young and faint

      Они в одной комнате, но кажется, словно между ними целый мир, не позволяющий им понять друг друга. Он говорит, что принадлежит только Хосоку. Только ему. Но это звучит так убого и смешно, что хочется задохнуться от дурацких цветов в лёгких. Метафорических цветов, конечно. Так каждый четверг, каждый грёбаный четверг. Чон любит и ненавидит этот день. Чёрт разберёт. When the sun go down don't get lost. Но он уже успел потеряться в темноте глаз Мин Юнги.       Юнги даже не хочет называть его имени, слишком часто он его произносит, слишком тайно, слишком глубоко, и уж точно об этом не нужно знать обладателю этого имени. Юнги как-то похуй, с кем он проводит каждый четверг. Хосок, не Хосок — похуй вообще. Парень ведь красивый и тёплый, солнечный такой и улыбчивый, что хочется быть рядом миллионы бесконечностей, если бы не чёртовы противоречия, дурацкие и ненужные мысли, которые просто заебали Мин Юнги, и он, вечно усталый и вечно, казалось бы, холодный, умеет чувствовать и смотреть с любовью. Он смотрит на парня напротив себя и не хочет говорить его имени здесь, не хочет вспоминать, что они делали неделю назад, две, три, месяц, но вспоминает его боль в глазах. Он позволяет ему быть самим собой, потому что хоть кто-то в этой комнате в этот проклятый четверг будет самим собой. — Хоби, просто перестань думать too much, — тянет Юнги, используя английский, и, честно, Хосока раздражает эта черта в Юнги. Безумно раздражает, безумно нравится. Выёбываются на английском только крутые парни, да. В блондинистой суке раздражает многое, но большее, конечно, Хосоку по душе. Он ни на кого бы не променял хёна, пускай тот вообще не вписывается в понятия любовь и забота, тепло рук и всё остальное, с чем ассоциируется чувство, заставляющее сердце биться быстрее и обливаться кровью. Они смотрят друг на друга. И Хосоку хочется, чтобы этот парень запомнил его раз и навсегда, и его взгляд буквально просит об этом. Запомни навсегда, навсегда, навсегда, навсегда. Forever.       Чон хочет остаться под сахарной кожей старшего, хочет быть одним целым с ним и никогда не выветриваться из сознания, как запах дыма никогда не выветривается из волос и одежды Мин Юнги, который курит чуть ли не каждые двадцать минут. Ему симпатична вероятность получить что-нибудь из описанного на пачках сигарет. Ну, рак лёгкого? Инсульт? Собственно, why not? Рак горла звучит не так уж плохо. Может, тогда никто не услышит его ругань и колкости, слетающие с бледных и красивых губ. Really, why not? Излюбленный Юнги английский, который блондин знает так себе, но показывать себя разносторонним даже в постели никто не запрещал. Хосок смотрит в глаза, искренне хочет притянуть парня ближе, и, удивительно, впервые за месяц позволяет себе сделать это и целует его. Долго. Он никогда не делал первого шага. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, запомни меня. Юнги обнимает шею Хосока. Он чувствует взгляд на себе, кожа горит, а сам хён буквально плавится под тёплым и нежным, явно влюблённым взглядом младшего. Этот день он не забудет никогда. Всё, что происходило и всё, что происходит здесь, будет скрыто за стенами. Никто бы не узнал. Юнги позволяет Хосоку забыться в сексе. Он позволяет ему быть собой. — Смотри на меня, — Юнги толкает Хосока на кровать. Сегодня он позволяет себе много. — Смотри, сука. Юнги груб. Хосок не понимает, нравится ли ему это. Но сейчас он покорно смотрит старшему в глаза, утопая в который раз в этой глубине. Чон обнимает старшего, притягивая к себе ближе. Он раздвигает ноги, позволяя старшему устроиться удобнее. Он забывает о проблемах. Сейчас можно. Можно и очень хочется. До дрожи в коленях, до хрипоты в голосе, до мурашек. Юнги покрывает поцелуями горячую кожу на плечах и ключицах. Он позволяет себе оставить укус, хотя младший просил не делать этого. Мин Юнги похуй. Вечно холодные руки исследуют тощие бёдра, чуть надавливают. Хосок тощий, Юнги так нравится эта худоба, которая иногда кажется нездоровой, и хочется накормить Хоби. Юнги целует шею, подбородок, вытаскивает язык и ведёт самым кончиком по линии подбородка к уху, заставляя Хосока откинуть голову. Губы — сахар, тихие, но глубокие вздохи — музыка. Юнги давит коленом на пах Хосока, наблюдая за выражением его лица. Хосок хмурится и закусывает губу. Юнги убеждается, что Чон Хосок прекрасный, настолько, что Юнги коснётся тёмного и ледяного неба кончиками пальцев, ощущая бархатистость воздуха, если младший попросит достать звезду с неба. Он не попросит. Хосок не попросит. Мин медленно стягивает боксеры с хосоковых бёдер и отбрасывает их в сторону. Юнги смотрит в тёмные глаза младшего и понимает, что не смог бы не приходить, хотя протестующий разум идёт вразрез с сердцем, которое, наконец, становится теплее. Окрещённый поцелуями, младший запрокидывает голову, притягивая хёна к себе, ближе, ближе, ближе. Он хочет быть с ним одним целым. Холодные пальцы Юнги скользят по гладкой коже на внутренней стороне бёдер, он улыбается Хосоку, улыбается так нагло и бессовестно. А затем он убирает руки от парня, поднимаясь с кровати. Он знает, где и что лежит у Хосока, не первый год он у него. Знает ведь, первый ящик, дурацкая розовая косметичка, смазка, презервативы. Он немного прогревает гель в руках, размазывает по пальцам и аккуратно растягивает Хосока, ему не хочется делать больно. Он проталкивает один палец, целуя ключицы младшего, лаская кожу кончиком языка. Он мажет губами по щекам парня. Они сливаются в одно целое, и Хосоку так хорошо, ему так нравится получать внимание Юнги, так нравится ловить его губы своими, покусывая. Старший садится на колени Хосока, проводя большим пальцем по мягкой коже щеки и целует его. Мокро и грубо, прикусывая чужие красные губы и вторгаясь в рот языком, проходясь по ребристому нёбу. Это что, наказание за своевольность? Им комфортно вдвоём, хоть Юнги этого упорно не хочет признавать. В битве с самим собой он уже проиграл, но Хосоку он об этом говорить не хочет. Ворох мыслей давно ушёл на второй план, осталось только дрожащее тело Чон Хосока в руках Мин Юнги. Больше ничего нет. Идеальное чувство искрится на языке, но поймать его невозможно. Так близко и так далеко. Между ничего, Юнги сгребает мокрого парня в объятия и накрывает их обоих шуршащим одеялом, утыкаясь носом в костлявое плечо. Рассвет мажет небо и землю розовыми красками, окрашивает большие и пышные облака в сиреневатый. Бери и пиши пейзажи, но Юнги черпает вдохновение, глядя на спящего Хосока, ему дела нет до того, как ложатся краски природы на небе, как окрашиваются облака. Похуй на всё. Рядом есть Хосок, который победит Солнце любой системы. Юнги только начинает жить, потому что умирает каждый, а жить умеет только лишь треть. На такое идеальное лицо ложатся лучи солнца, что пробираются через жалюзи, и выглядит это чертовски красиво, ни одна дева Густава Климта с золотых полотен не смогла бы сравниться с Хосоком, но Юнги уверен, что не умеет любить. Юнги уверен, что он холоден. Погаси, солнце, Чон Хосок. Юнги уверен, что не влюблён. Привыкший себя обманывать, Юнги не замечает, как жизнь катится под откос. Он просто отказывается видеть это. Проще жить в обмане, хоть разочарование не такое явное. Но Юнги уже разочаровал себя. Чон Хосока, наверное, невозможно разочаровать выходками Юнги, но это никого и не волнует. Они скрыты от всего суетного мира, скрыты от чужих глаз, от шума улиц, которые в центре города не пустеют даже ночью. Мин так и не понимает, почему приходит сюда again and again. Он от этого ничего не получает, Хосок не платит, а Юнги и не брал бы. Мин Юнги — загадка даже для самого себя. На душе паршиво обоим. Хосоку, потому что чертовски сильно одинок и влюблён, Юнги, потому что заебался от рутины, потому что не может понять себя, и от этого как-то неуютно с самим собой. Хуёвое такое начало жизни. Ничего не меняется уже два года и он так и шатается в эту маленькую квартирку на разъёбанном велосипеде, который ему дал Хосок, чтобы в один из четвергов Юнги не мёрз на октябрьском сквозняке и поехал домой, не ожидая автобус. Так Юнги и катается. Пятница. Хосок ненавидит любой день недели, кроме четверга. В четверг он получает холодные руки и сухие губы на себе. От этого он в восторге, он чувствует себя хоть немного нужным хёну. Хоть кому-нибудь. Он его безумно любит, обожает, он готов отдать всё, что у него есть. И это то, ради чего младший живёт. Влюблённый идиот. Их жизнь колеблется между восстанием и подчинением, метафорически, конечно. Побороть себя Хосок не может, он смотрит на себя в зеркало и видит усталого и слабого человека. Хочется в петлю. Каждый раз, когда ты уходишь, я снова жду тебя, и, возможно, ты когда-нибудь возьмёшь меня с собой. Юнги давно уже уехал, оставив лишь смазанный поцелуй в уголке губ и холодный взгляд. Ещё неделя. Осталась неделя. Хосок дождётся. Он остался в этом токсичном городе, наверное, навсегда, которое длится неделю. Погода будто понимает настроение. Ветер так норовит выбить окна на маленьком балконе, дождь грозится не прекращаться до конца года, словно у кого-то в планах затопить этот несчастный человеческий мир. Пахнет алкоголем и ранней весной. Поезда несутся сквозь время. Снег не хочет таять. Хосок хочет увидеть вишнёвые цветы, но он чувствует приторный вишнёвый вкус на губах. — Хосок, тебе хочется умереть? — Юнги закуривает сигарету, пуская кольца дыма Хосоку в лицо. Хосок задумывается, хотя ответ уже готов сорваться с губ. Младший хмурится и отбирает сигарету у Юнги, докуривает её. — Наверное, все, кто курят, хотят умереть. Иначе почему никого не пугает рак, хён? — Чон заглядывает Юнги в глаза. Лицо старшего почти не видно, балкон освещён только лишь тусклым светом из комнаты. — Значит, да? — Юнги важен ответ. Он тоже смотрит в глаза Хосоку, снова тонет в них, кусает свои губы, потому что так и хочется поцеловать младшего, но он не хочет позволять себе этого, сам не зная, почему. Может, потому что боится сделать жизнь Хосока ещё хуже, боится, что Хосок точно полезет в петлю, тогда Юнги потеряет своё большое солнце в своей маленькой Вселенной. Пусть оно будет, но оно не будет полностью его. Так лучше. Он только начинает жить, а это может не каждый. — Я почти не курю, Юнги, — шепчет Хосок. — Я затягиваю петлю. И из его лёгких выходит грязь. И они больше не говорят. Затягивает петлю из дыма. Хочется лечь головой на рельсы или оставить себя мёртвым в ванной комнате. — Я должен был пить таблетки, — тихо говорит Юнги, вообще не понимая, как они дошли до этого диалога. — Я, может, не был бы сейчас таким вот. Имел бы силы бороться, цели и желание жить, Хосок-а. — Почему не пил? — Хосок заглядывает в глаза старшего, пытаясь прочитать эмоции в этой густоте цвета. — Не хотел внушать себе, что абсолютно здоров. Я же знаю, что это не так. — Антидепрессанты помогают. — Только если ты захочешь. — Что-то типа плацебо? — Да, что-то типа плацебо. — В таком случае, я стану твоим. — Ты много на себя берёшь, Хоби, — Юнги тушит сигарету, не жалея старые обои с дурацкими серыми цветочками. Безвкусица полнейшая, он бы увёз Хосока отсюда подальше, если бы мог, если бы желание умереть не было бы сильнее, если бы он не боялся открыто признать свои чувства. Тошно от этого. Тошно от собственной слабости и идиотизма. — Прокатимся? Хосок не отвечает. Юнги это бесит. — Ну поехали, пожалуйста, — шепчет он в губы парню, когда младший закрывает окно. — Куда? — Я не знаю, — и они снова молчат. Холодной рукой Юнги обхватывает тёплую ладонь младшего и тянет на улицу, забирая с лестничной клетки старый велосипед. Фонари на улице почти не горят, шум от поездов слышен даже здесь. Хосок привык. Уже что-то родное, неотъемлемая часть жизни, нет, существования. Юнги садится за руль, уверенно держа его, не давая велосипеду завалиться на бок. Хосоку приходится сесть на багажник, держась за Юнги, обнимая парня сзади. Он прижимается щекой к мягкой толстовке и закрывает глаза, полностью доверяясь Юнги. Ледяной ветер обжигает лица, путает высветленные волосы, выбивает воздух из лёгких, освежает разгорячённую кожу. Юнги мчится, остервенело крутя педали старого велосипеда. Ноги болят, руки дрожат, поэтому руль петляет, и неизвестно, к чему это вообще приведёт. Спонтанные решения всегда кажутся Юнги хорошими, Хосок готов поддержать, если Юнги это нужно. Всегда. Под колёсами километр сменяет другой, в крови — алкоголь, на багажнике велосипеда — Хосок. На душе снова тяжко. Что-то так и скребёт в груди, тянет и рвёт в клочья сердце. Мин дышит глубже, ускоряясь. Он мчится, сам не зная куда. Наверное, обоим хочется спрятаться от проблем, забыть всё, что так терзает и обрывает перья с крыльев мечты о чём-то уютном и спокойном. Жизнь такая суетная, Юнги такой импульсивный, хочется кричать и броситься под колёса поезда. На дороге пусто, асфальт мокрый, он блестит в свете уличных фонарей. Глупая и бестолковая хуйня, от которой света меньше, чем от настольной лампочки. Хосок прижимается к парню, обхватывая его со спины, он не боится упасть, не боится разбить колени, локти, лицо. Он не боится. Чувство страха давно атрофировалось в его сознании. Он его не испытывает. Видимо, похуизм заразен. Хосок считает это нормальным. — Куда мы едем, Юнги? — интересуется Чон, сразу же понимая бесполезность вопроса. — А куда ты хочешь? — Юнги смотрит на дорогу, кажется, он ничем не был так увлечён, как сейчас. У него, кажется, вообще нет целей в жизни. — Куда-то, где у нас не будет проблем, Юнги, — Хосоку больно думать об этом. Обоих не покидает такое липкое и неприятное, совершенно мерзкое ощущение того, что они в своём существовании уже проебались. Ветер. Солнце давно спрятано за полосой горизонта, они потеряли себя, нашли друг друга. Километры под колёсами, градусы в крови. Вся жизнь уже кажется чем-то глупым, если это игра, то Юнги не хочет находиться на этом уровне. Кто-то поставил слишком сложный режим. Они оба слишком слабые и поломанные для этого. Руки у Юнги трясутся, он больше не может держать руль, не может крутить педали. Мин сворачивает на другую полосу. Резкая вспышка боли, сигнал, ослепительный свет фар и крепкие, всё ещё тёплые объятия Хосока — парня, который любил.