***
Раздражённый до зубного скрежета Юрий Плисецкий вошёл в общую гостиную и застал там почти весь курс, рассевшийся по периметру комнаты. — …Да, прямо так и сказал! — вдохновенно вещал сидящий на ковре по-турецки Джей-Джей, размахивая руками в порыве эмоций. — Ах, вот и он. Ну, спросите же его сами! Больше десятка пар глаз вперились в графа. Молодые люди словно пытались прочитать с его лба слова, написанные невидимыми чернилами. — Что? — приподнял бровь Юра, падая на диван рядом с подвинувшимся Отабеком. — Почему вы так смотрите? — Юра, скажи, это действительно так? — осторожно начал Лео, прекратив щекотать Минами. — Вы с Виктором… Ну, в отношениях? — Подожди-ка, — сверкнул глазами подросток, до которого медленно начала доходить вся абсурдность ситуации. — Что именно ты имеешь в виду? — Вы ведь… Вы ведь партнёры, так? — Какого характера партнёры, Индеец? — прошипел Юра обманчиво спокойным голосом. — Пояс-сни, пожалуйста. — Джей-джей сказал, что ты неоднократно говорил о своих чувствах к нему! И что вы вместе! Вот! — зажмурившись, выпалил американец. — А-ах, Джей-джей, — граф соскользнул с дивана, стряхнув с рукава пальцы Отабека, попытавшегося его удержать, и подошёл к барону, всё так же сидящему на своём месте. Плисецкий был так взбешён, что, казалось, даже его волосы приподнялись над головой от источаемой злости. Зелёные глаза метали молнии и сверкали дьявольским пламенем, а тихий сначала голос вскоре сорвался на шипение, а потом и вовсе на крик: — Ты что несёшь, ошибка пьяной повитухи?! Какие такие отношения? Тебе дали шпагой по голове и твой мозг усох до размеров макового зёрнышка?! — Юра задохнулся от возмущения и рванул кружевной воротник Леруа, совершенно опешившего от такого поворота. — Если ты, сплёвыш одноглазой крысы и сдохшего год назад нищего, ещё будешь распускать гнусные слухи, то я отрежу тебе твой гнилой язык, понял?! За его спиной воцарилось изумлённое молчание. Жан-Жак, округлив рот, смотрел на подростка ошарашенным взглядом и подбирал слова для достойного ответа, как вдруг в дверях раздался спокойный голос госпожи Лилии: — Юрий Плисецкий, подобным словам не место в лексиконе аристократа. Если вы не уважаете себя, то уважайте хотя бы тех, кто вынужден слушать ваши речи. А вы, Жан-Жак, избавляйтесь от этой отвратительной привычки придавать огласку непроверенной информации. Принцип «то ли дождик, то ли снег, то ли слышал, то ли нет» рано или поздно доведёт вас до сломанного носа, — жёстко отчитала баронесса молодых людей. — Но я пришла сюда не за этим. Господа, вторая ваша тренировка сегодня пройдёт по отличному от сценария, к которому вы все привыкли. Не берите на неё обувь, в которой обычно занимаетесь. Проследив внимательным взглядом за нестройно закивавшими юношами, женщина привычно поджала губы и продолжила: — Готовы ваши форменные жилеты. Их каждый из вас после ужина сможет найти на своей постели. Если с формой будет что-то не так, то смело сообщайте мне, — я со всем разберусь. Парни вновь согласно закивали, проводили экономку и принялись спешно собираться на обед, делая вид, что разговора между Жан-Жаком и Юрой Плисецким не было. Один только Отабек подошёл к графу и пытливо взглянул ему в лицо. — Бека, даже не начинай, — качнул головой блондин, набычившись. Понятливый казах кивнул, хлопнул друга по плечу в знак поддержки и направился в прихожую.***
Придя в зал для тренировок, молодые люди с удивлением обнаружили там ректора, который без улыбки приветствовал каждого из них. Яков Фельцман, заложив руки за спину, прокашлялся, когда за последним учеником закрылась дверь, и начал говорить: — Господа, как вам известно, в Сворде существуют разные профили, но основы каждой программы преподаются всем студентам без исключения. Сегодня начнётся курс уроков, целью которых является воспитание в вас способности контролировать собственные эмоции вне зависимости от обстоятельств. Итак, пройдите, пожалуйста, дальше. Обратите внимание: перед вами стоит обувь, в которой вы сегодня будете тренироваться. Юра, повинуясь жесту учителя, нашёл туфли с биркой со своим именем и принялся обуваться. Отабек, уже закончивший к этому моменту, рывком поднялся, сделал несколько шагов и с удивлением посмотрел на ноги. — Что такое? — поинтересовался граф, увидев, что друг неуловимо морщится. — Обуйся и поймёшь. Плисецкий пожал плечами, завязал оставшийся шнурок и поднялся одним движением. Неудобство, испытываемое им вначале, усилилось втрое: туфли кошмарно жали. Подросток оглянулся и обнаружил, что абсолютно все парни морщатся и шагают чрезвычайно осторожно, а некоторые и вовсе стоят на месте. — Кензиро Минами! — зычно позвал ректор и довольно кивнул, обнаружив, что упомянутый студент пробкой вылетел вперёд и вытянулся в струну. — Опишите ощущения. — Туфли… Несколько малы, господин Яков. — Несколько малы? — хмыкнул ректор такой скромной оценке. — Жмут в носках и давят на пятку. Да и узковаты тоже. — Звонко выпалил подросток, держа голову все так же высоко. — Вы не правы, Минами, — вновь ухмыльнулся мужчина. — На вас самая удобная обувь, которую вы когда-либо носили. Не так ли? — Н-но ведь… — начал было ученик, но быстро понял, чего от него ждут: — Так и есть, господин Яков! — Так отчего же я вижу сморщенное от боли лицо? — осведомился ректор, приподнимая седую бровь. Подросток тут же принялся всем своим видом демонстрировать ощущение комфорта, улыбаясь и ровно шагая к остальным. Молодые люди вслед за Минами натягивали на лица скучающие или уверенные выражения, растягивали губы в дружелюбных улыбках, и господин Яков довольно кивнул. — Что ж, начнём тренировку! Полтора часа граф думал лишь о том, как тяжело ему даётся каждый шаг. Не добавляло облегчения и то, что сам ректор, тренер и несколько серьёзных мужчин в тёмных сюртуках с воротниками-стойками непрерывно ходили от одного молодого человека к другому, делая пометки в небольших блокнотах. Юре совсем не сложно было скрывать истинные эмоции: долгие недели ему приходилось с вежливой улыбкой лепетать что-то до глупости наивное в глаза господину Казимиру или его жене, в то время как покрытая рубцами кожа под его рубашкой горела от малейшего прикосновения. Но даже он скривился, глядя потом на кровавые мозоли, испачкавшие тонкие дорогие чулки. Тогда же парни в первый раз не смеялись долго в общей гостиной, не пили тайком горячее вино, провезённое в Сворд знакомым извозчиком Мишеля Криспино, не обсуждали бордели и пабы, в которых уже успели побывать, а молча хмурили брови и кусали побелевшие от напряжения губы. Тогда же к ним в первый раз уверенным шагом подошёл старшекурсник, указал на толпу парней, одетых в темно-синие плащи с символикой школы, и предложил последовать за ними туда, где другим ещё больнее.***
Яков Фельцман прекрасно понимал, чему учил попадавших в Сворд юношей. Не обманывался ректор и на счёт необходимых для этого качеств: стальных нервов, выдержки, спокойствия и, конечно, жестокости. Одним из способов привить ученикам последнее был полный карт-бланш на посещение городского дна, трущоб, устраиваемых бандитами и просто любителями грязных денег нелегальных кровавых развлечений типа Боёв. Ученики Сворда были завсегдатаями последних. Даже самые некровожадные и спокойные из них рано или поздно оказывались в огромном ангаре с прекрасно видимой со всех его уголков ареной, приводимые туда приятелями, взятые на слабо, но чаще всего — ищущие место, в котором другим ещё больнее, чем им самим. Обучение в Сворде престижное и качественное, но это не умаляет его сложности, а иногда и бесчеловечности используемых методов. Изо дня в день юноши подвергаются постоянному нервному и физическому давлению, и уже многие поколения учащихся выплёскивают эмоции, наблюдая за творящимся беззаконием на арене, где огромные мужчины (нередко из числа осуждённых) борются друг с другом не на любимых аристократами шпагах, а голыми руками. Для молодых людей в поблёскивающих синих плащах из дорогой ткани в точке проведения Боёв всегда оставляли специальное место, поэтому они, войдя вовнутрь ангара, тотчас уверенно направились в свободный угол. Многие из посетителей были тоже одеты в плащи или плотные пальто. На некоторых вдобавок были черные маски, скрывающие лица. Ученикам Сворда они были ни к чему — манера поведения, которую они и не думали прятать (а многие пока просто не умели) говорила громче всяких слов. — Вот там, — развернувшись к первокурсникам, подал голос рослый Эмиль с третьего года обучения, — стоит господин Либ’ерро в красном жилете. У него можно сделать ставки и потом же забирать деньги. Но я бы порекомендовал вам сначала посмотреть на бойцов. Он хотел сказать что-то ещё, но в это время по ангару разнёсся звук гонга, и на огороженную канатами арену вышли двое бандитского вида мужчин, одетых в потрёпанные портки. Оба были бритоголовыми, огромными, и устрашающе вращали мощными бычьими шеями, которые стягивали широкие кожаные ошейники с металлическими бляхами на них. У одного из бойцов на левой руке не хватало двух пальцев, зато у второго недоставало половины уха, а голову расчерчивал жуткий шрам. Юра никому не признался бы, но он тотчас взмок, представив, что с ним сделал бы один такой громила, встреться они на тёмной улице. Сжав зубы и периодически зажмуриваясь, он следил за боями. За тем, как уволакивали прочь окровавленные избитые тела проигравших. За тем, как орали и подначивали публику, чтобы скандировала и бросала денег, выигравшие. Здесь не существовало никаких правил. Бей, или будут бить тебя. Убей или умри. Вновь прибывшие парни сначала задыхались от запаха железа, крови, пота и гнева, но затем атмосфера затопила и их, заставляя с холодным интересом следить за схватками и всматриваться в движения борющихся. Нет, ученики Сворда не кричали, подобно охочей до жестоких кровавых зрелищ публике, не бросали под ноги ревущим преступникам горсти звенящих монет, не взирали на разворачивающееся вокруг действо глазами, горящими сумасшествием, но с физически ощутимым наслаждением вдыхали чужую боль подрагивающими ноздрями. Окровавленные оскаленные лица, ненависть в глазах, жажда убивать от понимания, что если они не победят, то это их выволокут отсюда бездыханными телами, — всё это делало нарушивших закон мужчин животными, борющимися за свою жизнь, а жестокие мальчики-натуралисты в лицах студентов Сворда с интересом следили за драками. — Хочу поставить на этого в следующий раз, — неожиданно даже для себя проронил Плисецкий, указав тонким пальцем на ревущего крепкого азиата, только что расправившегося с пятым соперником. — Кто он? — Сетти Клык, — моментально отозвался Эмиль. — Хороший выбор. — Юра? — с удивлением повернулся к другу Отабек, совершенно не ожидавший, что жестокая игра так увлечёт подростка. Граф безразлично пожал плечами, не найдя слов, объясняющих его порыв. Он мог сказать разве что о том, что всегда был чересчур азартным. По этой причине подросток обходил игорные дома по широкой дуге, прекрасно понимая, что выйти оттуда ему будет достаточно сложно. Покинули ангар парни задумчивыми и удовлетворёнными. Каждый из них чувствовал зуд в кулаках и нестерпимое желание оголить шпагу, а то и услышать безнадёжный предсмертный хрип, вырывающийся из горла жертвы, когда душа её отлетает к небесам или скатывается в кипящее пекло. Юра терялся в ощущениях. Каждый день что-то ломалось в нём, моментально заменяясь на совершенно новую деталь: оказывается, любить человека своего пола — нормально, убивать без последствий — возможно, говорить правду — восхитительно здорово… Что ещё ему придётся осознать и принять?***
— Ну что, продолжаем развлекаться? — обратился к первогодкам один из старшекурсников, прозрачно ухмыляясь: — Мы собираемся к… дамам. Вы с нами? Юра, ещё не отошедший от недавнего печального опыта посещения борделя, совершенно не разделял энтузиазма остальных, но испугался того, что о нём подумают, и пошёл вслед за парнями. Заведение, в которое они пришли, хоть и напоминало вчерашнее, имело одно существенное отличие: здесь не было парней, продающих свои тела. Тогда-то Юра понял, что бордель, в который привёл его Виктор, был скорее исключением из правил, а в рядовых местах можно встретить исключительно леди. Что толкнуло его в сторону по-мальчишечьи тонкой голубоглазой девушки с дерзко обрезанными по скулы волосами Юра не знал. Но как завороженный подошёл к ней, поедая взглядом и давая понять, что крайне заинтересован. Блондинка встала с вороха подушек, широко улыбаясь подростку и протягивая ухоженные руки. Её кожа была такой же тонкой и нежной как у самого графа, а ещё абсолютно всё в ней что-то поднимало в его душе. Плисецкий смотрел в прозрачные голубые глаза и видел другое лицо. Более широкое и длинное, улыбающееся куда добрее и чище, способное застывать ледяной маской, как только его обладатель был хоть сколько-нибудь зол или недоволен. Везде был этот дьяволов Виктор Никифоров. Он незаметно для Юры занял прочную позицию в его сердце, заполз в него белой змеёй, обвил десятками колец и нет-нет да сжимал мягко, осторожно, не причиняя боли, а лишь будоража нутро и заставляя кровь бежать по венам быстрее. Подсознательно граф понимал, что не должен вспоминать лицо тренера, снимая шлюху, но ничего не мог с собой поделать. Весь его интерес к девушке схлынул в один момент: её волосы, снежно-белым шёлком мажущие по нежным щекам, на деле оказались искусственно выбеленными, что Юра тотчас заметил, присмотревшись чуть внимательнее. В то же мгновение он осознал, что ничего у них с ней не выйдет, но, не представляя, как он может сейчас это ей объяснить, граф пошёл дальше. Молодые люди оказались в комнате с приглушённым светом, обстановка которой очень напоминала ту, что он уже однажды видел. Блондинка, чьё имя он так и не удосужился узнать, подтолкнула его к кровати и принялась соблазнительно извиваться, избавляясь от платья. Юра поймал себя на мысли, что женское тело кажется ему странным и вызывает лишь один вопрос: «Как они с этим живут?!», а вовсе не возбуждение, о котором он слышал от знакомых парней. Он боролся с желанием отвести взгляд, боясь выглядеть глупо в глазах бордельной девки, и совершенно не представлял, что ему надо делать сейчас. Она же, прикоснувшись к нему, неверяще обнаружила полное отсутствие возбуждения и, то ли из-за обиды, то ли из-за неопытности, спросила: — Вы что, не хотите меня? Юра, совершенно такого не ожидавший, ответил откровенностью: — Нет. — Почему?! — пискнула блондинка, в то время как глаза её наполнились злыми слезами. — Ну, просто не хочу, — пожал плечами граф и, вспомнив, что он, вообще-то, заносчивый аристократ, добавил: — А не твоя ли работа сделать так, чтобы я тебя захотел? И пока девушка, собираясь с мыслями, хлопала ресницами, вскочил, деланно гневно шипя: — Нет, ну что это такое?! Подсунули неопытную монашку, которая даже не знает, что ей делать! И это приличное заведение? Уж лучше притон с беззубыми чернокожими шлюхами! Подросток, доигрывая партию до конца, хлопнул дверью спальни и спустился по лестнице. Ему было несколько жаль девушку, что осталась растерянной куклой сидеть у постели, но только так он мог уйти без смешков и жалости в свой адрес. А импотенты только это и получают. Юра, в сердцах взвыв, пнул каменную ограду какого-то здания. Как ему смириться с тем, что он и в этом плане неполноценный мужчина?! Как будто мало было по-девичьи хрупкой фигуры, округлых ягодиц, нежного лица и белого золота волос, щекочущего щёки!***
Юра сидел в той самой ванне, в которой несколько дней назад расслаблялся с Виктором после тяжёлого дня. «Спит сейчас с этим своим… Крисом-крысом, — с неприязнью подумал он, с силой намыливая тело. — Предатель! Он обещал проводить время со мной! Говорил, что мы должны стать близки и только тогда он сможет учить меня, а сам?!» А сам Никифоров легкомысленно улыбался, менял роскошные колеты и рубашки, танцевал со шпагой в натренированных ладонях и уделял ученику непозволительно мало внимания, сам того не осознавая. Плисецкий силился самостоятельно вымыть спину и вдруг вздрогнул, вспомнив, как по ней проводил беловолосый своими сильными горячими руками в ароматном масле. Закусив губу, Юра боролся с мыслью, что очень хочет повторения массажа, но, сдавшись, переместил руки на поясницу и попытался скопировать движения Виктора. Он протяжно выдохнул, откинулся назад, опуская голову на свёрнутое в валик мягкое полотенце, и перешёл к подрагивающим отчего-то бёдрам. В его висках в такт кровотоку стучала мысль о том, как бы сделал это Никифоров, и подросток пропустил момент, когда начал представлять вместо своих рук ладони тренера. Они бы аккуратно размяли ягодицы, на секунду вернулись бы к поясу и скользнули бы на грудь, задевая рвущие тонкую кожу рёбра. Поднялись бы выше, невесомо проведя по соскам, мазнули по напряжённой шее и вновь спустились к вздымающейся груди. Касались бы её самыми кончиками пальцев, заставляя тянуться к ним, а потом вновь накрыли бы всей поверхностью, обжигая теплом и чем-то непонятным, что концентрировалось внизу живота. Разделились бы, и одна бы скользнула к лицу, поглаживая скулы, притрагиваясь к высохшим губам, вынуждая приоткрыть рот и коснуться пальцев кончиком языка, а вторая снова спустилась бы к бёдрам, покрывая прикосновениями уже их внутреннюю сторону. Та рука, что находилась бы внизу, тронула бы колени, мягко и настойчиво разводя их, и накрыла бы напряжённый пах, заставляя вздрогнуть. Тогда бы пальцы, касавшиеся языка, мгновенно обхватили бы горло, не сдавливая, а лишь фиксируя в одном положении. Постепенно Юра бы расслабился, как всегда позволяя Виктору абсолютно всё, и руки тренера продолжили бы касаться его тела. Вобрали бы в кулак затвердевший ствол, медленно сдвигая нежную кожу и кружа по обвивающим его вздувшимся венкам; смяли бы поджавшуюся мошонку; предупреждающие шлёпнули бы по начавшим было сдвигаться бёдрам и вновь коснулись бы члена, размазывая по набухшей головке выступившую каплю предсемени. Пальцы с горла вновь приблизились бы к лицу, погладили бы извиняющимся жестом за ухом, скользнули в волосы, расплетая тугую косу и массируя уставшую от причёски кожу головы. И Юра бы мычал бы в его запястье, периодически мажа губами и потираясь ярко-алой щекой; сжимал бы гладкое дорогое дерево, которым было выстлано дно ванны, скрёб бы по нему короткими ногтями и беспрестанно пачкал бы длинные пальцы Виктора смазкой, сочащейся из влажной щели. — Почему? — спросил бы он, еле размыкая искусанные губы и ещё сильнее зажмуривая глаза. — Почему это происходит со мной? Виктор, разумеется, не ответил бы ему, а лишь стёр бы дорожки невольно выступивших на глазах графа слёз и ускорил бы темп, в котором его ладонь скользила по Юриному члену. Живот блондина словно прилип к позвоночнику, а пресловутые бабочки, казалось, собирались прорвать тонкую кожу на нём. В следующее мгновение подросток выгнулся дугой, изо всех сил закусил ладонь и излился прямо в пахнущую ванильным маслом воду. Его грудь ходила ходуном, светлые волосы прилипли ко лбу, а из горла вырывались всхлипывания и хрипы. «Что я делаю?» — билась в его голове единственная мысль. Растерянный и всё ещё дрожащий невзирая на облака горячего пара, клубящиеся вокруг, Юра сжался в комок и застонал сквозь зубы, выражая своё бессилие и степень запутанности.***
Виктор Никифоров несколько раз хлопнул светлыми ресницами, неслышно прикрывая дверь. Юра, судя по всему, так и не заметил его присутствия, а беловолосый успел увидеть довольно много, сделать некоторые выводы, и сейчас сопоставлял всё в своей голове. Юра сбежал из борделя, так и не дождавшись его, а его шлюха потом обмолвилась, что «не устроила молодого господина»; Юра обнимал его во сне и ластился подобно котёнку, когда не контролировал себя; Юра сладко стонал, сжимал точёную шею и гладил косточки ключиц как самый притягательный из тех, кто только успел побывать в постели Виктора. Юра сказал, что ему нравятся девушки? Бессовестный лгунишка!