***
Если бы Гэйб был худшим человеком, он бы открыто позлорадствовал на тему того, что всё пошло не по плану — ну конечно же. Ну хорошо, возможно, он бы так и поступил — но сейчас ему стоило быть тихим, как мышенька, и концентрироваться на том, чтобы его не спалило нахер. По сути, Лакруа должен был засесть наверху, в лобби отеля, заигрывать с половиной бара и, конечно же, втихую устроить саботаж наверху, чтобы основная партия охранников ломанулась из серверной, а затем смыться, пока Рейес скопирует все данные, чтобы посадить чёртова ублюдка Латифи, управу на которого наркоконтроль не мог найти уже два года. Но план Лакруа провалился в тот момент, когда вместо того, чтобы отозвать людей из серверной, чёртов мудозвон просто пригнал ещё людей. Чёртовы макаки с пушками, которых в Кейптауне по доллару — пачка, так и остались на своих местах, и, чёрт, Рейес мог бы ждать хоть до бесконечности, пока они не допустят ошибку, но в серверной была одна большая проблема. Температура. Ебучее адское пекло. Макакам в защитных костюмах-скафандрах это не доставляло никаких проблем, а вот Рейеса штормит только в путь. «Я что-нибудь придумаю,» только и роняет Лакруа перед тем, как выйти в оффлайн. Ебучий лягушатник, думает Рейес, я ж тебя из-под земли достану, если выйду отсюда. Он уже успевает решить, мол, хуй с ним — прорвёмся ещё раз, я так больше не могу, я сгорю, а я Джесси ещё должен выпивку, Джек себя никогда не простит, а Ана — меня, как охрана начинает массово покидать свои посты. Прямо с неебической-таки скоростью. Прямо как Джек, когда вспоминает про очередное совещание в последний момент — зрелище, хоть и редкое, но впечатляющее. — Сейчас, коммандер, — снова раздаётся голос Лакруа в наушнике, — за Бастилию так не сражались, как я — за время для вас. И пусть да, Рейесу приходится вырубить пару-другую идиотов на своём пути обратно, но из служебного выхода он вываливается с нужными данными и по-злому довольный. Но не настолько довольный, как Лакруа, где-то выцепивший планшет и перчатки, который так и светится от самодовольства. Даже орать на него расхотелось, но надо. — Меня не волнуют детали, — пресекает Рейес уже наверняка готовую и даже отрепетированную речь о том, какой Лакруа расчудесный молодец, — твой план тоже пошёл коту под хвост и даже не отрицай. И вообще — мог бы побыстрее. Француз только едва пожимает плечами, но улыбка всё же сползает с его лица. — А вы, коммандер, могли бы сказать спасибо за спасение вашей задницы. Хотя, куда уж мне… как вы там сказали? Ах да, «чистенькому мужичонке, в туфлях которого видно ваше отражение». Но вы же не можете, так вот и я не мог. С этими словами он разворачивается на каблуках своих чёртовых туфель — его в какой-то школе учили всем этим замашкам? — и с гордым разворотом плеч уходит в сторону штаб-квартиры. Рейесу почему-то кажется, что он подошёл к никого не трогающему щенку и со всей дури пнул ну вот просто потому, что он такой злой. Но он ведь не злой, так? Он добровольно нянчился с Фарией, подобрал Джесси буквально на помойке, а Джек всё ещё был его лучшим другом, несмотря на звание и полагающуюся субординацию. Ведь Рейес же не злой. Так?***
— Ладно, — признаёт он, ввалившись в штаб-квартиру с ящиком рома в руках, — я — неблагодарный мудозвон. Можешь съездить мне по морде, в этот раз — бесплатно и без последствий. Удивление Лакруа выражает только лёгкий наклон головы и едва-едва изогнувшиеся в замешательстве у переносицы брови. Они молчат где-то минуту, когда Лакруа, наконец, тяжело вздыхает, и это — самый его человечный жест за последние сутки. — Я сам поступил, как мальчишка. В конце концов, помогать вам было моей прямой обязанностью, ничего сверхъестественного я не сотворил, — отвечает он, устало потирая висок. — Просто бился с протоколированием этих чёртовых костюмов так, что подумал, почему-то, будто сотворил. И, зачесав выбившиеся волосы назад, добавил: — И не буду я вас бить, ради всего святого! Рейес пожимает плечами. Джек в своё время тоже отказался, но иногда думается, так было бы легче, и, в итоге, всё не вылилось в то, во что вылилось. — Больше предлагать не буду. — Ну и пожалуйста. — Предлагать буду ром. На это Лакруа усмехнулся, но не своей вежливой улыбочкой, а по-человечески. — А вот от него не откажусь. Надеюсь, вы нашли здесь что-то нормальное, коммандер Рейес, а не самогон, который разливают по дорогим бутылкам. Рейес достаёт кружки, за неимением ничего более подходящего, и тут до него доходит, что он упустил. — Гэбриэль, — представялется он, протягивая открытую ладонь. — Жерар, — представляется Лакруа, в ответ, обменявшись рукопожатием. И, чёрт, быть французом, имя которого напичкано буквами «р» — это просто умора, о чём Гэйб сообщает прежде, чем на самом деле успевает подумать. Жерар, однако, не обижается, а весело спрашивает в ответ, с какого раза имя Рейеса иностранцы произносят правильно. Под утро они, кажется, знают друг о друге всё, закусывая ром бутербродами с ветчиной, а когда заканчивается ветчина, Лакруа любезно делает простые тосты с маслом. Жерар сроду не рождался с серебряной ложечкой ни в каких местах. Сын портного и учительницы, он оказался там, где оказался чисто благодаря энтузиазму и гранту на обучение за олимпиаду по биологии. Во время обучения подделал данные на университетском сервере и успешно проучился ещё и на химическом факультете. В «Овервотч» пошёл не раздумывая, как только позвали, благодаря «Овервотч» же встретил будущую невесту. — Как только я видел её на том приёме, я сразу понял, что это — она, — с придыханием говорит Жерар, и кажется даже алкоголь отпускает его ненадолго, — Я подумал, что умру, если она не посмотрит на меня, но она посмотрела, и я думал, что умру теперь, если она отвернётся. Какой жуткий скандал устроили её родители! Если ты думал, что я чересчур аристократичен, то ты не видел семейство Гийяр. К счастью, Амели далека от всего этого. Сказала, что не нужно ей никаких шато, и мой домик в Тиволи её вполне устраивает. Подумав немного, он добавляет: — Но я всё равно его выкуплю. — Кого? — не понимает Рейес, который, чтобы поспевать за состоянием собеседника, вынужден закачивать в себя в разы больше алкоголя. Ему себя жаль. — Шато-Гийяр. Скольки-то-там прадеда Амели оттуда выгнали во время Révolution française, а и с тех пор он стал для всего семейства идеей фикс. Ездил туда как-то… Пустой каменный мешок, полный призраков, брошенный в воду, как по мне. Но я ведь хочу лучшего для неё, всего самого лучшего… Ты женат? Иногда Рейесу особенно себя жаль за то, что чтобы напиться, ему нужно выпить теперь небольшой коньячный завод, хотя раньше, казалось бы, хватило и пробку понюхать. — Был, — коротко отвечает Рейес. — В «Овервотч» поэтому пошёл. Кому я нужен был один, толком нихера не умеющий, кроме как морды бить, да ещё и с ребёнком на руках? Ей нашли хорошую семью, я проследил. Недавно вот дедом стал. — Поздравляю! — говорит Лакруа, салютуя кружкой. — Ага. А теперь вот трачу нереализованный отцовский инстинкт на всяких беспризорников. Подобрал одного на свою голову, а теперь ведь не денешь никуда, не собачонка же. Жерар смотрит в потолок какое-то время, усиленно о чём-то думая, а потом выдаёт: — Между благополучием дочери и возможностью видеть её ты выбрал первое. Не знаю, смог бы я так. Серьёзно, Гэбриель, как человек ты, может, та ещё скотина, пока тебя не пнёшь… — Эй! — возмущается Рейес и уже думает требовать Лакруа вернуть бутылку, как тот продолжает: — …, но отец ты, думаю, хороший. Расскажи о парнишке, как ты его нашёл? Рейес усмехается в ответ и не затыкается почти до рассвета, а когда Жерар засыпает в кресле, он накрывает его своим колючим одеялом и приканчивает ящик в гордом одиночестве.***
Они встречаются ещё на четырёх миссиях за следующие три месяца, прежде, чем Рейес знакомится с Амели. Ему хватает нескольких секунд, чтобы позавидовать Жерару, но хорошей завистью, белой; во взгляде будущей мадам Лакруа на жениха нет ничего, кроме всепоглощающей любви, и сама Амели светится, находясь с ним в одной комнате. Они так напоминают Рейесу их с Донной в самом начале брака, что становится больно. — Не говорите ему, но я так переживаю, — говорит она ему, когда Жерар ненадолго поднимется к себе в кабинет. — У Жерара так мало друзей — настоящих, месье Рейес, а не коллег! — что я бесконечно рада каждому. Тогда Рейес клятвенно заверяет Амели, что посетит их вновь. Впрочем, обещание он выполняет, через четыре месяца становясь шафером на их свадьбе. Даже потом Гэбриэль частенько заглядывает к ним, воркующим голубкам, словно нищий, что заглядывает в окна счастливым семьям в Сочельник. Но счастливым Лакруа он был не в тягость, и вскоре стал чуть ли не членом семьи. — Ох, дорогой, не стоит! — смеётся над Рейесом Амели, когда он, помогая на кухне, отправляет её присоединиться к мужу на веранде, пока он закончит и вынесет тяжёлое блюдо с горячим. — Я не немощная, только немножко беременна! Только годы тренировки мешают тому, чтобы блюдо не оказывается опрокинутым на пол. Амели заливисто хохочет, а когда Жерар, заглянувший спросить, не нужна ли его помощь, узнаёт почему, то присоединяется к смеху жены. Она, в свою очередь, присоединяется к нему в больнице, когда офис в Риме взрывается, пусть и в соседнем крыле. Разговор о детях они больше не ведут, хотя и любить меньше друг друга не перестают.***
Когда Амели похищают, Рейес первым вызывается в спасательно-розыскную группу. — Верни её, Гэйб, — просит Жерар, заламывая брови и руки, — верни мне мою Амели, прошу тебя. — Тебе даже не нужно было просить, старина. Они находят её в бункере «Когтя» в Колумбии — усталую, измождённую, на руках Рейеса она едва тяжелее пёрышка. Жерар плачет, когда Амели привозят на Гибралтар. — Мне не стыдно, это хорошие слёзы, они от счастья. Счастье, на поверку, оказывается недолгим. Амели день ото дня замыкается в себе всё больше, когда она смотрит на Жерара, её глаза уже не горят так ярко. У Жерара же всё больше трясётся голос. — Я не знаю, что с ней, Гэйб, — каждый его звонок вот уже больше недели сводится к одному и тому же. — Ты ведь знаешь, я больше жизни люблю Амели, но эта женщина — это не она. Я чувствую это, чувствую, как она смотрит на меня, как будто… — Отставить нервы! — снова успокаивает его Рейес. — Успокойся, Жерар. Дай её время прийти в себя. Да, я видел, как она смотрит на тебя, и поверь — когда человек так смотрит на тебя, то такая любовь не умрёт до самой смерти. И, вздохнув, добавляет: — Иногда — даже дольше.***
И вот как это заканчивается: Звонок будит Рейеса посреди ночи прямо после двухдневной миссии. — Если мир не рухнул, Джек, я тебя… — начинает он, но Моррисон сухо его прерывает: — Я из Рима. Жерар мёртв. Хорошо, мир не рухнул, но накренился весьма обстоятельно. — Как? Джек мнётся, и это никогда не значило ничего хорошего. Да как вообще, чёрт возьми, что-то, связанное со смертью могло быть хорошим?! — Мы не можем пока сказать что-то точно… — Джек. Моррисон вздыхает и, наконец, решается: — Амели задушила его подушкой и сбежала. А следом: — Мы думаем, это «Коготь». И контрольный в голову: — Никто не мог предугадать. Это не твоя вина. Рейеса мутит. — Нет. Джек — нет. Я видел их, Джек. Если она его не любила, то любви нет вообще. Моррисон молчит, а Гэбриэль бросает трубку. Его мутит разогретой вчера на скорую руку пиццей. Утром появляется ориентировка всем постам на Амели Лакруа с пометкой «доставить живой». Рейес надеется, что кто-то найдёт её первым, потому что он просто её убьёт.***
Он находит её позже, намного позже, после своей смерти. Не нашёл бы и вовсе, если бы не вспомнил историю Жерара о шато семейства Гийяр. Она сидит у неразложенного камина с бокалом вина, синяя, как труп. Даже не дёргается, когда он приставляет дробовик к её затылку. — Почему? — рычит он в её ничего не выражающее лицо. — Почему, сука ты такая?! Вы же любили друг друга! — Не знаю, — отвечает она, и в глазах её — холодные чёрные дыры. — Слёзы текли, а я продолжала. Можешь убить меня. Тогда было больно, а теперь я вообще ничего не чувствую. И переводит взгляд на камин. Там счастливое новоиспечённое семейство Лакруа улыбается со свадебной фотографии. Да, все они тогда были счастливы. Были.