Похищение

Вечеринка на вкус как ментоловые мальборо, и лонгайленд, и ягерь, и чужое пиво — Кузьма забрал его из чьих-то не особо сопротивляющихся рук. На таких сборищах всё общее: выпивка, дыхание, настроение. Кузя — вечериночное клише, тот самый парень, который безуспешно трётся около девушек, пока они стайками не растворяются в одинаково пёстрой толпе. Эта тусовка какая-то особенная: толпа орёт старые песни так громко, что едва ли не заглушает колонки. Кузьма и сам упускает момент, когда вдруг начинает подпевать — слова попсы словно вшиты в днк, сходят с языка так легко, как никогда не получается со стихотворениями. Со стихотворениями вообще сложно: ищешь и ищешь для себя что-нибудь особенное, а, разобрав все слова по буковкам, находишь только пустоту — в школе нам врали, в стихах нет смысла. Они с Ваней условились встретиться в половину второго, и время час двадцать восемь, и Кузьме не хочется никуда идти: в толпе он неуязвимый, недосягаемый, но в то же время контактный. В ладонях то чьи-то пальцы, то стаканы, к груди постоянно кто-то прижимается, в спину пихают острые локти, какая-то девочка в сетчатых колготках влетает в него на медляке, да так и остаётся в объятиях. Они плавно покачиваются совсем не в такт, пока у Кузи в заднем кармане настойчиво вибрирует телефон. Он предпочитает не замечать это ещё две песни подряд (и игнорирует тот факт, что щедрый бармен за красивые глаза намешал ему куда больше алкоголя, чем полагается) и только потом, сквозь выедающий глаза дым курилки, выскальзывает в свежий воздух. Весна врывается в лёгкие запросто и искренне, Кузя смотрит вокруг, ища глазами знакомую фигуру. Ваня находится не сразу, сидит на бордюре, курит сигарету, допивает что-то из того, что минутами ранее Кузе мешали в коктейль — резкое, терпкое и очень подходящее ночным обстоятельствам. Кузя молча присаживается рядом. В ушах звенит из-за резкого перехода от громкой музыки к ночной тишине, в груди — из-за Вани. Колесников прикладывается к горлышку бутылки, поворачивает голову и тянет: — Опоздал. Кузьма глупо кивает, смотря Ване прямо в глаза, соглашается со всем, что было и будет сказано. Опоздал? Да. Дурачок? Да. У меня семья? Да. Найдёшь себе ещё кого-нибудь? Да. Гулять ночами плохая идея? Очень. Кузя смеётся и роняет голову Ване на плечо, не удерживается и чешет щёку о знакомый серый свитер. В руках у него до сих пор одноразовый стаканчик с недопитым чем-бы-то-ни-было, и Колесников внимательно следит за тем, как Кузьма целуется с яркой неоновой трубочкой — не с ним. Они поднимаются, и Кузя моментально берёт Ваню за руку, на глазах у всей полупьяной толпы уводя его в московские переулки. От него неприятно пахнет сигаретами, глупая улыбка кривит блестящие из-за напитка губы, и Ваня дождаться не может, когда же они свернут в какой-нибудь проулок поуже — чтобы запереть в своих руках и больше не выпустить. Чтобы закрыть на замок все посторонние мысли и позволить им выскользнуть только с утра. Кузьма сумасшедший. Он не хочет ни перед кем прятаться, не хочет никому врать: на все вопросы с подвохом отвечает неоднозначно — не лжёт, но не договаривает. Ваню это, конечно, сбивает с толку, и Ваня, разумеется, злится целыми днями, и Ване, честное слово, стыдно перед женой, но никогда — совсем — не стыдно за Кузю. Кузьма его долбаное сокровище. Кузьма палит их каждой историей в инстаграме, каждой подписью к фотографии, каждым неосторожным взглядом на интервью — и Ване от этого по-странному хорошо, и прекращать это безобразие не хочется, и даже ругаться сил нет. Свет клином и правда на Кузе сошёлся, сколь бы иронично Егор его об этом не спрашивал. Сколь бы остро не кололась обида в глазах жены. Кузьма держит его за руку, крепко переплетает пальцы, а потом — случайно, прямо как сложившиеся во что-то знакомое звёзды — целует его костяшки. Прохожие не пристают, наверное, только из-за роста, и Ваня бы посетовал на то, какие всё-таки неуёмные в столице жители: два ночи, а им всё не спит (ь)ся, — но не будет тратить на это словарный запас. Кузьма рассказывает что-то, кажется, про Матрицу, кажется, пересмотрел недавно, кажется, выбрал бы красную — больше нравится цвет. Кажется, у Вани щёки болят от улыбки. Через два здания и поворот Кузя выбрасывает свой стаканчик и тянется к Ване, кладёт локти ему на плечи, пока они медленно и терпко целуют друг друга. Его пальцы прохладные и чуть влажные, и Колесников это скорее знает, чем чувствует. Они снова берутся за руки, а Ваня оставляет наполовину полную бутылку прямо на бордюре: авось, кому-то нужнее. Кузьма тянет его вперёд, под свет желтеющих электричеством фонарей, и говорит: — Я просрал кошелёк. И Ваня отвечает: — Молодец. Кузя смеётся, потому что знает, что им сегодня в одном направлении — идти ли, ехать ли. Он держит Ваню за руку так крепко, словно его могут похитить — и действительно могут, Кузьма как никто знает, насколько это легко, он и сам похититель. Похититель. Извиняться, конечно, не будет. Ночная аллея шелестит ветром в макушках деревьев, звёзды над Москвой светят едва ли ярче, чем сама столица, но всё-таки светят — случайно оставленная художником-богом память о несовершенстве, казалось бы, совершенных вещей. Кузя опускается на лавочку, утягивая Ваню за собой, и целует его снова, и звёзды падают, и падают руки Колесникова на его грудь, и пальцы сжимают футболку чуть сильнее, чем нужно. Кузьма никогда не против. Ваня купил очень дорогую бутылку алкоголя, поэтому и развозит его почти осторожно, и обращаться со словами он пытается аккуратнее. Кузя — не про это. Кузьма про дорогие телефоны и про едва различимое «свысока», но не про дорогую выпивку, не про вычурные рестораны и не про машины ценой в загородный дом. У Кузи добрая улыбка, и она выдаёт его с головой. Ване по горлу мажет грусть, и он её в себе не держит, рассказывает что-то, пока Кузьма сильнее сжимает его руку. Ваня ни разу не произносит слово «жаль», потому что ему не. Они идут до дома Кузьмы пешком, и в душ заваливаются вместе, и Ваня пьяно стонет Кузе в шею, кусая его за плечо, и пытается вычислить, каким образом им обоим удаётся держаться на ногах. Горячая вода смывает все улики с их тел, но улыбки — по-детски счастливые — смыть не в силах. Они падают на кровать, продолжая целоваться, и Кузьме хочется пошутить про то, что столько даже с первой любовью никогда не целуются, но он соврал бы. Целуются — ещё как. Между Кузей с Ваней целых три сантиметра расстояния и ещё что-то важное: никто из них разглядеть не успевает — слишком пьяные, слишком голодные друг до друга, слишком скучавшие. Фонари за окном погасают с рассветом, Кузьма выстанывает имя Вани бесстыже и громко, и Колесников мог бы держать его на грани бесконечно, если бы самому хватало терпения. Если бы кожа под кожей не горела так по-собенному, если бы так ярко не пылали щёки Кузьмы, если бы у Вани напрочь отсутствовала совесть. Кузя прерывисто дышит Ване прямо в губы и выгибается, ногтями оставляя красные полосы на его коже. Пять утра окрашивают всё в проснувшееся солнце, поэтому тяжёлые шторы приходится задёрнуть. Кузьма, засыпая, крепко держит Ваню за руку, и под веками у них нарочно яркие звёзды, головы кружатся, приходится хвататься друг за друга, глупо и сонно посмеиваясь. Кузя просыпается раньше Вани (нарочно), чтобы вжаться в него поплотнее (нарочно) и не отпустить его с утра домой (нарочно). Ваня эти уловки выучил уже наизусть, но из раза в раз послушно ведётся. Ваня за пределами этой квартиры — счастливый и заботливый отец, хороший муж и надёжный товарищ. У Вани за пределами этой квартиры друзей как в той поговорке про сто рублей, красивая жена и двое дочек. Ване за пределами этой квартиры бежать совсем некуда. Кузьма становится его одиночеством, а думать надо оно ему или нет — придётся потом. Не когда Кузя торопливо повторяет монолог перед прослушиванием. Не когда Кузя доверчиво закрывает глаза, позволяя касаться своего лица подушечками пальцев. Не когда Кузя спрашивает его о чём-то, что требует односложного и однозначного ответа — игра, в которую они играют постоянно: да или нет. Тебе нравится красный цвет? Ты носишь зимой шапки? В твоей квартире удобный матрас? В детстве нравилось играть в футбол? Бывал в Австрии? Бросишь меня? Не когда Кузя. — Никогда, Кузя. Ваня не драматизирует. Ваня держит его за руку. Через неделю они снова идут гулять ночью.