Его зовут Дерик Уибли

Я сижу на крыше здания, в быту называемым школой. Знаете в чем плюс того, что твой отец - директор частного заведения, по мимо того, что учителя попусту боятся тебе перечить (хотя в таком месте они вообще никому не перечат)? Свободный доступ к крыше. Обычно она открыта только для перекура, в прямом смысле этого слова, учителей. У каждого из них есть личный ключ для прохода сюда в любое время рабочего дня, правда такой шикарной возможностью пользуются не многие. В основном в эту часть здания наведываются только учитель физкультуры и мы с отцом. И если первые два приходят с определенной целью, то я шел туда ни за чем. Хотя, если подумать, то мне достаточно было было просто сбежать от шума внутри и посидеть на краю. Я не страдаю суицидальными наклонностями. Никогда не пытался резать вены, заглатываться таблетками, прыгать под машины и так далее. Пусть меня часто раздражают люди, с которыми я живу, но тем не менее. Это глупо - умирать из-за того, что тебя достали эти несчастные мудаки, живущие рядом. Они того не стоят. Ветер на верху холоднее того, что дует у поверхности. Не знаю, хорошо ли это, если учесть, что основную часть дня, я сижу на крыше, тупо просирая штаны. Все равно там нечего делать, кроме как спать и слушать музыку. На улице хоть воздух свежий. Наверное, стоит носить куртку здесь, иначе можно серьезно простыть и умереть. А можно не думать об этом и получать кайф от того, что ветер ерошит твои волосы. Я практически никогда не привожу сюда людей. И не сказать, что это место имеет для меня какое-то особое значение, настолько особенное, что я не могу рассказать кому-либо о нем. Просто не было поводов проводить сюда кого-то. Даже чтобы банально проветриться или скурить сигарету-другую. У всех есть что-то более подходящее, чем дверь "только для работников школы". Я слышу чьи-то шаги еще до того, как скрипит дверь выхода. Стук каблуков. Женщина. Стою у перегородки, облокотившись на нее, смотря вслед уходящему дню. Люблю задерживаться тут до заката, а позже неспешно идти домой по темным улицам, громко слушая музыку. Ветер играет моими волосами. Прохладно, но не так страшно для того, чтобы стоять в одном пиджаке и джинсах. - Дерек? - позади зазвучал мягкий женский голос, - Что ты здесь делаешь? - Прекрасный вечер, правда, миссис Питерс? - на самом деле, вечер был замечательный сегодня. Вполне подходящее для случайных встреч. - Ученикам нельзя сюда, - даже по ее голосу можно было представить ее чуть нахмуренные брови и сморщенный в некой неприязни нос. - Неужели вы действительно думаете, что меня это волнует? - я мог спокойно добавить что-то вроде "ведь я сын директора" и прочее подобное. Правда в том, что я не люблю тыкать людям в свое положение здесь, в отличии от других. Все и так это знают. Она промолчала. Я тоже промолчал. Какой смысл говорить, если говорить не о чем? Спустя секунд тридцать, я услышал, как она спешно чиркает зажигалкой. - Не знал, что вы курите. - Никто не знал, Дерек, - резко выпаливает она. Кажется, ей неприятна эта тема, а может мне всего лишь показалось. Я не уверен. Мы стояли молча еще несколько минут. Я ждал, пока серые зубы домов утащат алеющее солнце на дно, а Элен Питерс шумно вытягивала жизнь из ментоловой сигареты. Тонкая, видимо. Ее запах можно было почувствовать, наверное, даже с первого этажа. Я решил представить ее курящей в своей голове. И хотя для того, чтобы представить необязательно закрывать глаза, но я сделал это. У нее был дурной день: Шэрон Боулз снова закатила истерику на почве развода родителей. Ей пришлось успокаивать ее прямо на уроке. Они должны были проходить начало Второй мировой войны, но миссис Питерс было не до этого. Родители Шэрон разводились, это заставляло ее захлебываться слезами и соплями каждый раз, когда она задумывалась об этом. Шэрон никогда не любила представителей ЛГБТ. Она считала это мерзким, запретным и большинство в школе ее поддерживало. Это, видимо, давало ей слабую надежду в завтрашнем дне, хотя, если призадуматься, это было тем еще дерьмом, согласитесь? Какая разница, кто кого трахает, если тебя это не касается? Два месяца назад Кассандра Пирс призналась Шэрон в любви и поцеловала ее. Поцеловала прямо в губы, во дворе школы поздним вечером, до заката. Я видел это с крыши. Я видел губы Кассандры, произносящие это. Я видел ее глаза, в которых отражались эти слова. Только вот Шэрон этого не видела. Она резко оттолкнула ее, стоило ей понять, что ее губы касаются губ ее одноклассницы. Она громко кричала о том, как она ее ненавидит за этот поступок. Называла ее сумасшедшей, фриком, хотя они никогда хорошо не общались. Думаю, она в большей степени не хотела этого говорить. Просто растворится во всем этом. А Касси стояла и слушала ее. А потом начала плакать, но молчала. Не могла вымолвить ни слова, пока Боулз говорила. И лишь когда эта разъяренная девушка замолчала, Пирс смогла выдавить из себя тихое, захлебывающееся "прости меня". Я был почти уверен, что Шэрон ударит ее. За слова. За слезы. За ее состояние полной обескураженности. Но нет. Она просто убежала, оставляя Кассандру одну, внизу. Та медленно сползла по стене и продолжила тихо плакать, уткнувшись лбом в колени. В тот вечер я впервые за долгое время встретил закат на крыше не в одиночестве. Я спустился к ней, подошел и опустился рядом. Как только девушка это заметила, она утерла слезы и перестала плакать. Возможно, мой вид ее успокаивал, а может быть это было смущающим обстоятельством - плакать при малознакомом парне, хоть мы и были одноклассниками. Я предложил ей пойти на крышу и посмотреть на заходящее солнце. Почему меня удивил тот факт, что она согласилась? Наверное потому, что я давно не предлагал кому-то сделать это. Последним был мой отец пару месяцев назад. Он отказался. Мы сидели на холодном бетоне и молчали. Просто смотрели в небо. Я не спрашивал про ее ориентацию и прочие глупые подробности. Она не интересовалась тем, что обычно делают сыновья директоров и как у меня оказался ключ. Все это не требовало объяснения, каждый из нас понимал: просто так надо. И вот, город в очередной раз поглотил солнце, а мы все продолжали смотреть в небо. Оно было темно-лилового цвета, как заколка Касси в тот день. За пару дней до этого она говорила, что ее ей подарила бабушка, когда ей было пять. Она умерла через полгода. Инфаркт. - Мне пора, - поднимаясь, тихо произнес я. - Но я не хочу уходить, - ее голос был похож на шелест бумаги: сухой и очень пыльный, словно потрепанный временем. - Просто потом не забудь закрыть ее на щеколду, - бросив эту фразу, вышел. Это был последний раз, когда я слышал голос Кассандры Пирс. Родители Шэрон Боулз разводятся, потому что мистер Боулз влюблен в мужчину. И теперь, когда Шэрон слышит что-то о представителях ЛГБТ, она начинает плакать. Возможно, она чувствует вину из-за того, что случилось с Пирс, не знаю. Мне хочется думать, что она ее вспоминает. Мне хочется, чтобы ее помнили не только потому, что она сбросилась с крыши. Пусть хоть кто-то вспоминает о том, какой она была при жизни, а не из-за чего умерла. Элен Питерс - учитель истории в нашей школе. Ей чуть за тридцать. У нее вполне счастливый брак с Джонатоном Питерсом. У них есть дочь - Эшли Питерс. Вместе они смотрятся замечательно. Или нет? Недавно Элен узнала, что муж ей изменяет. Изменяет с секретаршей с работы. Когда он валит ее на стол в своем кабинете, он даже не задумывается убрать с него семейную фотографию. Иногда он останавливет на ней взгляд, обычно когда он на пике. И ничего не чувствует. Даже белый лист вызвал бы больше эмоций. Любил ли он их когда-нибудь? Что ему было нужно от этого брака когда-то? А сейчас? Он овладевал девушкой грубо, но ей это безумно нравилось. Она извивалась под ним словно змея. Их громкие стоны разносились по пустым кабинетам теми поздними вечерами, настолько возбуждающие, что иной раз даже охранникам не требовалось открывать redtube, чтобы подрочить - достаточно было просто хорошенько прислушаться. А как миссис Питерс узнала об этом? Она сидела в приемной, недалеко от этой самой секретарши и слушала ее красочные рассказы о начальнике. Как она прогибалась под ним, как ей было хорошо, когда ее драли на том столе. А после она еще выбила у него прибавку к зарплате и деньги на новые туфли. Так просто. - А он думает, что нужен мне! - смеялась девушка в трубку. Миссис Питерс тогда не дождалась мужа на обед. Прошло уже три минуты, а я все еще стою с закрытыми глазами и пытаюсь представить, как курит эта женщина. Наверное, она делает несколько глубоких затяжек, благодаря которым сознание буквально затуманивается. Внутренний взор не работает, мыслительный процессы на несколько секунд прекращают свою работу. Сознание очищается, давая мозгу на пару минут отдохнуть и раствориться в чертовом никотине. А может быть, это несколько неловких вдохов и постоянные пальцы у висков? Я не могу точно определиться. Это просто не укладывается у меня в голове. Не хочу открывать глаза, в этой темноте так приятно ощущать себя. Она приятная, как мягкое теплое одеяло, которым мама укрывает тебя перед сном и говорит: "Спокойной ночи, милый". И ты проваливаешься в сладкую пустоту. после тяжелого дня. Слышно, как она бросает почти полную пачку и окурок в урну. И, кажется, зажигалку тоже. - Уже уходите? - я резко распахиваю глаза и всматриваюсь в даль. Солнце еще живо, оно все еще светит, окрашивая передние фасады зданий в предзакатные цвета. Интересно, сколько людей пытались умереть, спрыгнув с этой самой крыши прежде чем ее закрыли? А у скольких получилось? - Семья ждет, - ответила она. Я лишь тихо хмыкнул и пожал плечами. Что же. Это в действительности ее дело, а не какого-то ученика, который случайно узнал это. По сути, я не могу даже ее как-то утешить, лишь потому, что не хочу подставлять отца, беспокоящегося за судьбу своих преподавателей и учеников. Позади послышался хлопок двери. Я так и не сказал ничего. Время течет незаметно, минуты проходят мимо меня. Огненный шар скрывается за домами, позади меня виднеются зачатки ночного неба с маленькими яркогорящими звездочками. Я знаю, потому что я оборачивался. Я знаю, потому что так обычно и бывает. Хочется выпустить дым, но я понимаю, что будет страшно вонять после. Так всегда с этими, плохо выветриваются. А маму расстраивать нельзя, хотя отец бы понял. Он такой. В конце-концов, от солнца не остается ничего, кроме ярко-алого неба вдалеке. Но кому вокруг это интересно, с их сверхсерьезными проблемами? Кто об этом беспокоится? Никто. Все правильно. Я иду по пустому парку. Ночь постепенно вступает в свои права. Холодает еще больше, температура ниже, чем тогда на крыше. Надо было брать с собой куртку. Я часто думаю, от этого мозг будто бы переливается. Играет мышцами, так скажем. Чаще всего, это больно отзывается в моем черепе. Он будто бы давит на него, пытаясь проломить и вырваться. Мне часто говорят, что я слишком много думаю над тем, о чем думать вообще не следует. Но я попусту не могу без этого! Это на уровне вопроса "как прекратить вдыхать кислород". Над головой словно постоянно открыты кучи вкладок с ненужными сайтами и лишней информацией. Побочное, можно сказать, из-за которого мозг и стремится вырваться наружу. Включаю музыку в наушниках громче. Один из немногих способов забивать. На происходящее у других. На бесполезные знания. На недостаток никотина в крови. На свое бесполезное существование. Меня зовут Дерек Уибли. И я заебался.