать, что смогу все вынести молча, но я знаю, как вы умеете абстрагироваться. И теперь должны. Отключитесь, представляйте, что это не я. — Прости. Вместо гудящего роя снующих в голове мыслей Введенский не смог сказать ничего другого. Но Витя понял, кивнув, сжал его руку как раз в тот момент, когда чья-то тень закрыла люк, погрузив их в темноту. Почему он так и сжимал его ладонь? До последнего, до того мига, когда спустившийся к ним боевик рывком поднял Витю с пола и толкнул к лестнице. А он еще долго потом смотрел в мутное окошко, не давая за их с Пчёлкиным жизни ни гроша и молясь сейчас лишь об одном — чтобы вернулся. Он был готов ко всему, к любому его виду и состоянию, лишь бы вернулся.***
— Значит, чтобы ты сразу понял, — главарь курдов даже не поднялся с топчана, когда Пчёлкина ввели в комнату. — Отсюда дорога одна, куда — сам сообразишь. Насколько долгой и изматывающей или быстрой и легкой она будет, зависит только от тебя. Иметь, — пристально смотря в его лицо, курд пытался прочувствовать мысли и испытываемые эмоции, — я буду вас обоих. Но начать решил с тебя. Для разминки, так сказать, ну и понять, на что ты в принципе способен. Зафар, признаться, с нетерпением ждал утра, всю ночь вынашивая свои садистские планы, в подробностях представляя, что сделает с русскими. Сначала с каждым по отдельности, потом с обоими, потом снова по одному. Наслаждаясь их болью, криками, судорогами тела и затянутыми поволокой слез глазами, день за днем доводя их до края, но не давая умереть, пока не придет время для главного. А вот когда, доведенные до нужной кондиции, они сыграют свои роли в написанном им сценарии и произведут на своего Президента и весь остальной мир нужное впечатление, тогда можно будет, насладившись напоследок их агонией, отпустить ребят в мир иной. А пока… Устроившись поудобнее на топчане, Зафар предвкушал первый акт. А чтобы приятное времяпрепровождение было еще приятнее, следовало несколько дополнить антураж и без того характерно обставленной комнаты. Короткий взмах руки стоявший за спиной пленника боевик понял без труда, шмыгнув за дверь. Стараясь не показывать предательски заполняющее его изнутри предчувствие, Пчёлкин смотрел не на вальяжно развалившегося на топчане главаря, а внимательно изучал комнату. Типичное жилище кочевого военного, крайне аскетичное, но вполне комфортабельное для отдыха между налетами, терактами и пытками. Кроме топчана из мебели в комнате был невысокий столик, два обшарпанных, но на вид крепких стула у окна да лавка возле стены рядом с дверью. Пол представлял собой ничем не прикрытые доски, в местах особо обшарпанных сохранившие явные следы въевшейся крови. Дополняли сей многообещающий антураж многочисленные плети, наручники, провода и множество другой непонятной атрибутики, призванной одним своим видом устрашать попавших сюда. Вновь скрипнувшая за спиной дверь положила конец затянувшемуся вступлению. Стягивающую запястья веревку развязали, но ровно для того, чтобы, подтащив пленника к стоящему у топчана столу, резким ударом заставить встать на колени и уложить грудью на стол, разведя руки в стороны. Тень склонившегося над ним главаря накрыла Пчёлкина в тот момент, когда двое его подручных с обеих сторон как раз затягивали толстые, напоминающие канаты, веревки, вокруг локтей и запястий, полностью лишив возможности пошевелить телом выше пояса. Впрочем, тут же обездвижили и ноги, грубым бесцеремонным движением разведя их в стороны и зафиксировав чем-то по ощущениям похожим на наручники. Стараясь не думать, что последует за всей этой подготовкой, Витя, тем не менее, невольно задумался, зачем сняли ботинки, обнажив ступни ног, до сих пор помнящих «горячий прием» Володеньки Каверина. Чуяло сердце Пчёлкина, что развалины Ховринской больницы еще не раз покажутся ему райским местом по сравнению с логовом курдских боевиков. — Признаться, вы заинтриговали меня, — раздался над ухом вкрадчивый голос главаря. — Что же такого понадобилось российской службе безопасности в нашем тылу? У тебя есть пол-минуты решить, расскажешь ты мне об этом сразу или после более близкого знакомства. И давай без вот этих… «представителей ОПЕК, Алексеев Соловьевых» и прочее. Дураков в этой комнате нет. Итак, я задал тебе вопрос. — Иди к черту, — тремя словами подписывая себе приговор, Пчёлкин даже успел подготовиться, прежде чем рука курда, схватив его за волосы, с такой силой подняла голову над столом, что даже хрустнули суставы в неподвижно зафиксированных на столешнице руках. — Сколько сам себе дашь?! — с явным желанием снять с него живьем скальп, главарь тянул за волосы, отчего ярко светящее прямо в глаза солнце почти померкло в бесконечном водовороте искр. — На отключку даже не надейся! Ты у меня прочувствуешь все грани боли, сука фсбшная! — распахнувшиеся от очередной пронзившей голову вспышки глаза увидели расширившиеся от возбуждения, заблестевшие ожиданием удовлетворения собственного превосходства черные зрачки главаря. — Зачем? Вас! Послали?! Интересно, в его положении можно сделать хуже? Мысль вылетела из него вместе с плевком. Увидев, что последний достиг цели и заметив блик солнца на занесенной над его спиной стали, Пчёлкин сжал зубы, полный решимости сделать все, чтобы не порадовать курда ожидаемой реакцией. Треск рвущейся рубашки слился с раздавшимся позади него шипящим звуком. Тело непроизвольно дрогнуло, но не ощутило характерного горячего касания клинком кожи. Но то, что Пчёлкин почувствовал почти сразу же после этого, заставило его буквально вгрызться зубами в шершавую поверхность стола. Сначала знакомый запах раскаленного железа раздразнил его обоняние, но не успел он подумать, что это может быть, как поясницу объяло огнем. Чувствуя вдавливающий его в стол, прожигающий кожу и мясо металл, Пчёлкин отчаянно пытался погасить вырывающийся у него рык. Дикая боль растекалась, заполняя клетку за клеткой. Но в ту самую секунду, когда Виктор был готов отключиться, обжигающий насквозь металл убрали, а лицо окатили ледяной водой. — Готов послушать так же и что вы уже успели выяснить, — снова рывок за волосы, по ощущениям значительно померкший в сравнении с все еще хозяйничающей в теле болью. — Готов повторить, куда тебе идти, — лицо курда потеряло былую четкость очертаний, что, однако, не помешало Пчёлкину второй раз проявить меткость. — Может, там тебе что и расскажут. — Я тебя живьем на шашлык пущу, если ты еще не догнал! — жар от поднесенного прямо к лицу толстого железного прута с наконечником в виде неровного овала заставил Пчёлкина снова невольно дернуться, но руки главаря уверено фиксировали его голову. — Но сначала, как и положено мяснику, поставлю на твоей белой шкуре свое фирменное клеймо! Прижимая что есть сил голову Пчёлкина к столу, главарь держал ее так все те несколько секунд, что прут оставлял вторую отметину уже на спине, с улыбкой на лице слушая все-таки вырвавшийся у пленного крик. Несколько секунд, что самому Пчёлкину показались вечностью. Не чувствуя боли от им же самим загнанных под ногти заноз, он и в третий раз указал уже озвученное дважды направление. — Как у вас говорят, Бог любит троицу… — словно в тумане прошипел над ухом главарь, в ту секунду, как клеймо в третий раз опустилось на поясницу, дернув его за волосы, смотрел ему в глаза, ожидая момент, когда Пчёлкин опять начнет «уплывать». И снова одновременно убранный прут, и окатившее лицо вода. Запах горелого мяса не отпускал, перекрывая все остальное. Понимая, что уже почти ничего не чувствует, Виктор был готов и к четвертому, и к пятому кругу ада, но неожиданно его руки освободили от фиксирующих их веревок. — Чтобы ты каждую секунду помнил, кто здесь решает все, — подойдя к нему, главарь присел рядом на корточки в то время, как двое его подручных заломили ему руки за спину, прижав к горящей неутихающим огнем пояснице, — так сказать, бонус. Он уже не мог контролировать вырывающееся из рук мучителей тело, когда теперь уже два прута одновременно коснулись его голых ступней, заставляя и их гореть огнем. Когда его выволокли из дома, Витя едва мог передвигаться сам, вздрагивая каждый раз, когда касались земли его изувеченные ноги. Полностью сосредоточившись на преодолении боли, Пчёлкин не обратил внимания на замершую у колодца девушку, что провожала его взглядом с того самого момента, как его вывели из дома, и до тех пор, пока с глухим грохотом не захлопнулся люк темницы.***
— Марьям! Ты чего тут застряла?! — грозный голос брата заставил девушку вздрогнуть и перевести на него взгляд с закрывающего темницу люка боевика. — Нечего тут торчать! — Ты… убьешь его? Их? — она слышала ночью, как привезли новых пленников, но увидела их, точнее, одного из них, только сейчас. — Это не твоё дело. Твоё дело готовить и прибирать. А война — это дело мужчин. Иди лучше приберись в комнате. А то после всех этих бесед, — усмехнулся Зафар, по-хозяйски сжав плечо сестры, — плохо пахнет. Так что проветри хорошенько. Кивнув, Марьям поспешила выполнять распоряжение брата. Войдя в опустевшую комнату, она невольно вздрогнула, сразу поняв, что тут произошло. Медленно опустившись около стола, девушка коснулась пальцем небольшой лужицы еще теплой крови на полу. Новое, незнакомое ей до сих пор чувство стремительно заполняло ее. Она привыкла ко всему происходящему в лагере, многое повидав, уже ничему не удивлялась. Но почему-то сейчас ее сердце пылало так же обжигающе, как еще совсем недавно тело этого русского пленника.***
«Какого лешего?!» Не открывая глаз, Лиза шаг за шагом, минута за минутой вспоминала все события, что произошли после того, как Космос грохнулся в обморок, а она впервые за последние двадцать пять лет коснулась его рукой (ну, ладно-ладно, губами!) и ровно до этой самой минуты, когда ее рука — теперь уж точно рука — уверенно нащупала его руку. И все бы ничего, если бы текущие события не происходили в месте… кхм… более чем пикантном. Даже по сравнению с парковкой у дома, на которую в момент телопадения Космоса вывалила шумная свадьба. Лиза невольно прыснула, представив, какие у тех должно быть получились фотографии: счастливые жених и невеста на фоне валяющегося без сознания мужика, мечущегося вокруг него таксиста, спокойно звонящего кому-то другого мужика и бросившейся к лежащему на земле с криком «Косик!» солидной дамочки в дубленке ценой с подержанную машину. Это потом уже был разносящийся по всему дому бас: «Какого хрена?! Двадцать пять лет! Тебя носило! Черти где! Канада? Какая Канада?!», поутихший буквально за минуту до прибытия двух нарядов полиции в сопровождении ОМОНА, которым подоспевший Белов еще полчаса объяснял, что никто никого убивать не собирался, просто их друг немножко переживает. Да, девушка уехала, ничего не сказав, вот он и расстроился. Вернулась? Да, вернулась! Спустя двадцать пять лет со взрослой дочерью. Проводив стражей порядка и снабдив особо пострадавших, читай, стремящихся продолжить общение по поводу прерванного сна в суде соседей материальной и алкогольной компенсацией, все устало упали в кресла и на диваны, только тогда заметив, что желать «спокойной ночи» либо уже поздно, либо еще рано, учитывая почти четыре утра на часах. В связи с чем была произведена некоторая рокировка. Белов и Филатов поехали по домам, Кир уступил свою комнату новоявленной Валерии Косовне Холмогоровой, сам заняв диван в кабинете отца, Ольга с Викой сохранили за собой свои апартаменты. Попытавшаяся было отправить Космоса следом за Сашей и Валерой, Лиза достаточно быстро, а, точнее, едва тот снова открыл рот, поняла крайнюю недальновидность такого шага и согласилась разделить с ним диван в гостиной при условии соблюдения границы, роль которой выполнял скрученный в жгут плед. Когда и как этот засранец совершил государственное преступление, Лиза припоминала смутно, помня лишь период между тем, как его губы нашли ее лицо, и тем, когда его руки уверенно и по-хозяйски придвинули ее к себе. Все, что было после… завершилось логично для места и обстоятельств. Услышав в коридоре шорох чьих-то шагов, Лиза приоткрыла левый глаз и чуть не подскочила в кровати, вовремя вспомнив, что из одежды на ней только крестик. Учитывая, что шаги уверенно приближались, она не нашлась сделать ничего умнее, как снова нырнуть под одеяло. — Родители, я уже почти восемнадцать лет знаю про пестики и тычинки. И соберите уже свои причиндалы с пола. Дождавшись, пока шаги стихнут в направлении кухни, Лиза и Кос одновременно вынырнули на свет Божий. — Вот что значит расти без отца… — кричал басистым шёпотом Кос, прыгая на одной ноге, а второй пытаясь попасть в трусы. — Еще неизвестно, что было бы, вырасти она с таким отцом, — не осталась в долгу Лиза, сдувая то ли настырно падающую на нос прядь волос, то ли перо из подушки. Второй акт марлезонского балета с ОМОНом в главных ролях был своевременно пресечен на корню выползшим из кабинета Киром, который мгновенно проснулся, увидев, как папин друг упрямо пытается напялить на себя женские джинсы, а тетя Лиза пытается заехать ему вчерашним носком по голове. — Обиделась? И это ты называешь «обиделась»? — влетев следом за Лизой на кухню, Космос чуть не снес кофеварку, холодильник и кем-то непредусмотрительно оставленный посреди прохода стул. — Бля…. — зажимая в кулак свои честь и достоинство, одним словом красноречиво выразил он свое мнение о происходящем. — Ура, я останусь единственной и неповторимой, — Лера вплыла на кухню и направилась к тостеру, по пути поставив на место космическую челюсть. — Па, не подбросишь до Яхромы? Говорят, там шикарная сноубрордная трасса, — как ни в чем не бывало повернувшись, спросила она замершего в позе «писающего мальчика» Космоса, на что тот, ошарашенно моргнув один раз, лишь обреченно кивнул. — Ты вообще собиралась мне сказать? — выйдя из сомнамбулного состояния, лишь когда Лера ушла переодеваться, Кос повернулся к Лизе. — Собиралась. Нет, правда собиралась, уже лет пятнадцать, наверное, но все никак. То одно, то другое. То курсы йоги, то химчистка. — Еще лет через двадцать пять? — взвился Космос, приглушив звук только потому, что из спальни послышался голос просыпающейся Вики. Открыв рот для очередной порции праведного гнева, он вдруг замер, мотнув головой раз, другой, многозначительно посмотрел на Лизу. — Он знал. Он все знал. Ну, хорошо, тоже сколько лет не виделись… Но за последние полтора года что тоже все собирался? Я… — Что? Ну, что? Продолжай! Ты, — прекрасно поняв, что Кос говорит о Вите, не щадя уже никого, ибо брат всегда был ее больным местом, а уж в последние дни так подавно, закончила за него, — убил бы его?! Так спешу тебе напомнить, что есть люди, у которых гораздо более реальные возможности это сделать за тебя! — Стой… — ошалело замер Кос. — Ты знаешь, где он?! — уже в голос одновременно произнесли они оба.***
Все-таки, хорошо, что он снова оставил побольше воды. Едва Введенский увидел появившегося на верхней ступеньке Витю, как сердце старого офицера бешено забилось. Все не те слова крутились на языке, а потому он молча поймал чуть ли не рухнувшего вниз Пчёлкина, осторожно прислонив его к стене, присел рядом и начал промывать свежие раны. — Они знают, кто мы, но не знают, зачем мы здесь, — прошептал Витя, когда Введенский, уже давно закончив, просто сидел рядом, вслушиваясь в его хриплое дыхание. — Если это, — повернув к нему голову, тихо ответил Введенский, — цена не такой уж значительной информации, то… — Это цена нашей покорности и признания их власти над нами, — не сводя глаз с командира, продолжил Пчёлкин. — Не стал платить, — отвернув голову обратно, он снова прислонил ее к стене и закрыл глаза. — Если бы я мог… — цену своего бессилия полковник Введенский как раз понимал очень хорошо. — Вам тоже выставят счет, — открыв глаза снова, Витя посмотрел на командира. — У него к нам много есть чего предъявить. Но в итоге цена будет одна. Жизнь… И Введенский, и Пчёлкин очень хорошо понимали это сейчас. Как и то, что их путь на Голгофу будет так же тернист и крут, как самодельная песчаная лестница, ведущая к люку их темницы. Который как раз в этот момент открылся вновь. «Слава Богу…» — подумал Введенский, когда спустившийся к ним боевик подошел к нему, а не к Вите.