А может, все еще будет?

Акира Мадо не знает, в какой момент ее жизнь полетела под откос. Когда умерла мама? Или когда спустя несколько лет за ней последовал и отец? Может, когда Акира увидела два таких знакомых и дорогих имени в списках пропавших безвести? Амон Котаро и Такидзава Сейдо. Когда увидела поседевшего друга, с безумными глазами отрывающего головы следователям? Или когда закрыла Сейдо собой? А может, тогда, когда этот друг постучался ей в двери, спасаясь от следователей, и задержался навсегда? Словно в фильмах ужасов на улице лил дождь, и стояла жуткая темень. Мадо читала какой-то дешевый и ужасно глупый роман. В жизни так не бывает, никогда. По крайней мере не в ее. Ее жизнь всегда состояла из бесконечных тренировок и шагов к совершенству. Во всем. Сколько Акира себя помнила, она только и делала, что тренировалась, работала и работала. Чтобы отец мог ей гордиться. Для нее не была важна победа, лишь это чувство, что ты кому-то нужна. Отец хвалил ее и допоздна задерживался на работе. В ее жизни не было детства, только бесконечная вереница отчетов, сражений и могил. Чай давно остыл. Мадо следила за здоровьем и не могла позволить себе пить кофе. Он очень вреден для сердца, говорил отец. Громкий, пищащий звонок в дверь едва не заставил Мадо перевернуть на себя кружку. В такое время гости не приходят, а к ней некому и идти. Электрошокер привычно лег в руку. Но того, что последовало за поворотом ключа Акира точно не ожидала. Как и своего незваного гостя, влетевшего в квартиру. Такидзава смотрел на нее глазами загнанного зверя, полыхая алым какуганом. Несколько секунд понадобилось Мадо для размышлений, и она втолкнула тяжело дышащего Сейдо в ванную. Следователи не устраивали допроса с пристрастием. Они просто ее не знали. А в ванну Акира закинула полотенце и комплект одежды. Объяснения были не слишком долгими. Сейдо оставался только до утра. Но Мадо не собиралась его отпускать. Только не сейчас, когда ни у нее, ни у него никого не осталось кроме друг друга. Ночью Акира проснулась от крика. Не своего. Она уже давно поборола эту слабость и привычно ела снотворное вместо ужина, запивая антидепрессантами. Бегать по собственной квартире ночью оказалось тяжело. По пути в гостиную она споткнулась об ковер и больно ударила коленку. От обиды хотелось расплакаться. Такидзава нашелся в углу комнаты, с безумными глазами, смотрящими куда-то мимо Акиры. К нему тоже приходили призраки. Маленькая девочка, бежавшая домой из вечернего кружка, и так неудачно попавшаяся по дороге. Молодая пара, гулявшая по парку. Он собирался сделать ей предложение. Усталая женщина, мать пятерых детей, брошенная мужем, и шедшая с тяжелыми сумками из магазина. И многие многие другие, чьих лиц Сейдо даже не запомнил, все они выстраивались перед ним в бесконечный поток. И говорили. От их голосов нельзя было спрятаться, их нельзя было заглушить, как бы громко не выл Сейдо. А вот у Акиры получилось их заткнуть. Даже здесь она была лучше его. Ее руки были такими мягкими и такими холодными. Словно тебя обнимает ледышка. Их хотелось согреть. Не от жалости, нет. Просто чтобы не было так холодно. Только, к сожалению, у Такидзавы руки были не лучше. Она поднимала его с пола, так и не разомкнув объятья, словно Сейдо собирался сбежать прямо сейчас. А он уткнулся ей в плечо, пачкая ночнушку кровавыми слезами. Путь до ее спальни занял гораздо меньше времени. Гули хорошо видят в темноте. Кровать у Акиры была большая. На самом деле это была вовсе и не ее кровать. Просто спальню родителей она заперла на замок, забрав оттуда только эту огромную кровать. И больше не открывала. А где лежит ключ она забыла. И не хочет вспоминать. В этой комнате она похоронила всех, кто когда-то был ей так дорог. Там лежали воспоминания о том, как она с родителями в детстве пошла на аттракционы. Папа смеялся и катал ее на себе, а мама вытирала ей ладошки, перепачканные в мороженном. О том, как она допоздна гуляла с Амоном, и как она целовались под цветущим деревом. На них сыпались тысячи лепестков, и Акира была красивая, словно невеста. О той попойке, которую они устроили когда-то все втроем. Она, Сейдо и Амон. И о том, как хорошо и уютно ей было сидеть в приглушенном свете, потягивая алкоголь. Мадо больше не имела права на эти воспоминания. Они могли принадлежать кому угодно, но только не ей. Эта жизнь осталась в прошлом. Ее настоящее смотрело на нее больными глазами Такидзавы, выцветшими и грустными, словно у побитого щенка. Она усадила его на кровать, осторожно убирая его руки от лица и вытирая неперестающие слезы ладонью. Стоит ей коснуться его, как Сейдо дергается, словно от удара. И отводит взгляд глаз, один из которых до сих пор затянут черной склерой и светится в темноте алым зрачком. Глаза Такидзавы сейчас способны напугать кого угодно, но только не Мадо. Она до сих пор видит эти чуть нахмуренные тонкие брови, пролегшие на лбу линии, детскую обиду и затаенную надежду на дне. Такидзава изменился. И внешне и внутренне. Но его глаза, затянутые мутной пленкой безумия остались такими же, и привычка хмуриться осталась. Он ловит ее ладонь, на секунду прижимая к коже, а после отпускает. Какуган начинает гаснуть, делая Сейдо еще более знакомым, морщинки разглаживаются, и на секунду Акире хочется верить, что ничего с ними не было, что они вновь вернулись в прошлое. Вот сейчас Такидзава отстранится и скажет что-нибудь обиженно-колкое, как было всегда. А потом отворится дверь и войдет Амон, который с улыбкой будет вновь их мирить. Но ничего не происходит. Лишь Сейдо еще ближе прижимается к Мадо, нарушая иллюзию счастья, и тяжело вздыхает. По щеке Акиры катится одна одинокая слеза. Она плачет, совсем как тогда, на Русиме, когда она закрыла его своим телом. Тогда Такидзаве казалось, что вместе с этими слезами в Мадо тает какая-то ледяная стена, которую она так старательно выстраивала вокруг себя, ограждаясь от Сейдо. Ледяное сердце снежной королевы обратилось в воду, солоноватыми капельками падавшую ему на лицо и смешивающуюся с его собственными слезами. Сейчас Акира больше не та холодная статуя, и руки ее уже потеплели. На ней нет ничего, кроме ночной рубашки, и Сейдо чувствует, как сквозь ткань топорщатся от холода ее круглые груди. От этого на него внезапно накатывает острое чувство жалости. Первый раз в жизни не к себе. Он осторожно приподнимает рубашку, кладя руки ей на грудь, словно в попытке согреть. Под чувствительными пальцами расходиться сетка шрамов. Некоторые постарее, некоторые совсем свежие. Он находит те, что оставили на ее теле кагуне Тоору Мицуки и обводит пальцами. Ему становится страшно от мысли, что Акира могла умереть. И они бы больше никогда не увиделись. Такидзава гладит каждый миллиметр ее кожи, везде чувствуя шрамы. Регенерация, "подаренная" ему доктором Кано, зарастила не только новые, но и все старые шрамы, оставшиеся на его теле. Мадо зарывается пальцами в его волосы и приподнимает голову, прося посмотреть на себя. Сейдо не знает, куда деть глаза, пока Акира не притягивает его ближе, скользя поцелуем по губам. У нее они мягкие, нежные и гладкие, словно полированное теплое дерево. В противовес сухим, искусанным, шершавым, покрытым запекшейся коркой крови и отслаивающимися частичками кожи губам Такидзавы. Они долго сидят так, дыша в поцелуй и не решаясь продолжать дальше. Да и не это им сейчас нужно. Сейдо утягивает Мадо на кровать, стягивая с себя футболку и прижимаясь к ней теплым телом. Акира укладывает голову ему на плечо, прикрывая глаза. Сегодня они оба впервые за последние несколько лет будут спать без кошмаров. В открытое окно залетают лепестки цветущей сирени.