И если выпала нам честь Быть первыми, нести знамёна, главнокомандующий Месть ведёт несметные колонны. Ф. Галас
Десять часов тридцать две минуты. — Что же вы решили? Время не ждёт. Тонкий силуэт с опущенными плечами, застывший в обрамлении солнечных лучей, изумрудное кольцо, подпрыгивающее и вращающееся на столе сверкающей сферой — всё слилось перед мысленным взором учёного, сложилось воедино. Ну конечно. Это было очевидно с самого начала. В таком случае, ответ на предложение Нойманна — это… Отказ. Никола выпрямился и ответил тихо, но твёрдо: — Я не буду сотрудничать с вами. А теперь оставьте меня. Тесла отвернулся, показывая, что беседа окончена. Чувствуя, как силы покидают его, он тяжело оперся о столешницу. В голове стоял звон. Виски сдавливало невидимым прессом, беспокойство, терзавшее учёного со вчерашнего дня, переросло в тревожное ожидание, дребезжащее низким гудением в дальнем краю сознания.«2 июня 1898 года. Дорогой Ники! Ты так давно не присылал мне писем… Я была обеспокоена, узнав, что дела твои идут не так хорошо, как мне того хотелось бы. С большим облегчением я прочла твоё последнее письмо. Я так рада, что ты наконец-то нашёл финансирование для своих исследований, но кое-что меня сильно тревожит вторую неделю кряду. Я видела жуткие сны, от которых просыпалась глубокой ночью со слезами на глазах, но не могла вспомнить, что же так меня испугало. Прошу тебя, будь осторожен! И, пожалуйста…»
Десять часов тридцать три минуты. — А вы более жестоки, чем я предполагал, — в голосе немца зазвучала насмешка. — Неужели вас не волнует её судьба? Судьба её сына? О, я не позволю им просто умереть, будьте уверены. Рука сама сжалась в кулак, ногти до боли и синяков впились в неповреждённую ладонь. — Интересно, в какой момент она сломается? Обычно это происходит до того, как лопаются голосовые связки, но иногда силы воли и рассудка хватает на более долгую игру. Впрочем… Её пытать совсем необязательно — женщины ломаются гораздо быстрее, когда видят мучения своих детей. Я мог бы заставить её смотреть на то, как её сына живьём режут на части, не предоставив ей возможности как-либо влиять на ситуацию. Вы правда всё ещё уверены в своём отказе? Или же я мог бы… — Довольно, — оборвал его Тесла. Слова с трудом продирались наружу, причиняя страдания и оставляя на душе кровоточащие царапины. Лицо дёрнула секундная дрожь отчаяния и муки, и он порадовался тому, что этого никто не заметил. — Я не изменю решение, как бы вы ни пытались меня запугать. А теперь… уходите. Секундное молчание. — Вот как. Выходит, вы настроены серьёзно. Но, к вашему несчастью, Третий рейх не принимает ответ «нет». Механический щелчок эхом прокатился по комнате, от него волосы на затылке встали дыбом. Печальное пение электричества не смолкало, несмотря на солнечную погоду за плотно зашторенными окнами. Изобретатель начал оборачиваться. — Прощайте, герр Тесла. Было приятно иметь с вами дело. — Что…«…не оставайся один».
Хлоп. Сначала по телу скользнула гальваническая судорога. Неожиданный удар, резкий и свирепый, словно остервеневший зверь, что желал выбить душу из тела, прервал дыхание, мысли, эмоции и чувства. Мир ярко сверкнул, качнулся и на время потерял чёткость. Напряжение лопнуло после первого выстрела, как натянутая до предела леска. Песня электричества тут же оборвалась на душераздирающей ноте. Хлоп. Затем пришла боль. Резкая, неутихающая, она прошила сердце и грудь стальной нитью. Хлоп. Ноги подкосились. Голоса, тихие и громкие, родные и незнакомые, плачущие и смеющиеся, шепчущие, зовущие — они слились в единый высокочастотный поток. Всё, что когда-либо было и когда-нибудь будет, упущенные возможности, несказанные слова, радости и печали человечества, заворачиваясь в тугую спираль музыкальной шкатулки, заполнили до краёв угасающее сознание. Они сплелись в едва различимые слова: «Больше никогда… никогда». Слышал ли он их раньше, или это игра умирающего воображения? Тесла повернул голову, чтобы посмотреть — пока он ещё мог видеть — на собственных палачей. Учёный заметил, как один из помощников Нойманна убирает пистолет в кобуру. Горечь от предательского удара в спину, последнего и самого болезненного в его жизни, уступила место печали. Нойманн скользнул взглядом по лицу изобретателя и сказал с презрением: — Мне жаль, что вы оказались столь... нерациональны. Я разочарован — уж вы-то обязаны были поступить разумно. — он смахнул с плеча невидимую пылинку и приказал подчинённым: — Обыщите всё. Низы ящиков, подушки, задники зеркал — везде, где могут быть скрыты бумаги. Если я узнаю, что вы что-то упустили, то заставлю неделю кормить его. Как поняли? — Так точно, обергруппенфюрер! — Позовите номера сорок четыре, пусть поможет. Больше никогда. Холодно. Серая пелена перед глазами сгущалась с каждой секундой. Тесла так и не успел ответить на её письмо; тёмные строки размывала пропитывающая бумагу кровь. Его насквозь, вместе с сердцем, пробила первая пуля. Как жаль… Мысли оборвались, запутались медной проволокой внутри уплывающего в неизвестность сознания. Учёный тонул в невидимой мгле, не в силах выбраться, не в силах подняться на поверхность. Сердце и лёгкие горели так, словно их проткнули раскалённым железным прутом. Из темноты чей-то ласковый голос звал его по имени, но он не мог понять, кому тот принадлежал. Боль постепенно затихла, замолк и неизвестный голос. Внутри роилась и расползалась тянущая пустота. В тишине шипел только далёкий дождь, смывающий остатки личности. Тёмные зрачки дрогнули, расширяясь в последний раз. Они смотрели в сердце бездны, от которой его столько раз оберегали смекалка, везение и интуиция. Электричество в его теле замерло. Навсегда.***
Солнце карабкалось по небу в направлении зенита от самых Великих равнин. Синева, казавшаяся в горах необъятной, бледнела и истончалась под яркими палящими лучами. Поросшие хвойным лесом склоны Пайкс Пик, окрашенные далью в голубые тона, словно нависали над крошечным городком у её подножия. В отдалении на севере от него из дымки выступал Вайоминг, а на юге — Нью-Мехико. Жизнь в Колорадо-Спрингс вовсю кипела; далёкое здание станции окутывал чёрный дым — прибыл товарный поезд. Он лениво притащил на длинной спине чернильные груды угля. Тесла, морщась от слепящего света, брёл по узенькой каменистой тропинке вниз по склону. Потирая пульсирующий болью висок, изобретатель глядел под ноги. Мысли, обычно связные и чёткие, скакали неясными обрывками одна за другой. В лаборатории, занятый делом, он отбросил воспоминания о ночных событиях. Сейчас же тяжёлые раздумья трясиной поглотили разум учёного. Почему сегодня? Почему половина одиннадцатого? Всё, что рассказал ему Черчилль, казалось бессмыслицей. Фатум? Рок? Тесла не верил в судьбу. Её создают люди — поступками, решениями и мыслями. Но почему-то сейчас, спускаясь в проснувшийся Колорадо-Спрингс по узенькой тропинке вдоль нахохлившихся терновых кустов, в которых заливался серый сорокопут, Никола чувствовал себя беспомощно, словно в водном потоке, несущемся к пропасти. Что-то тёмное рассекло воздух и с глухим стуком шлёпнулось возле тропы. Камень? Тесла с недоумением осмотрелся, но никого рядом не обнаружил. Краем глаза он уловил движение в том месте, куда упал предмет, и отметил, что тот крупнее камня, и форма у него необычная. Учёный подошёл ближе и моргнул. Перед ним, раскинув крылья и запрокинув голову, лежал чёрный дрозд. Несчастная птица, прищурив слезящийся глаз, шевелила оранжевым клювом и подёргивала лапками, силясь подняться. От неё в гальке на два-три дюйма шёл кровавый след. «Бионавигация…» Впервые Никола узнал о ней из книг отцовской домашней библиотеки. В некоторых местах на Земле птицы по неизвестной причине сбиваются с проложенного курса, а некоторые из них теряют ориентацию в пространстве и врезаются в деревья, стены домов и оконные стёкла. Иные падают замертво во время полёта и разбиваются. С жалостью смотрел изобретатель на умирающее создание, не в силах помочь ему. Тут между камней полосатой лентой вильнул зелёный гремучник. Змей проворно изогнулся и с хрустом вонзил клыки в пернатую шею. Дрозд дёрнулся и затих; в чёрных блестящих глазах потух огонёк жизни. Поморщившись, будто от зубной боли, учёный отвернулся от трапезничающей змеи и двинулся дальше. Может, таков истинный порядок вещей. Сегодня он умрёт. Вот почему молнии пели печальнее прежнего. Но тогда отчего же ему так хочется сбежать? Погрузившись в размышления, Тесла не заметил, как ноги вынесли его на Пайкс Пик авеню; она рассекала Колорадо-Спрингс надвое одиннадцатиярдовой полосой. Несмотря на поздний час, улицы городка пустовали. Те немногие жители, что попадались учёному на пути, выглядели помятыми и заспанными; они снимали с карнизов и шпилей звёздно-полосатые флаги. Между домами сновал мальчишка-рассыльный. Он насвистывал весёлую песенку и гонял купающихся в песке воробьёв. Птицы взлетали на телеграфные провода, обвисшие от жары, и недовольно чирикали ему вслед. Засмотревшись на пернатых забияк, мальчик не заметил идущего навстречу изобретателя. Столкнувшись с ним нос к носу, рассыльный испуганно заморгал и пробормотал смущённое «извините». Все эти люди, все эти лица… Кто-то сонно щурился на солнце, кто-то смеялся, рассказывая о вчерашних приключениях, кто-то ворчал и отмахивался от болтовни. Проходя мимо них, Никола чувствовал себя отрезанным от их будничной возни. Осознание скорой гибели изолирует не хуже крепостной стены. Строгие и величественные очертания двух отелей — «Alta Vista» и «Antlers» — выделялись ещё со стороны пересечения Пайкс Пик и Норт Каскад авеню. Утопающие в зелени листвы, они походили на молчаливые утёсы, выступающие из морской пены. На подходе к отелю Тесла заметил на крыше фигурку рабочего, проверяющего громоотводную систему. Администрация «Alta Vista» следила за защитой здания от разрядов — такая предосторожность не лишняя в краях, где грозы — частые гости. Возле громады гостиницы в тени деревьев стояли два экипажа. Проходя мимо, изобретатель услышал обрывок разговора. — Птицы в этом году мрут стаями, — ворчал один из извозчиков, затягивая ослабшую подпругу под лоснящимся лошадиным боком. — Насилу своего успокоил, когда одна ему чуть ли не под ноги шмякнулась. А шериф на меня с подозрением глянул, думал, видно, что пьян. Он хрипло усмехнулся. Второй выдохнул колечко сигаретного дыма, крякнул и заявил: — Это что! Я слыхал, у судьи Спенсера филин окно разбил. Здоровый! Глазищи горят, что у кошки, уши как рога. На пол упал, а взлететь не смог — крылом повредился, видно… Забился в угол, раздулся, только глазищами зыркал на всех да кряхтел. Спенсерова жена в спальню зашла, да так и обмерла. Настолько поплохело ей, что за доктором послали. Сказали — дьявола увидала. Доктор Честертон посмеялся — какой ещё дьявол! Всю дорогу смеялся. А как сам в комнату зашёл, так за сердце схватился. — Врёшь ты всё! — А вот и не вру. Он сам мне рассказал, когда я его вёз из Крипл-Крика. Дорога дальняя, вот и разговорились. Говорит, в жизни страху такого не испытывал. Помнил только два глаза горящих, да визг, что на человечий не похож. Служанки забегали, даже пастора хотели звать, он-де в этих делах смыслит. Доктор к нему со свечой, а он клювом — щёлк! Тут-то и понял, что не чёрт это, а птица большая, ночная… Тесла взбежал по ступеням крыльца в отделанную белым гранитом лоджию, закрытую от улицы аркадой. Туда не попадали лучи утреннего солнца, поэтому белые воротнички и перчатки привратников казались синими в полутени. Приветливый швейцар в отутюженной красно-золотой униформе, загорелый, широконосый, с густыми, выбеленными годами усами, раскрыл перед гостем тяжёлую створку двери. В просторной приёмной «Alta Vista» царила прохлада. Из обеденного зала доносились отзвуки рояля и звон столового серебра. Раскалённый воздух, давивший на голову и путавший мысли, уступил место приятной свежести, и Тесла облегчённо выдохнул. Он кивком поблагодарил швейцара и направился к стойке регистрации. Сидевший за ней портье походил больше на провинившегося щенка, нежели на работника «лучшего в штате отеля». Он вполголоса разговаривал с кем-то по телефону. Казалось, это занятие поглотило его полностью, но плечи его были напряжены и чуть подрагивали, будто он в любой момент ожидал удара. «Конечно, - проговорил он в микрофон, - мы уже решаем эту проблему. Не волнуйтесь». Молодой человек положил трубку и заученно улыбнулся гостю. — Добрый день. Чем могу помочь, сэр? Учёный скользнул взглядом по бейджу. — Я хотел бы, мистер Беренджер, забрать ключ от своего номера. Двести седьмой, пожалуйста. — Могу я уточнить вашу фамилию, мистер… — Тесла. Пока портье листал журнал, Никола рассеянно осматривал вестибюль. Кроме них двоих, в помещении стояли два охранника, которые вполголоса обсуждали пролетевшие на крыльях репейниц выходные, да пожилая женщина, читавшая книгу. Она бросала на часы хмурые взгляды, качала головой и возвращалась к чтению. — Мистер Тесла? Он обернулся. Молодой человек протягивал ему ключ с деревянным жетоном и плотный конверт, пестревший печатями. — Оно пришло вчера утром. — Спасибо, — ощущая покалывание в порезанной ладони, учёный принял ключ и письмо, на котором различил своё имя. Только один человек ставил неосознанную завитушку в букве «Н», и по этой завитушке Никола мог определить, с каким настроением адресант писал сообщение. Сейчас она размашисто загибалась резкими углами, и походила больше на треугольный крюк. Похоже, что-то произошло. Изобретатель помрачнел и сказал: — Сегодня я настоятельно прошу не беспокоить меня и отказывать в приёме каждому, кто захочет меня увидеть. Кто-нибудь спрашивал обо мне или просил о встрече в последние два дня? — Да, — слегка удивлённо ответил служащий, — один джентльмен хотел поговорить с вами, заходил около часа назад. Тесла нахмурился, вспоминая, назначал ли он деловую встречу на это время. Бо́льшая их часть, включая встречи с потенциальными инвесторами, легла на плечи Джорджа Шерффа оставшегося в нью-йоркской лаборатории. Сам учёный принимал инженеров из электростанции на Эль-Пасо, с которыми обсуждал только технические вопросы, и — изредка — журналистов. Внутренний голос предательски шепнул: «А вдруг это оно?», но Никола отмахнулся от навязчивых мыслей. Портье же стремительным движением карточного игрока перебирал в пальцах визитки. — Одну секунду… Вот оно! Мистер Уайт из «Evening Telegraph». Пресса? Вот уж кого он не мог и не хотел сейчас видеть. Но у него осталось одно дело, которое необходимо выполнить немедля. Попросив лист плотной бумаги и чернила, Тесла начал писать письмо Шерффу в Нью-Йорк. Он кратко изложил наблюдения и поинтересовался, как идут дела на Хьюстон-стрит, 46. В последний раз, два дня назад, Шерфф писал о неудачных переговорах с военно-морским ведомством — учёный через его посредство предлагал правительству беспроводные радиопередатчики. Хиггинсон «выслушал, не перебивая, преимущества, покрутил чёрный ус и… отказался». Даже боевые действия в Сантьяго не изменили решение военных. Никола рассерженно ставил подпись, когда служащий, глядя куда-то за спину изобретателю, сказал: — О, а вот и он! Учёный проследил за взглядом портье и увидел входящего в вестибюль незнакомца в неприметном костюме и канотье. Мужчина прихрамывал на левую ногу, но трости при нём не было. Он перекинулся парой слов со швейцаром, кивнул и побрёл к стойке. — Здравствуйте, мистер Тесла. Джонатан Уайт, рад встрече! — и он протянул изобретателю руку для рукопожатия. Повисла напряжённая пауза. Никола поморщился от боли в виске. — Я отказал вашему редактору в проведении интервью ещё в прошлую пятницу, — отчеканил он ледяным тоном. — Знаю. Но я пришёл сюда по другой причине, — Уайт достал из кармана брюк записную книжку и с выжидательным интересом посмотрел на Теслу. — Минувшей ночью во всём городе произошёл скачок напряжения. Жители лишились электричества, а на одном из складов случился пожар. На электростанции о причинах отозвались настолько туманно, что это вызвало подозрения… Скрип пера сзади прекратился. Журналист продолжил: — Я не исключаю, что вчерашние события могут быть связаны с вами и вашей лабораторией. — Не приплетайте меня к каждому непонятному происшествию в Колорадо-Спрингс. Склад мог загореться из-за пиротехники, приготовленной к Четвёртому июля, либо же его кто-то поджёг — случайно или со злым умыслом. Поверьте, если бы я хотел осветить город в честь окончания праздника, я бы выбрал более безопасный способ. Вам стоит искать реальные причины пожара, а не гнаться за надуманными сенсациями. Лицо Уайта покрылось красными пятнами. — То есть, — не отставал он, — вы не отрицаете свою причастность к перебоям с электроэнергией? — Но и не подтверждаю её. — Какие эксперименты вы проводили вчера ночью? Тесла возмущённо замер. Портье странно затих, и это действовало учёному на нервы. — Я был бы благодарен, мистер Беренджер, если бы вы занялись своими делами! — раздражённо, но не повышая голоса, произнёс Тесла. Перо лихорадочно заскрипело вновь, словно извиняясь. Журналист озадаченно приподнял брови. — Я не давал согласия на интервью и не намерен отвечать на ваши вопросы, — проговорил изобретатель, глядя на Уайта. — Если продолжите упорствовать — я отвечу на них в суде. Передайте вашему редактору, что я польщён таким трепетным вниманием к своим изобретениям и экспериментам, но статьи про них я пишу сам, во избежание технических… неточностей. Больше ничем не могу помочь. Он холодно кивнул и направился к лифту южного крыла, больше не обращая внимания на журналиста. Золочёная решётка заглушила вопрос, с которым тот пристал к портье, и отделила от Николы холодный мраморный вестибюль. Учёный бросил лифтёру: «На третий этаж, пожалуйста» и прикрыл глаза от режущего света плафона. Усталость вводила в транс и апатию: сказывались проведённые без сна ночи. Мотор заурчал огромным невидимым котом, и лифт тронулся. Рядом, но не настолько близко, чтобы это можно было расценить как вторжение в личное пространство, раздался обеспокоенный голос с едва уловимым акцентом: — Вы в порядке? На вас лица нет. — Всё хорошо. — Уверены, что не хотите посетить врача? Я мог бы… — В этом нет необходимости. Я не люблю солнечный свет, у меня от него начинает болеть голова, только и всего. Кабина дрогнула и остановилась, и Тесла открыл глаза. Лифтёр отодвинул решётку, выпуская гостя. Тот и не заметил, как служащий вытащил из кармана форменного кителя круглые тёмные очки и нажал кнопку невидимого под манжетой коммуникатора. Номер 207 находился в конце длинного коридора с двумя рядами одинаково белых дверей со сверкающими бронзовыми ручками. Ворс ковровой дорожки приглушал шаги, и Никола обратил внимание на то, чего не замечал раньше и отчего у него похолодело внутри. Тишина. Слишком отчётливая для отеля, неправдоподобная тишина. Не слышно переговоров персонала и гостей, не слышно того шевеления людей, какое бывает гостиницах; даже радио в двести тридцать восьмом молчало. Будто он остался один во всём южном крыле. Тесла невольно замедлился и огляделся. Дверь за дверью проплывала мимо. Вслушиваясь в рваное, учащённое дыхание, в шуршание подошв по ковру, он уловил ещё что-то. Ощущение, словно чего-то не хватало, чего-то важного, но такого привычного, что его почти не замечаешь. Вроде шума крови в ушах или сердцебиения. Он остановился напротив своего номера, сжимая в кулаке ключ и пытаясь понять, что же не так. Откуда такое чувство пустоты? Голова горела, словно в огне. Изобретатель открыл дверь, попав ключом в замочную скважину со второй попытки. Он привычно провёл рукой под ручкой в поисках знакомой бирки с надписью: «Не беспокоить», но ничего не нашёл. — Что за чертовщина? — прошипел он в темноту номера. Бирка лежала на полу возле входа. Тесла повесил её на ручку снаружи и запер номер на щеколду. Слабость едва не заставила его потерять сознание. В голове шумело, как от вина. Что-то глубоко внутри подтачивало мысли, множа роящееся нехорошее предчувствие. Учёный протянул руку, чтобы проверить, насколько надёжно заперта дверь. Пальцы замерли в дюйме от полированного металла. Он понял. Уходя из номера в воскресенье, он оставил бирку на её обычном месте. Но нашёл он её внизу, где она никак не могла оказаться. В сердце скользкой змеёй вполз страх, прогоняя разливающуюся по телу усталость. Кто-то побывал здесь, два дня, день или пять минут назад. Это не горничная или кто-то из персонала отеля — они всегда вешали бирку обратно или клали её на невысокий комод слева от двери. Николу бросило в жар. Он застыл, прислушиваясь к тишине внутри номера. Но тишине ли? Поскрипывал паркет. Едва уловимо гудело электричество, и ему подражала вода в венах водопровода. Тесла чувствовал себя кроликом, забравшимся в лисью нору. Казалось, что из темноты чьи-то глаза жадно ловили каждое его движение, выжидая подходящий момент для атаки. Что, если они ещё были здесь? Кровь стучала у виска. Сердце бешено колотилось в груди, стиснутое страхом, как стальным обручем, когда он подходил к двери, отделявшей прихожую от гостиной. Холодный металл ручки показался обжигающим, когда Никола повернул её. Ничего не произошло. Изобретатель выдохнул, чувствуя, как ослабевает затянувшийся в груди узел тревоги. В самом деле, он слишком сильно перенервничал сегодня. Тесла пошире раскрыл дверь, привыкая к более светлому, чем тёмная прихожая, помещению, и зашёл внутрь. Наконец-то отдых! И тут по нервам хлестнул тихий возглас: — Мы совсем заждались. Их было трое. Несмотря на сумрак, все они носили очки с тёмными, почти чёрными стёклами. Высокие — больше шести футов роста — в одинаковых приталенных костюмах, они держались непринуждённо. Руки одного из незнакомцев сжимали портфель-дипломат из чёрной кожи. Тот, который обратился к учёному, сидел на диване, с нарочитой скукой читая утренний выпуск городской газеты. В полумраке его профиль казался вырезанным из тёмного бархата. Хмыкнув, он отложил газету в сторону и повернулся к Тесле. Изобретатель поморщился. Неизвестный носил не очки, как его безмолвные спутники, а монокль с тем же тёмным стеклом в серебристой оправе. Два шрама крест-накрест пересекали левую половину лица возле глаза; самый длинный из них шёл наискось через нос почти до уголка губ. Глаз, не закрытый затемнённой линзой, с расширенным зрачком, подёрнутым мутной дымкой, выглядел стеклянным. Человек смотрел на Николу, почти не мигая. От этого закаменевшего взгляда по загривку пробежали мурашки. Незнакомца можно было назвать красивым — густые светлые волосы безукоризненно зачёсаны на боковой пробор, тонкие черты лица смешивали благородство и насмешку, а в голубых холодных глазах читался острый интеллект. Выглядел он лет на десять моложе учёного. И всё же что-то в его облике внушало отвращение и опаску. Тесла невольно поёжился. А затем он начал закипать. Страх и гнев ударили в голову ужасающей шипящей смесью. — Кто вы и какого дьявола вы забыли в моём номере? — его голос не перешёл в крик только благодаря титаническому усилию воли. — Я — ваш будущий меценат, Генрих Нойманн. А на второй вопрос я уже ответил: мы ждали вас. Учёный опешил. Германия? Всё так, как говорил ночью Черчилль — они пришли к нему, надеясь на его пособничество. — Зачем? — только и смог выдавить он. — У нас к вам… — …деловое предложение? — закончил Тесла, недобро прищурившись. — Я знаю. Подобные фразы я уже слышал, и они не предвещают ничего хорошего. Поэтому я отказываюсь. Бровь над моноклем едва уловимо изогнулась. Нойманн опустил взгляд на безукоризненно белые перчатки и поправил манжеты пиджака. Затем сказал: — Вы не узнали, что именно мы хотим вам предложить. — Мне это и не нужно. Вы хотели сотрудничества, верно? Вы его не получите и не получили бы ни при каких условиях. Я лишь ускорил события, чтобы не тратить время на бессмысленные диалоги. А теперь выметайтесь. В глазах немца сверкнуло недовольство. — Мы никуда не уйдём, пока вы нас не выслушаете. — Я позову охрану! — Попробуйте, — усмехнулся Нойманн. — Но на вашем месте я бы поостерёгся поднимать шум. Он вытащил из-под пиджака длинный пистолет странного вида. Оружие на свету царапнуло острым бликом по глазам. На гладком боку ствола солнце выхватило слова: «Si vis pacem, para bellum». — Давайте. Зовите их, если хотите увидеть, как я пристрелю каждого на месте. А после очередь дойдёт и до вас. Откроете рот — получите пулю, герр Тесла. Неприятная ситуация, правда? А мне бы не хотелось, чтобы в процессе нашего диалога в чьей-то голове появилось не предусмотренное природой отверстие. Он поправил монокль и продолжил: — Видите ли, я, несмотря на свой изъян, — Нойманн указал на незрячий глаз, перечёркнутый шрамами, — метко стреляю, особенно на дистанции ближнего боя. И я готов продемонстрировать свои навыки на каждом, кто нам помешает, в том числе и на вас. Тесла замер. Тихий стук маятника совпал с частым биением сердца. Пистолет снова сверкнул, убираясь в плечевую кобуру. — Вы угрожаете мне? — Нет, я предупредил о последствиях необдуманных действий. Эмоции делают вас слабым и предсказуемым, а мы пришли вовсе не за этим. — Вы забыли, — прошипел Никола, делая шаг в сторону немцев, — что я тоже могу представлять опасность для вас. От сильного порыва ветра в раме затрепетали оконные стёкла. Спутники Нойманна с беспокойством переглянулись. Ещё один шаг. Сил для борьбы осталось немного, но их хватит на то, чтобы лишить сознания троих крепких противников. — Знаете, герр Тесла, я начинаю думать, что невероятно одарённый ум вам достался по ошибке. И эта ошибка рано или поздно приведёт вас к смерти. Вы правда думаете, что я, отправляясь на встречу с вами, не предусмотрел ваши способности? «Что?» — Вы можете поглощать электромагнитную энергию из окружения и преобразовывать её в электричество. Электрокинетик — живой аккумулятор, я бы назвал вас так. Удивительная и опасная способность даже среди учёных, не так ли? Я не стал бы лезть на рожон, не подумав сначала, как можно нейтрализовать ваши силы, или как заставить их работать против вас. «Не может быть!» Видя замешательство учёного, Нойманн обвёл рукой стены: — Здесь всё экранировано против высокочастотного электромагнитного излучения. Вы в энергетической ловушке. Каждая минута, проведённая здесь, ослабляет ваши сверхспособности. Тесла затравленно огляделся, чувствуя, как на лбу выступают капельки холодного пота. Так вот что это за ощущение пустоты! Он практически не чувствовал излучения, находясь здесь. — Я ничего не вижу. — Вы и не должны. Скажите, вы обращали внимание на звук, который издают стены этого отеля? — немец стукнул костяшками пальцев по несущей стене, прямо под часами. Она отозвалась высоким и громким звуком, словно под слоем штукатурки была пустота. — Это блеф. Невозможно поставить щит за то время, что меня не было. — Щит ставили не мы, а те, кто помог построить «Alta Vista». Мы его только заземлили — на это у нас ушло около получаса. Нойманн продолжил с ухмылкой: — Старина Фарадей и сам не смог устоять перед своим же изобретением. Не без нашей помощи, конечно. О, вы так побледнели — он выглядел так же, когда понял, в чём дело. Знаете, как он умер, герр Тесла? — За письменным столом во время работы, — сказал Никола тихо, чувствуя горечь на языке. Уголки его губ дрогнули, опускаясь, а брови непроизвольно нахмурились. Ему всё меньше нравилось направление беседы. — Верно, но только отчасти. Я не ожидал, что пребывание за щитом для ослабленного электрокинетика настолько опасно. Признаю, это была моя ошибка. Впрочем, он, как и вы, отказался от нашего предложения, так что я скорбел недолго. Занятный был эксперимент. Изобретатель ошарашенно смотрел на незваных гостей и пытался осмыслить услышанное. Они… Они убили Майкла Фарадея, гения, управлявшего электромагнитными полями? Если это правда, то кто знает, сколько ещё учёных пострадало от их действий. В чьи ещё жизни они успели вмешаться до того, как почувствовали собственную безнаказанность? — Хорошо, — произнёс Никола мрачно. Голос дрогнул, но он продолжил: — Мои силы ограничены, а у вас есть пистолет. Почему бы вам не воспользоваться им, чтобы заставить меня слушать? — О, вы только что подкинули мне замечательную идею! Хищным движением Нойманн вскочил на ноги и достал оружие; это произошло за считаные мгновения, будто немец был всё время начеку, а не вёл непринуждённый разговор. Где-то рядом зашевелились его помощники — они тоже схватились за рукояти пистолетов. Учёный отшатнулся и замер, чувствуя, как по спине стекают капли пота. Что-то внутри кричало: «Дерись или беги! Дерись или беги, иначе умрёшь!» — Вы пойдёте с нами. Отказы не принимаются, — стальной голос пробрал до самого сердца. Со стрелок часов неторопливо капали секунды. Льдистый взгляд немца следил за каждым движением Теслы, рука не дрожала, чёрный суженый зрачок дула, казалось, указывал прямо в центр лба. Нойманн спросил ядовито: — Так я должен был поступить? Голос от ужаса отказался повиноваться. Нойманн поднял руку, давая знак своим спутникам, и убрал пистолет. — Вы слишком напряжены. Расслабьтесь. Мне не интересно угрожать вам оружием. Какой прок заставлять вас нервничать и штыком подталкивать к решению? Есть много других способов склонения к сотрудничеству и они работают куда эффективнее револьвера, приставленного к виску. Тесла подошёл к столу, наблюдая краем глаза за непрошенными гостями. Он вернул контроль над поведением и теперь сердился на себя за то, что показал немцам испуг. Затылком ощущая чужой взгляд, изобретатель быстро сосчитал тетради с техническими записями, пролистывая их одну за другой. — Почему вы вломились в мой номер, а не уведомили консьержа и попросили о встрече? — спросил он между делом. — Никто не должен знать, что мы были здесь. — Вы из армии? — Почему вы так решили? — Я видел больше военных, чем мне того хотелось бы. Они ведут себя не так, как обычные предприниматели и инвесторы. Нойманн, однако, не походил на типичного вояку. Тесла замечал армейскую выправку в осанке и привычке держать себя, но его действия не подпадали под схему «Иди напролом до победного конца». — Что вам нужно? — прямо поинтересовался Никола, закончив пересчёт дневников. — Сотрудничество, ваши изобретения и способности, а также создание одной вещи. — Какой вещи? — Не могу вам сказать. Тесла вздёрнул бровь. — И на каких же условиях вы предлагаете мне сотрудничать с вами? — спросил он с иронией, повернувшись к гостям. — Двести тысяч долларов. Полная свобода мысли, с одним только ограничением: все ваши наработки заберёт армия. — Бросаться деньгами вы явно не умеете. Я не поверю вам без гарантий. — Вам недостаточно слов? — Слова… Я слишком часто верил пустым обещаниям инвесторов, чтобы слепо полагаться на них. — Похвально. Но, боюсь, это тот случай, когда чек только усилит недоверие. — Почему? Нойманн не ответил. Он, повернув голову, в задумчивости глядел на маятник часов и на скольжение секундной стрелки. Немец непрестанно постукивал по полу носком ноги, и подобное проявление нервозности снова пробуждало задремавшее было недовольство и злость. — Время — удивительная вещь, не так ли? — проговорил Нойманн наконец. — Оно делит человеческую жизнь на периоды развития и упадка. И эти периоды характерны для всего, что создано человеком — будь то искусство, наука или же государство. И государство развивается, подобно человеку — соединяет разрозненные земли, расширяет границы, меняет названия и лидеров. — собеседник посмотрел на Теслу в упор, и тому стоило немалых усилий не отвести взгляд и не показать отвращения. — Не понимаю, к чему вы клоните. — К тому, что я не могу вам рассказать всего здесь и сейчас. — В таком случае, — медленно проговорил учёный, — мой ответ очевиден. Вы предлагаете мне участие в непонятном военном предприятии, и при этом не даёте никаких гарантий, кроме туманных намёков. Разумеется, я откажусь. Либо изъясняйтесь конкретнее, либо уходите. — Вы ведь не собирались соглашаться при любом раскладе, я прав? Это видно по вашим глазам. К тому же, мне известна ваша нелюбовь к моей нации. Зачем тогда весь этот фарс? Зачем вам знать больше, если дадите тот же ответ? Тесла вздрогнул, но отнекиваться поздно — проницательный взор за тёмным моноклем ловил каждое движение и эмоцию. — Вы правы, я не собираюсь — да и не стал бы — помогать Германии. Если на этом всё… Носок Нойманна перестал покачиваться. Гость снял монокль и протёр его с таким видом, с каким бармены в придорожных трактирах трут стаканы. На его сухих змеиных губах замерла нехорошая улыбка. — Я не хочу прибегать к угрозам, — промурлыкал он, возвращая линзу на переносицу. Мост монокля зловеще блеснул на приглушённом шторами свету. — Вы же говорили, что вас такое не интересует. Улыбка стала шире, и Нойманн прошипел, доверительно понизив голос: — Угрожать можно по-разному. Когда я говорил про отсутствие интереса, я имел в виду личную угрозу, ту, которая адресована вам напрямую. В этом случае вы действуете потому, что боитесь за свою жизнь. Это грубо и безвкусно, мне такой способ совершенно не нравится. Можно поставить на кон сотни и тысячи невинных жизней. Тогда вы действуете потому, что вас обязывают к этому нормы морали и нравственности. Но с разумной точки зрения такие угрозы бессмысленны. Никола помрачнел. — Скажем, я заминировал всё это здание, — продолжил немец, прищурившись. — В нём сейчас находится около четырёх сотен человек, включая персонал гостиницы. И у вас есть выбор: умереть самому, либо убить всех, кто здесь находится. Но что вам эти незнакомцы? Для вас они — никто. И они ничем не заслужили спасения — ни интеллектом, ни личностными качествами. Любой рациональный человек решит спастись сам, оставив тех, кто ничем не доказал свою полезность, умирать. Поэтому мне больше нравится третий вариант. — И какой же? — слабо пробормотал учёный. Он сжал до боли кулаки, стараясь не выдать охватившее его волнение. Каждое слово собеседника вонзалось в сердце ядовитой колючкой. Что-то подсказывало, что хорошего от «третьего варианта» ждать не стоило. — Это ваша семья. Близкие друзья, супруги, родители… Бывает любопытно наблюдать, как человек выбирает между собой и кем-то, кто ему небезразличен. Ваш бывший работодатель был близок к умопомешательству, называл меня чудовищем… Но я не чудовище. Я учёный, что открывает новые горизонты, и военный, что использует открытые им ресурсы на благо Родины. — Вы просчитались, мистер Нойманн, — зло прошипел Тесла. — У меня нет семьи. — Правда? — съехидничал собеседник, прищурившись. — Та женщина считает иначе. Как же её зовут? Знаете, я совсем отвык от имён в последнее время… Чёрт, никак не могу вспомнить. В её имени, кажется, была буква «К»… — и он картинно запрокинул голову, изображая задумчивость. Страх захлестнул безудержным прибоем, сбивающим с ног. Не может быть! Неужели это Кэтрин? Немец тем временем постучал пальцем по виску и сказал чётко: — Кажется, я вспомнил, как её зовут. Марица. Марица Косанович вместе с её сыном. Казалось, что эти слова вытянули оставшийся воздух из лёгких изобретателя. В глазах потемнело настолько, что он оперся ладонью о столешницу, чтобы не упасть. Это влияние экрана, или же всё дело в усталости? Ужас. Бессилие. Растерянность. Как в тот день, когда погиб его брат. Как в тот вечер, когда он подъезжал к родному дому, в стенах которого умирала его мать, а взмыленные, уставшие до предела лошади кусали окровавленные удила и недовольно всхрапывали. И в виске билась единственная мысль… «Что, если я не успею?» — Они заложники? — выдохнул он, ощущая, как рассеивается обступившая его тьма. — И да, и нет. Скажем так, они — гарантия вашего сотрудничества, рычаг воздействия, нить кукловода — называйте, как хотите. — Я не верю вам. В ответ Нойманн элегантным движением фокусника достал из воздуха что-то маленькое и блестящее и щелчком кинул его учёному. — Узнаёте? Тесла поймал предмет, чуть не прилетевший ему в лицо, с укоризной посмотрел на немца и поднёс вещицу к глазам. Она оказалась серебряным кольцом с небольшим изумрудом в коготках оправы. Радужно переливаясь, в камне темнела глубокая трещинка. Это было кольцо Марицы. Что-то неясное, словно смазанное воспоминание, нечёткий кадр дагерротипа, мелькнуло в памяти учёного. Тонкие руки, погрустневший взгляд… Оно мелькнуло и пропало, оставив после себя давящее чувство неправильности. Сквозь боль, колючей проволокой обвившей сердце, изобретатель прошептал: — Вы не посмеете причинить им вред. И почему же он не верит в собственные слова? — Нет, это вы не посмеете его причинить своим решением. Если вы согласитесь с нами сотрудничать, мы дадим им покровительство и помощь. Если же нет… Знаете, такие ситуации в шахматах называются «цугцванг», герр Тесла. Вслушайтесь в это слово. Zug-zwang. Принуждение к действию — неплохо звучит, вы не находите? Это ваш эндшпиль, и только от вас зависит, выиграете ли вы, или же проиграете всё. Некоторое время Тесла молчал. Он понял, что именно делает Нойманна таким опасным. Не его впечатляющие рефлексы и боевые навыки, не его подчинённые, такие же натасканные на убийство, как и их командир, и даже не его интеллект, плетущий всюду паутинки интриг и манипуляций. Опасным его делала готовность исполнить угрозы, сделать что угодно ради достижения туманной, ему одному видной цели. Никола выдавил, тяжело дыша: — Я не смогу выиграть, если меня принуждают к ненавистному выбору. Дайте мне пять минут, мне нужно подумать. — Что ж… Ваше время пошло. Но, как по мне, разумный вариант только один. Десять часов двадцать пять минут. Учёный закрыл глаза. Сразу же перед его мысленным взором предстала поцарапанная школьная доска. Мел оставлял на пальцах сухие бледные следы, пока он выводил строки:Сотрудничество с немцами. Что самое худшее, что может произойти?
Воображаемая рука замерла над чёрным сланцем, когда он ставил знак вопроса. Ответ на него пришёл в отзвуках от пистолетных выстрелов и сбивчивом, слабом дыхании умирающих солдат — его соотечественников и тех народов, что пострадают от его решения. Учёный содрогнулся — вполне реально — и решил: ни одна семья, ни одна нация не заслуживает той участи, что выпала на долю его народа. Но на другой чаше весов были жизни самых близких ему людей и его собственная. Черчилль говорил, что немцы не оставят его в живых после отказа. И, вероятно, то же самое, если не хуже, ожидает и Марицу. Две жизни против тысяч и сотен тысяч других. Его сестра и племянник против судьбы стран в далёком и ужасном будущем. Если бы речь шла только о Тесле, то он бы отказался, не раздумывая, но сейчас на его плечи легла ответственность и за младшую сестру. Никола нахмурился, вспоминая детали из увиденных ночью документов. Прокручивая в голове складывающуюся ситуацию и рассматривая её с разных углов, он понял то, от чего его сердце забилось быстрее. Кусочки мозаики не складывались правильно потому, что чего-то не хватало. Трясущейся рукой он написал:Что заставило меня отказаться и принять смерть — свою и сестры?
Произошло нечто, перевернувшее с ног на голову его представление о происходящем. Тонкие руки, погрустневший взгляд… Почему же именно это воспоминание, связанное с ней? Она плакала, сидя у окна. Перед ней на коленях лежала раскрытая шкатулка. — Марица? Что-то случилось? — Перед смертью мамы оно треснуло, а сейчас… Сейчас я не могу его найти, Ники, — она смотрела на брата покрасневшими от слёз серыми глазами. Он понял. — Пять минут на исходе. Что же вы решили? Время не ждёт. Тонкий силуэт с опущенными плечами, застывший в обрамлении солнечных лучей, изумрудное кольцо, подпрыгивающее и вращающееся на столе сверкающей сферой — всё слилось перед мысленным взором учёного, сложилось в единую картинку. Ну конечно. Это было очевидно с самого начала. В таком случае, ответ на предложение Нойманна — это… «…нет». Марица с сыном в безопасности — она потеряла кольцо несколько лет назад. Если бы она нашла его, то непременно написала об этом в письме. Оно дорого ей как память, поэтому она бы не забыла поделиться радостью находки. Его ответом станет отказ. «Ни разведка, ни допрос военнопленных не дали результата» — вдруг зазвучал в голове голос Черчилля. Новая мысль засияла у учёного в голове. Риск был огромен, но когда он понял, что сестре ничто не угрожает, то решился на отчаянный поступок. — Хорошо, — сказал изобретатель наконец. — Я согласен. Ему выпал шанс узнать, как именно они перемещаются во времени, и чёрта с два он его упустит. Это может дать Черчиллю преимущество в войне, и тогда больше никто не пострадает. Ни один учёный в истории. Нойманн холодно улыбнулся. — Тогда вы отправитесь с нами. В узеньком луче солнца хищно блеснул пистолет, щёлкнул взведённый курок. Тесла насторожился. Что происходит? Немец развернулся. Дуло указало на одного из спутников Нойманна. Тот дёрнулся, словно пытаясь увернуться или убежать, но остался на месте; что-то словно сковало его невидимыми путами. Так замирает мышь под гипнотическим взглядом атакующей змеи. Смутное понимание того, что сейчас произойдёт, заскреблось на задворках сознания, и Никола шагнул вперёд. — Стой смирно, штурмманн номер шестьдесят один. Остановить, остановить это, каким угодно образом, пока не случилось худшее. Учёный выкрикнул: — Подождите! Его слова заглушил холодный стальной хлопок. С треском пуля вошла в человеческий череп; мельчайшие алые капли оросили паркет из светлого дерева, лакированное бюро, стены с полупрозрачным цветочным узором. Удушливо запахло железом. Тело качнулось и рухнуло, как подрубленная сосна. Очки слетели, от удара затемнённая линза треснула и выскочила из оправы, сверкнув острым краем в полоске света. Тесла отшатнулся, чувствуя, как по позвоночнику пробегает дрожь отвращения. Подкатила тошнота. Блестящая пустая гильза звякнула о пол и откатилась в сторону. В тишине этот звук прогремел ударом литавры. В застывшем воздухе слышно было, как тикали часы, и им вторила тихая капель. Никола в ужасе глядел на чуть подрагивающее тело, из которого рывками уходили остатки жизни. Горло что-то стиснуло железной хваткой, стало трудно дышать. Ещё не до конца овладев голосом, он пробормотал: — Ч-что вы сделали? Вы… — Он никогда мне не нравился. Уж больно умён для пушечного мяса. — И это достаточно веская причина, чтобы застрелить его? Учёный с трудом оторвал взгляд от убитого. Нойманн поднял ладонь с пистолетом на уровень глаз. Осмотрел белоснежную перчатку. Презрительно скривился, увидев на ткани красные брызги, и убрал оружие обратно в кобуру. Он снял испачканную пару и бросил её на паркет с таким видом, будто ничего не произошло. — Причина? — резко спросил немец, доставая другую пару перчаток и надевая её. — Человеку не нужны «веские причины», чтобы сделать что-то. Они нужны тем, кто боится преодолеть собственные ограничения. Вы считаете, что убийство — недопустимое деяние, и будете искать некий фактор, чтобы оправдать себя. Сказать себе: «У меня не было выбора, таковы обстоятельства, в которых я очутился». Но всё это — лишь попытки заглушить чувство вины, не что иное, как сделка с совестью. Ложь. У меня есть цель, и я делаю то, что должен, для её достижения. Это — и только это — я считаю значимым основанием для действия. Тесла нахмурился. Что-то в словах Нойманна было неправильным. Изобретатель с детства приучил себя к поиску логических ошибок в речи, фактах и утверждениях, и сейчас это «что-то» задело его, словно порхнувшая мимо птица. — Люди всегда поступают так, как считают нужным, — произнёс он на грани шёпота. — Вы же… Вы нашли другую форму того, что назвали самооправданием. Если другие оправдываются обстоятельствами, то вы оправдываетесь целью. Если, конечно, нет никакой другой причины, которую вы не озвучили. Дело не в поиске оправдания, а в фактах, что делают один из поступков предпочтительнее другого. У вас был выбор. Значит, должно быть что-то, что склонило чашу весов в одну из сторон. Оставшийся в живых подчинённый Нойманна стоял с опущенной головой, равнодушный к разговору. После слов Николы он встрепенулся и бросил на командира взгляд, который трудно было прочитать из-за тёмных линз очков. Тот же помолчал пару секунд. — Если вам недостаточно такого объяснения ситуации с моей позиции, я скажу ещё кое-что. Этот человек, — Нойманн слегка пнул остывающее тело носком ботинка, — предал свою Родину и свою армию. Я казнил военного преступника и дезертира. Предатели не заслуживают право на жизнь. Немец усмехнулся чему-то и язвительно спросил: — Неужели вы пытаетесь выгородить меня в собственных глазах, герр Тесла? — Нет. Я не считаю, что вы этого достойны. Я не снимаю с вас ответственности за ваш выбор, а пытаюсь понять, что побудило вас его сделать. — Не у всех людей есть генеральный план, которому они должны неукоснительно следовать. А если он и есть, и эти люди достаточно умны для его воплощения, то вы никогда о нём не узнаете. — Он был в курсе ваших игр, обергруппенфюрер, — прозвучал глухой возглас на немецком. Нойманн с неудовольствием повернулся. Его спутник продолжал сверлить его взглядом. — Что-то не так, оберюнкер? — обратился он к подчинённому, тоже на немецком. — Мне сейчас понадобятся ваши способности. Призовите его. — Вы всё спланировали с самого начала. Он знал… Поэтому вы от него избавились? Поэтому вы настояли на его участии в этой операции, командир?! Последнее слово он выкрикнул с особенной ненавистью и издёвкой. Нойманн же с нарочитой аккуратностью поправлял манжеты пиджака, не поднимая глаз от ладоней в ослепительно-белых перчатках. Он не торопился с ответом. — Призовите его, оберюнкер номер двадцать семь. Это приказ старшего по званию. — Нойманн оторвался от своего занятия и посмотрел на подчинённого тем же резким, немигающим взглядом, каким одарил перед выстрелом штурмманна. В его голосе слышалась скрытая угроза. — Любое неподчинение генеральскому приказу расценивается как предательство армии, и вы будете немедленно казнены как военный преступник. К тому же, сто восьмой группе необходимо сотрудничество отделения исследований оккультных наук в моём лице. И Плоеца явно не обрадует то, что я отказался из-за неподобающего поведения его солдат. Услышав это, двадцать седьмой вздрогнул и съёжился, будто над ним занесли руку для пощёчины. — В штабе вы понесёте наказание за нарушение воинской дисциплины. Есть возражения? — Никак нет. — Вызовите его. И позовите сюда номер сорок четыре. — Нойманн вытащил пистолет и, одёрнув затвор, направил оружие на Теслу. «Чтобы у вас не возникло соблазна выкинуть какую-нибудь глупость», — пояснил он вполголоса. Второй рукой он достал из кармана маленькую записную книжку. Открыв её на случайной, казалось бы, странице, он пошевелил губами, повторяя написанное, кивнул и убрал книжку обратно. Услышав приказ, оберюнкер глухо повторил: «Так точно!» и обнажил стальной браслет. Сказав в него несколько слов на немецком, двадцать седьмой подошёл к мёртвому товарищу. Он достал из таинственного кожаного дипломата отливающий розовым светом клинок и начал вырезать вокруг тела сложную, смутно знакомую фигуру. На учёного нахлынуло отвращение, когда он понял, что это за символ и к чему идут события. Кровь, казавшаяся почти чёрной в полутёмной комнате, потекла по неровному жёлобу, оставляемому острым лезвием, обозначая резкие контуры Соломоновой звезды. Круг, снова круг, два правильных треугольника внутри, странные угловатые знаки, символы планет Солнечной системы и неизвестные закорючки по контуру гексаграммы — всё это вызывало новый приступ тошноты и желание забыть, не иметь ничего общего с происходящим богомерзким ритуалом. Во время вычерчивания печати и Нойманн, и его подчинённый повторяли слова, больше похожие на невнятное шипение, чем на человеческую речь. «То не мертво, что вечно ждёт, таясь, И смерть погибнет, с вечностью борясь». Снаружи на жаркое июльское солнце набежало облако, и в комнате стало совсем темно. Вдали бешено лаяли обезумевшие собаки. Оглушительный треск, похожий на звук разрываемого полотнища, нарушил тишину внутри номера. Появилась трещина, словно раскалывающая саму реальность, абсолютно чёрная прореха в мироздании. И в этой черноте затаилась враждебность. Налетел порыв зловонного тёплого ветра, пахну́вшего будто из самого центра братской могилы, а затем злобная чернота раскрыла множество блестящих жёлтых глаз. Они осмотрели всю комнату, перескакивая с одного предмета на другой, и тут их зрачки остановились на учёном и по-кошачьи сузились в чёрные щёлочки. От этого взгляда задрожали руки и ноги. Захотелось убежать, съёжиться где-нибудь в безопасном месте, замереть, лишь бы не ощущать его на себе. Но высокая прорезиненная подошва туфель словно приплавилась к паркету. Из трещины в номер протянулось склизкое щупальце с острыми когтями-крючьями на концах. Обвив тело за шею, нечто подняло его оскалилось сотнями острых, словно гвозди, зубов. От одного вида колоссальной твари у изобретателя подкашивались ноги, и ему почудилось, будто громадная бесформенная пасть монстра ощерилась жуткой улыбкой. Тесла зажмурился. Он обхватил голову руками и запустил пальцы в волосы. Всё это похоже на кошмар, жуткий, нереальный сон, ему нужно лишь проснуться. Ему нужно лишь… Громкий треск человеческих костей заглушил мысли. Под закрытыми веками моментально появилась ужасающая, мерзкая картина, которую не прогнать усилием воли. Её словно выжгли на внутренней стороне века. Запахло желчью. И тут к хаотичным мыслям примешался чужеродный голос, въедавшийся в память хуже ржавчины. Низкий, на грани звериного рычания, он звучал везде и нигде одновременно, словно передаваясь радиоволной прямо в сознание. — Куда и когда вы хотите отправиться? Тесла приоткрыл глаза. Меньше секунды потребовалось на осмысление сказанного. Когда все события наконец-то выстроились в логическую цепь, он понял, что должен сделать… что-то. Что угодно. Даже если это станет его последним решением. Глубокий вдох, собирающий остатки сил. Воздух пропитан кровью и страхом, в нём теснилось множество запахов. Электричество тихо заструилось по нервам, оседая на кончиках пальцев и сворачиваясь в плотный клубок энергии в ладони. На слабеющих ногах учёный шагнул вперёд, и нечто сфокусировало на нём россыпь равнодушных глаз. Нойманн нахмурился, переводя взгляд с Николы на существо и обратно. Пистолет в руках немца уже не казался страшной угрозой. От страха и мерзкого тлетворного запаха Тесла едва не потерял сознание. Не было смелости. Не было уверенности, что он всё делает правильно. В застывшем от ужаса, парализованном и растерянном мозге крутилась одна лишь мысль… Оно не должно существовать. Прежде, чем Нойманн ответил на вопрос чудовища, изобретатель с силой метнул оформившуюся маленькую, не больше битка, шаровую молнию в нечто. Она описала огненную дугу и как живая прильнула к осклизлой, отвратительно блестящей чешуйчатой коже, озарив белым светом сосуды. Жёлтые глаза лопнули, из глазниц на пол закапала чёрная густая кровь, оставляя на паркете едкие следы. Тут же раздался оглушительный, нечеловеческий визг, похожий на беспорядочное вождение смычка по струнам скрипки. Нечто заворочалось, а трещина сквозь время и пространство захлопнулась. Но вой не прекращался, он продолжал нарастать, сводя с ума, пока не смолк, оставив после себя пугливое безмолвие. Никола качнулся. Всё померкло перед глазами. Слишком много энергии забрала у него эта атака, слишком изматывающей была прошедшая ночь и утренние события. Он был близок к пределу. — Вы! Что-то странное, непонятное и угрожающее в интонации Нойманна заставило Теслу похолодеть. Не восстановив пошатнувшееся сознание до конца, он обернулся — и застыл. В лицо ему глядело дуло пистолета из блестящей чёрной стали. В единственном глазу немца, маячившем возле дрожащей мушки, плескалась смесь ужаса, отчаяния и ярости. На периферии зрения учёный заметил другое дуло, нацеленное на сердце. Нет времени и сил на новую атаку. Это конец, без шансов. Щёлкнули взведённые курки. Часы на руке Теслы запищали, как ночью пищали часы Черчилля. Оружие в руке Нойманна дрогнуло, взгляд его на миг оторвался от изобретателя, ища источник звука. Немец замешкался лишь на мгновение между двумя быстрыми ударами сердца. Но и этого было достаточно. Весь мир заискрился, вспыхнул невидимым для обычных людей сиянием. Ток, бегущий по нервам в человеческих телах, ток, стекающий по заземлённому внутри стен экрану вниз, линии излучений и магнитных полей, — всё стало видимым и практически осязаемым. Быстрее молнии учёный бросился вперёд, стараясь не поворачиваться спиной к номеру двадцать семь и не наступить ненароком на тёмную гексаграмму на полу. Две пули с хлопками просвистели мимо. Глаза — вот слабое место Нойманна! Тесла старался зайти справа, со стороны «слепой зоны» врага, но рука немца следовала за его движениями. Пистолет неизменно указывал на него. В какой-то момент Тесла оказался настолько близко к немцу, что мог заметить мельчайшие импульсы, бегущие по тонким нервам, и крохотные, похожие на тонкие волоски царапинки возле дула оружия. Палец на спусковом крючке дрогнул, готовясь вот-вот нажать на него. И тут к учёному наконец-то пришло осознание — кристально ясное и чёткое. Каким бы совершенным ни был щит, он не мог поглотить или отразить все электромагнитные волны, включая и живое электричество, бьющееся в хитросплетениях вен, мышц и костей. Оно вовсе не оставило Николу — всё это время оно текло внутри него. И внутри них тоже. Когда-то в молодости Тесла пробовал управлять электричеством внутри проводов, превращать постоянный ток в переменный и наоборот с помощью сверхспособностей, увеличивать и уменьшать частоту, изменять напряжение и силу тока. Из-за этого изоляция частенько сгорала, окутывая маленькую комнатку въедливым дымом, и во все стороны светляками летели искры. Однако никогда раньше он не делал то же самое с человеком. Кто знает, как себя поведёт тело — живое, дышащее, ощущающее боль? К тому же, над живым электричеством невозможно получить дистанционный контроль, как это было с обычным электричеством. Гальвани, первый биоэлектрокинетик, проделывал ошеломлявшие суеверный люд опыты над тельцами мёртвых лягушек, но даже у него был «допуск» к нервам — касание руки или металлического скальпеля. Итальянский физик доказал, что из живых организмов нельзя создать марионеток с помощью сверхсил, не вторгнувшись перед этим в их нервную систему. Практически не соображая, что делает, Никола схватил пистолет за ствол и отвёл в сторону номера двадцать семь. Едва видный в полумраке дуговой разряд сверкнул между металлом и ладонью учёного. Искра, слишком слабая для сколь-нибудь существенных повреждений, могла лишь неприятно дёрнуть руку врага. Но, пробежав по его телу, заряд усилился и поразил второго противника более мощной, но всё ещё недостаточной для увечий дугой. И тут Тесла почувствовал под пальцами упругие невидимые струны — нити электричества. Они бились неровным пульсом, едва уловимо. Быстро и легко, почти бессознательно потянув за них, как кукловод, изобретатель заметил изменения в нервной системе противников. Обе мигнули перегорающими лампочками. Прозвучал хруст и два хлопка выстрелов. Что-то просвистело возле правого уха учёного, обдав его воздушной волной. Резкий удар под дых, словно от кулака, отбросил Николу назад, сбивая с ног. Крохотная электрическая дуга разомкнулась, и вместе с ней исчезли из-под пальцев и невидимые нити. …больно. Первым вернулся слух. Он ловил из неясной темноты странные шумы. Затем из чёрной дымки выступил белёный потолок номера. Тесла охнул и приподнялся. Видимо, он потерял сознание, ударившись затылком о паркет. Предметы плыли и покачивались, в глазах двоилось. Справа, в месте удара, жгло и горело. Почему те двое не добили его? Учёный осмотрелся в поисках противников. Оба лежали поверженными рядом с ним. Нойманн — запрокинув голову, из уголка рта его стекала тонкая струйка крови. Он умер мгновенно — неожиданное сокращение мышц сломало ему шею. Его подчинённый лежал рядом с ним и бился в конвульсиях. По щекам на пол капали слёзы, изо рта шла розовато-красная пена. Пуля Нойманна попала ему под ключицу. Никола не мог оторвать глаз от предсмертной агонии человеческого существа. Пыл схватки понемногу спадал, и его место занимало осознание случившегося. Учёный понял, что он сделал. Он только что убил двоих людей. Одним ударом, одним слабым разрядом разом пресёк обе жизни. И, что самое пугающее, это оказалось преступно легко. Неужели такова разница между человеком, обладающим сверхсилой, и обычным? Двое тренированных и вооружённых бойцов проиграли одному ослабленному, измученному бессонными ночами и волнениями учёному. Это… Это не то, чего он хотел добиться. — Пожалуйста, простите, — прошептал в пустоту изобретатель. Голова ещё кружилась от пережитого. Его слова никто не услышал — сердце последнего противника только что перестало биться. — На самом деле я никого не хотел убивать. Тесла попробовал встать, но резкая, обжигающая боль стегнула его по правой стороне груди. Дыхание перехватило, и он закашлялся. Учёный инстинктивно схватился за больное место и с ужасом увидел, что белая рубашка под рукой стала кричаще-красной и прилипала к телу, словно намагниченная. Паника закружила голову. Изобретатель перевернулся на спину, чувствуя, как кровь ручейками сбегала вниз. Душно, не хватало воздуха. Холодеющими непослушными пальцами Тесла сорвал с себя галстук и, сбиваясь, отстегнул пуговицу накрахмаленного воротничка. Перед глазами запрыгали чёрные точки. Он не мог умереть сейчас. Непозволительная роскошь! Слишком много дел не сделано, слишком много идей останется без воплощения. В сиянии проносились фантастические образы машин-работников, колоссальных башен и передающих устройств. Яркие, засвеченные солнцем картины детства сменились юностью, работой в Будапеште и Париже, эмиграцией… С усилием Тесла приоткрыл глаза и взглянул на настенные часы. Сквозь темный туман он едва различил стрелки: десять часов пятьдесят семь минут. Секундная застыла в полушаге от двенадцати, словно не решаясь двигаться дальше. Часы остановились? Учёный усмехнулся; он не верил в эту примету, она напоминала ему о неумолимом беге времени. Сейчас же, балансируя на краю пропасти и глядя в такую близкую бездну, Никола понял, что оно настигает каждого. Боль вновь резанула правую сторону груди. В глазах потемнело. На далёком краю сознания снова зазвучала скорбная песнь. Песнь электричества. «Значит, таким будет конец?» Только бы хватило сил добраться до двери! Изобретатель приподнялся было, но предательская слабость, ядом растёкшаяся по венам, подкосила его. От резкого движения рана снова закровоточила. Мысли, цепляясь одна за другую, путались и перекручивались, словно размотавшиеся с катушек нити. И уплывали, уплывали по спирали в далёкое ничто. Он заскользил вдоль кромки сознания в пугающую темноту и покрепче сжал в холодеющей ладони кольцо сестры. Марица… она же в порядке, верно? Кто-то настойчиво звал его, что-то говорил, но слов было не разобрать. Его хлопали по щекам, но он не мог ничего разглядеть во мраке. «Значит, такой будет…» «…развязка».