Вернись ко мне / Come back to me

Поезда грохочут; стремительные и громкие, они заглушают рыдания. Под ними, свернувшись в клубок, плачет женщина. Ее волосы растрепались, глаза покраснели. Неглубокие вдохи – прерывистые, как звуки колес на дороге, – не слышны, но ощутимы. Ее крики тоже затихли. «Вато!» Имя звучит словно молитва. Словно у нее не осталось ничего, кроме этого имени. «Вато!» Шерлок не терпит уязвимости, и все же она переполнена ею до краев. Волосы прилипают ко лбу, влажному от пота, а лицо искажает болезненное выражение. Боже, неужели она плачет? Это похоже на крещендо: она не может никого спасти, и Вато, с ее длинным списком возлюбленных, подвергается опасности, а затем – руки Шерлок дрожат, дрожат, дрожат – убийство. Она не двигается, пока ноги не начинают неметь, а поезда не затихают. Вокруг никого не видно, и ее слабые возгласы все еще нарушают тишину. По крайней мере, никто не увидит ее, сломленную и разбитую, в этом укромном месте. «Вато!» Приближаются шаги. Шерлок узнала бы их где угодно: медленные, спускающиеся вниз по лестнице утром... поспешные, когда они вдвоем торопятся на дело... мягкие, когда она, раздумывая, бродит по комнате. Сейчас эти шаги осторожные, нерешительные и успокаивающие – все одновременно. Вато. – Шерлок? – в ее голосе слышны слезы. Шерлок закрывает глаза и делает вдох. Она пытается заставить свое сердце умолкнуть, пытается вновь превратить свой разум в книжный шкаф, но теперь все, что там есть – это беспорядок, путаница из страха и волнения. Она не знает, будет ли ее разум прежним, она едва способна сдержать рыдания в своей груди. – Ты... – Шерлок не может открыть глаза. Она не вынесет, если Вато увидит ее такой. Ни сейчас, ни когда-либо потом. – Ты поверишь мне? – Я не... понимаю. Почему ты уб... – голос Вато надламывается на слове «убила», и между ними повисает тишина. – Я... – Шерлок открывает глаза. Тени блуждают по лицу Вато, и она так печальна, так красива в тусклом вечернем свете. – Он... – Скажи мне, что у тебя была причина, – Вато закрывает лицо руками. – Скажи мне, что ты не убивала всех тех людей, а Мория... Глаза Шерлок блестят. Она должна убедить Вато поверить ей, потому что иначе... она даже не хочет думать, на что будет способна Марико. – Он собирался распространить вирус, – шепчет Шерлок, и ее голос устойчив настолько, насколько это вообще возможно. Она пытается подняться на ноги, но ее колени слабы, и она слишком сильно дрожит. – Меня оклеветали. – Нет! – Исключи невозможное, и то, что останется... Голос Шерлок больше ей не подчиняется, ее глаза уже не пронзают, как прежде. Теперь она бесполезна и беззащитна. – О, – осознание накатывает на Вато волнами. Она отнимает руки от лица. Их взгляды встречаются – Шерлок пытается без слов сказать, что ей жаль, что у нее не было выбора, что она не могла ничего изменить, но она знает, что Вато не увидит этого. Она никогда не видит. – Но как он мог? Я думала, он... я думала, мы... – Твоя наивность тебя погубит, - Шерлок поднимается на ноги и опирается на стену, чтобы прийти в себя. Она больше не будет слабой; она отбросила уязвимость, как плащ, и теперь ей холодно и неуютно. – На кого он работал, как ты думаешь? – Я не знаю! – Акира Мориваки? – Шерлок наносит последний удар. – Или, если это имя тебе более знакомо, Марико Ирикава? – Доктор Ирикава? – Вато яростно качает головой. – Это невозможно. Шерлок смеется, и смех этот горький. – Забавно, что ты доверяла им больше, чем мне, не так ли? – она медленно выпрямляется, царапая руку о кирпич. – Что я должна была думать?! – голос Вато отдается эхом от пустой станции. – Ты холодная, ты жестокая, ты угрожала убить Шибата! Ты не хочешь быть моей подругой! Ты убила моего парня! – Твоего парня, – Шерлок подходит к ней так близко, что может почувствовать ее тепло, согревающее и успокаивающее. – Как долго ты знала его? О, верно... – Прекрати, – голос Вато срывается снова, и огонек затухает в ее глазах, а по щекам бегут слезы. Они стоят лицом к лицу, одинаково поверженные. – Просто прекрати. Наступает тишина. – Я не знаю, что делать. Вернись ко мне, думает Шерлок. А вслух говорит: – Вернись домой. Они плачут до тех пор, пока вновь не обретают твердую почву под ногами.