A life long year

А наши дети вырастут скоро. И опустеет солнечный город, Ночью в тишине, погасив огни… А наши дети вырастут скоро, Не видя наших слез и разборок — Мы с тобой одни, и от нас уплывут Детства корабли… (С. Михайлов)

Розита не знала, что умеет притворяться. С каких пор её семейная жизнь, раньше приносящая, в основном, только радость, стала осточертевшим напрочь камнем на шее? С каких пор ждать Нормана с работы и готовить ему что-то, стало самой большой, и что крайне важно — ненавистной ответственностью? Когда в последний раз они разговаривали по душам? Их дом — раньше, — их крепость, стал теперь для неё почти тюрьмой. Тюрьмой, где она была пленницей, а её детки — смотрителями. Причем, смотрителями, порой, весьма жестокими. Дети, которых она холила и лелеяла подросли, и стали требовать ещё больше внимания. Внимания, которого она, просто физически, не успевала им дать. Розита не верила в то, что говорили ей окружающие. Мол, совсем скоро она подаст на развод с Норманом и, возможно, даже всех детей оставит ему. Розита считала себя нормальной матерью. Ровно до тех пор, пока не приняла решение, о котором ей так долго твердили подруги. Оформление брачного контракта — дело нелегкое. Однако, найдя неплохого юриста, можно и с этим справиться. Норман, который вечно занят, даже не обратил внимания на те бумаги, которые ему сунули на подпись. Её Норман, которого она когда-то любила — скромный, милый, очень доброжелательный. Тот самый, который обещал горы свернуть ради семьи. И ради неё. Но что, черт побери, в итоге?! Дом Розита покупала самостоятельно. И все ремонтные работы вела тоже сама. Не сказать, что она многое умела, но жизнь иногда заставляет примерять на себя те образы, о которых ты и не думал. Она таскала кирпичи, месила растворы, днем и ночью планировала детские комнаты. А Норман, приходя с работы, на которой он, всего лишь, должен был не уснуть, отвечая на звонки клиентов, желающих приобрести скупленные строительные материалы по дешевке, не обращал на неё внимания. Едва они преодолели конфетно-букетный период — Норман стал чужим. Нет, конечно, был «супружеский долг» на три-четыре минуты по выходным… только… куда это годится, если в ней-то бурлила жизнь и жажда творчества? Театр Бастера Муна. То место, где ей всегда хотелось побывать. Когда Розита была маленькой, то она с родителями частенько посещала какие-нибудь выставки, экскурсии. Бюджетные. Ведь всё то было очень дешевым удовольствием. Так сказать, почти с «истекшим сроком годности». Семьей жили крайне бедно, но с зарплаты, большую часть которой её отец отдавал за хилую хибарку на окраине города, он всегда покупал ей, любимой дочери, мороженое и новые игрушки. Билеты в театр, — который когда-то блистал словно яркая звезда, освещая всю улицу своим неоновым светом, — стоили непомерно дорого. Детство Розиты, увы, прошло в мечтах зайти в зал, где стоят мягкие красные кресла, и шикарный занавес касается сцены, а в фойе пахнет дорогой кожей и сигарами, которые так любят курить джентльмены, сидящие обычно в партере. Но вот всё изменилось — театр едва не был выставлен на торги. И Розита хорошо запомнила тот день, когда в местной газете прочитала о смерти отца Бастера Муна. И о том, что здание терпит бедственное положение. И от былой его славы может остаться только тень. Она пыталась поговорить с Норманом и попросить у его строительной компании помощи, но её супруг ответил, что всё это «ерунда, о которой не стоит задумываться». Зато, когда было объявлено о прослушивании — Розита даже не стала говорить об этом Норману. Просто пришла и спела. Именно тот день перевернул всё с ног на голову. Именно тогда, пройдя прослушивание и став членом команды, способной поднять упавшее знамя театра Муна на новый уровень, Розита начала медленно, но верно отдаляться от семьи. Она делала это поначалу даже неосознанно — настолько её окрылила перспектива стать певицей. Уже потом, когда до её выступления с Гюнтером оставалось меньше двух дней, она вдруг расхотела возвращаться домой. «Измена в состоянии аффекта», — так она сама констатировала своё падение на самое дно. Розита, которая считала себя образцовой женой, совершила то, на что в обычном состоянии никогда не пошла бы. Искра, уничтожившая всю её прежнюю жизнь, исходила от Гюнтера. И хоть он тоже был смущен на утро, у него-то семьи за плечами не было. И даже постоянных отношений, — как он позднее признался, — тоже. Поговорить с Норманом сразу Розита не решилась. Только после удачнейшего выступления, после того, когда они сумели восстановить театр, разгромленный подчистую потопом, она сказала мужу об измене, но скрыла тот факт, что Гюнтер для неё — один из многих. И когда она сумела так опуститься? Впрочем, Розиту всё равно уже не волновал тот факт, что она разрушила их семью. Быт и отстраненность Нормана окончательно уверили её в том, что любые положительные эмоции она будет искать на стороне. Ещё несколько удачных выступлений — и вот Розита уже вполне может снять себе отдельную квартиру. В ней всё будет по-другому: там она сможет чувствовать себя свободной. Или нет? Конечно, она всё ещё думает о детях, о Нормане, который как пить дать, не справится с такой ответственностью, но для неё пути обратно уже нет. Но чем больше времени проходит, чем отчетливее она понимает: эта сладкая жизнь тоже имеет горьковатый привкус. Быть может, она ещё не привыкла к нему? У неё ещё, конечно же, нет толпы фанатов, её постеры не висят на всех билбордах в городе. Она пока ещё не мега-звезда. И, может, дальше будет лучше? Тогда Розита не знала, что не всем дано быть такими, какими их рисует общество. Исходя из их жизни. Публичной, которую они ведут специально, быть может, чтоб скрывать личную? Розита не знала, что делать, если ни в личной, ни в публичной жизни нет успеха. Нет того одурманивающего чувства удовлетворенности от того, что ты есть. И от того, что именно ты делаешь. Трель звонка прерывает очередной тост за «головокружительный взлет». — Розита, нам бы поговорить… — Да, Норман, — она отвечает ему уставшим голосом, прижимая трубку к уху максимально близко, чтоб никто из присутствующих рядом музыкантов не услышал. — Что-то случилось? — Случилось. И ты сама всё знаешь. Розита тяжко вздыхает и пытается что-то сказать, но тут к ней с невозмутимым видом подходит её новый продюсер. Тот самый, с которым она ещё несколько месяцев назад страшно повздорила из-за того стиля, что он навязывал ей. — Пластинки не будет. Я нашел другую солистку. Твой расчет будет завтра лежать на столе. Костюмы сдай ассистенту. Прощай! — Розита! — надрывается в трубке Норман. — Ты слышишь, о чем я говорю?! — Что? — она, должно быть, сейчас выглядит очень странно, если учесть, что пригласила своих друзей на вечеринку по случаю записи нового сольного альбома. — Я подал на развод! И Розита уже не знает, чему радоваться больше. — С тобой всё в норме? — кто-то трясет её за плечо. — Эй! — Д-да, кажется… — Смотри, вон этот хряк, с которым ты пела первую песню… Розита часто моргает, чтоб никто не заметил слезы, и переводит взгляд на соседний столик. Там сидит Гюнтер. Он не изменился. Разве что похорошел: приоделся, постройнел. И привел с собой даму — свинка молоденькая, но в рот ему смотрит только так. Они пьют шампанское и смотрят друг на друга так, словно влюблены. А ведь когда-то он и на неё смотрел также. Розита вспоминает, как именно они расстались. Если вообще тот нерегулярный секс можно называть «отношениями». Кажется, она сказала ему тогда, что он, если не остепенится, то останется в конечном счете один. Какая горькая ирония. Розита не знала, что умеет притворяться настолько, чтоб самой поверить в сказку, которой никогда не было.