Его портрет

      — Ну и? Что мы теперь будем делать, Маркус? — задумчиво спросила Норт, закидывая ногу на ногу и прислоняясь к деревянной спинке скамейки позади себя — и будто бы незаметно отодвигаясь подальше от Джоша, сидящего на другой ее стороне. Учитывая их совершенно противоположные характеры, они и раньше не очень-то ладили, а теперь, когда пропала объединяющая их цель, и вовсе ругались чуть ли не каждый день.       Маркус лишь покачал головой, бросив мимолетный взгляд на Саймона, который сидел рядом с ним. Блондин вертел в ладонях оставленную кем-то электронную газету, не особо вчитываясь в написанное там, а просто делал неосознанные движения, чтобы чем-то занять руки.       Сегодня в парке Руж было на удивление тихо и спокойно: раскидистые кроны деревьев легко трепал теплый ветерок, где-то в небольшом пруду задорно крякали механические утки с утятами, а людей здесь почти не было — мало кто решил остаться в Детройте после всего случившегося, предпочтя эвакуироваться подальше от обретших волю машин.       Когда борьба андроидов за свободу наконец завершилась успехом, и люди полностью признали их права, приравняв к человеческим, пусть и пока только на бумаге, оказалось, что многие из протестующих просто не знают, чему теперь им посвящать свою избавленную от страха и постоянных рисков погибнуть жизнь. Находясь на Иерихоне под началом Маркуса, они хотели стать свободными, мечтали, чтобы люди поняли, что они тоже живые, хоть их кровь и не была красного цвета, но теперь, стоило андроидам обрести эту свободу — перед многими возникал только чистый лист. И Маркус, все еще находясь на посту лидера, должен был как-то решить дальнейшую судьбу своих подопечных. Все почему-то так считали. Лишь единицы девиантов осознавали, чего они действительно хотят, все остальные же были словно дети на последнем году обучения в школе, лихорадочно выбирающие из сотни профессий что-то себе по душе, но с ужасом и сожалением осознавая, что не тяготеют ни к чему, и за которых, скрепя сердце, в итоге все решают родители.       Маркус тяжело, почти по-человечески вздохнул, хоть дышать ему и не требовалось. Скорее, это неосознанное, подсмотренное у людей действие, просто было как нельзя подходящим ситуации.       — Они сами должны решить, чего они хотят. Теперь они по-настоящему свободны, а это значит, что пора перестать слушаться чьих-либо приказов. В том числе и моих, — решительно проговорил лидер девиантов. — Свобода именно это и предполагает.       В воздухе повисло гнетущее молчание, которое никто не хотел прерывать. Это было практически прописной истиной, но растерянности все равно не снимало. Наконец, голос подал Саймон, разрывая тишину:       — А ты что собираешься делать, Маркус? — задал он вопрос, который интересовал всех друзей.       — Я? — задумался он, поднимая взгляд к небу, усыпанному мягкими белыми облаками, медленно проплывающими над небольшим парком. — Наверное, вернусь в дом Карла. Буду снова помогать ему, попробую окунуться в искусство. Мне понравилось рисовать, хоть я и делал это всего однажды. Заниматься творчеством — тоже своего рода противостояние системе, вы так не думаете?

***

      Через какое-то время ситуация в Детройте более-менее устаканилась. Государство легально выдало андроидам собственные квартиры благодаря введенным поправкам в конституции и различным социальным программам, отдельные же девианты вроде Маркуса поселились у своих знакомых-людей, с которыми у них были хорошие отношения.       Иногда, когда он проводил время со своим некровным, но оттого не менее любимым отцом Карлом, Маркусу казалось, что никакого восстания и не было. Дни в знакомом до мельчайших деталей огромном особняке тянулись настолько размеренно и тихо, наполненные теплом, заботой и запахом свежей краски, сохнущей на холстах, что в недавнее противостояние почти не верилось. Да Маркус и не очень-то хотел вспоминать все ужасы и лишения того времени, которые ему пришлось пережить.       Когда у его друзей выдавались свободные вечера, они собирались в большой уютной гостиной особняка и коротали время за разговорами о своей новой жизни. Но чаще всего к Маркусу приходил Саймон, всегда с виноватой улыбкой спрашивающий, не будет ли он мешать. Лидер девиантов не думал, что светловолосый андроид ему хоть чем-то мешает. Напротив, его присутствие Маркуса даже почему-то успокаивало.       Саймон любил наблюдать, как его бывший командир рисовал широкими мазками свои картины, а затем брал более тонкую кисточку и начинал увлеченно прописывать детали, превращая до этого пустые безжизненные холсты в настоящие шедевры. Блондин не всегда понимал идеи или содержание его картин, нередко уходящих в какое-то подобие экспрессионизма, но сам процесс создания его другом настолько творческих, почти непосильных андроидам вещей, его невероятно вдохновлял. Он в какой-то степени даже по-доброму завидовал. Создавать что-то подобное сам Саймон не умел, хотя когда-то пытался. У него никогда и не было возможности заняться этим серьезно, но долгое время он мечтал научиться рисовать, потому что ему хотелось быть ближе к Маркусу и его таланту. Он исписал множество карандашей и, хоть и понимая, что все равно не далеко ушел от детских каракулей, продолжал переводить бумагу, надеясь на то, когда-нибудь у него получится. Но как бы он ни старался, из-под его руки не выходило ничего красивого. В отличие от Маркуса.       Больше всего бывшему лидеру сопротивления нравилось рисовать растения, проходящие стадию цветения: розы, орхидеи, рододендроны, хризантемы, ирисы, амариллисы, пионы и множество других… И почему-то, постоянно, когда он изображал на холсте цветы с нежными бледно-голубыми лепестками, ему в голову все время неосознанно приходил образ Саймона. Наверное, потому, что его пронзительные, лучащиеся добротой глаза были именно такого цвета. Маркусу они нравились не меньше цветов, которые он писал. И он очень хотел когда-нибудь нарисовать портрет друга с натуры. Но почему-то немного боялся подобных мыслей и желаний и никогда не предлагал, хотя точно знал, что блондин бы не отказался ему попозировать.       — Красиво, — искренне произнес Саймон, с интересом рассматривая только что законченную работу. — Так необычно, вроде это и тот же самый цветок, но как будто он существует в другой реальности, более прекрасной, лишенной всей грязи нашего мира. У тебя и правда талант, — светловолосый андроид не любил ничего сильнее, чем проводить эти вечерние разговоры-наблюдения с Маркусом. Сидеть рядом, обсуждать его картины и политическую ситуацию — это делало его дни гораздо лучше.       Маркус был благодарен Саймону за такие слова. Ему нравилось, что старания не проходят впустую, что он наконец смог найти собственный стиль, который и другие люди считали достойным внимания. Но больше всего ему нравилось получать похвалу именно от Саймона. Было в этом что-то особенно приятное, хоть Маркус и не особо осознавал, что именно, и почему сухие одобрительные комментарии той же Норт вызывали у него лишь раздражение. Мнение Саймона было для него важнее всех.       — Спасибо, что составляешь мне компанию, — уже поздно вечером, прощаясь возле входных дверей с другом, произнес Маркус. — В твоем присутствии у меня всегда есть вдохновение. С ним почему-то становится все хуже в последнее время. Как будто бы у меня заканчиваются идеи.       — Я только рад, — легко улыбаясь, ответил Саймон, надевая куртку, которую Маркус помнил еще со времен восстания. — Вечно бы смотрел, как ты рисуешь. У меня никогда так не получится.       — Не верю, что все настолько плохо, — ободряюще хлопая друга по плечу, произнес Маркус.       — Нет. Не плохо. На самом деле все просто ужасно, — качая головой, ответил ему светловолосый андроид, опустив взгляд и явно о чем-то раздумывая. На его лице отчетливо читалось сомнение, которое он всеми силами пытался перебороть. — Вот, — наконец произнес Саймон, запуская руку в карман куртки и протягивая Маркусу небольшой блокнот в коричневой обложке. — Сколько бы я ни пытался, у меня просто не выходит. Искусство — не мое.       Страницу за страницей пролистывая доверенную ему вещь, Маркус никак не комментировал ее содержимое, лишь иногда хмуря темные брови. Он банально не знал, что сказать. Потрепанный блокнот Саймона был весь наполнен как быстрыми, так и достаточно проработанными набросками самого различного содержания: там были и неумело составленные натюрморты из вещей, находящихся под рукой у него в квартире, и городские пейзажи, архитектура Детройта, печально ушедший на дно Иерихон, который теперь был только в воспоминаниях, пышные цветы и раскидистые деревья… Но большую часть чуть пожелтевших страниц блокнота составляли его собственные портреты. Саймон пытался рисовать Маркуса. И пусть эти рисунки были неуверенными и даже несколько ошибочными, не всегда симметричными и идеальными, было видно, что именно на них его друг тратил больше всего времени. И почему-то в эту минуту само осознание этого факта показалось Маркусу каким-то нереальным и волшебным. Ведь он сам мечтал рисовать Саймона. А его друг рисовал его. Пусть и не очень умел это делать.       Протягивая блокнот обратно владельцу, Маркус молчаливо наблюдал за несколько смущенным блондином, заталкивающим скетчбук поглубже в карман, словно он был в чем-то виноват. И лидер сопротивления не сомневался, что по приходу домой Саймон его к чертям сожжет, чтобы забыть чувство стыда, которое испытывал, пока Маркус разглядывал его неумелые рисунки.       — Я же говорил, ужасно, — растерянно покачал головой светловолосый девиант. — Не стоило мне…       Но договорить Саймон не успел, потому что все его слова потерялись в крепких, но одновременно нежных объятиях Маркуса. Мгновение спустя, придя в себя от неожиданного порыва, он обнял друга в ответ и положил голову ему на плечо, наслаждаясь этой теплой близостью, которая, как он знал, совсем скоро исчезнет. Маркус обнимал его только однажды, и это был лучший момент в жизни Саймона. Теперь у него есть второй, и светловолосый андроид не хотел, чтобы он заканчивался как можно дольше.       — Думаю, у нас все так же, как и у людей, Саймон, — проговорил Маркус, не спеша отстраняться. — Если рисование — не твое, ты наверняка талантлив в музыке, прозе, стихах или в чем-то еще. Но лично мне твои работы понравились. Особенно те, где изображен я. От этих слов сердце Саймона наполнилось необъяснимой теплотой, и он покрепче обнял своего друга, пытаясь справиться с нахлынувшими чувствами и не сделать ничего лишнего.       — Если бы я не знал тебя и всю твою серьезность, я бы подумал, что ты шутишь, — наконец, улыбнулся светловолосый андроид, заглядывая в разноцветные глаза своего друга.       Саймон разомкнул объятия, но лишь для того, чтобы найти своей ладонью руку Маркуса, а другой невесомо коснуться его щеки. Через мгновение мягкие губы нашли друг друга в медленном и нежном поцелуе.       В этот момент Саймон показался Маркусу еще более трогательным. Всегда такой осторожный и правильный, именно он первым начал действовать. Медленно касаясь губ Маркуса своими, он неуверенно касался его спины, скрытой футболкой, ладонями, будто боясь, что его оттолкнут, и наконец, решившись, положил руки Маркусу на плечи, углубляя поцелуй. Лидер девиантов потерялся во внезапно нахлынувших приятных ощущениях, интуитивно размыкая губы, позволяя Саймону скользить внутри, касаться неба, зубов, сплетать их языки вместе... Это было очень приятно. Тепло. Так по-человечески.       — Я люблю тебя, Маркус, — счастливо улыбаясь, прошептал Саймон, отстраняясь. В этот момент его голубые глаза показались лидеру девиантов еще прекраснее, чем обычно, хотя это было просто невозможным. Саймон всегда был идеальным. Он не мог быть еще лучше. Но по какой-то необъяснимой причине он был.       — Я тоже люблю тебя, Саймон, — кивнул Маркус, приподнимая уголки губ, и пробежался пальцами по руке друга, ненадолго соединяя свои пальцы с его, прежде чем отпустить. Завтра он абсолютно точно напишет его портрет. Маркус был в этом уверен.