Вечность с запахом вишни, табака, севера, солнца и песка

Данни никогда не говорит о том, что заставляет его просыпаться на час раньше, чем звенит будильник. Никогда и никому. Даже себе. Все дело в том, рядом с кем Данни просыпается. На кого он смотрит бесконечно долго, забывая моргать. Данни никому и никогда не расскажет, какие у Бруну по утрам губы - в меру припухшие. Просто в меру. Такие губы надо целовать не спеша - сначала облизнуть нижнюю, потом прикусить ее же, но осторожно. Выпить шипение, поймать его на излете, а потом уже смять и не давать возможности выдохнуть. У Данни нет желания никому рассказать, как приятно ловить своими губами его удивленное "мммм?", как прижиматься к Бруну в желании принадлежать и владеть одновременно. Как скусывать корочку с нижней воспаленной от такого долгого знакомства, как пробовать верхнюю, как чувствовать самум и засуху одновременно. Хотеть пить и напиваться поцелуем. Как поймать затылок кончиками ногтей, то царапая, то ли помечая: "Моё", чертить там Пиренеи в его честь. Как обводить его губы пальцами по контуру в миллиметре от алой границы. Впитывать в свои папиллярные линии эту терпкость и покорность. Данни не напишет в своем дневнике о том, как приятно проводить тыльной стороной ладони по щеке Бруну, царапаясь об утреннюю щетину, благословляя этот звук, означающий одно: "Он мой, он для меня". Как спускаться пальцами к ключице, вычерчивая там секундными касаниями черновики того, что произойдет позже. Как необходимо прижиматься к Бруну всем телом, резко, порывисто, боясь, что он исчезнет. Зарываться носом в темные пряди, пахнущие кофе и почему-то вишней. Как закрывать глаза от переизбытка эмоций и мееееедленно их открывать, щекоча ресницами нежный кусочек его кожи за правым ухом, будто специально для этого предназначенный. Данни не может передать словами любого из существующих языков, как вкусны попытки слизать границу между ключицами и нескончаемо долго подниматься вверх к линии роста волос, где притаились мурашки. Такие неожиданные для Бруну, до последнего играющего в неприступную стену. Но ему не холодно, черт его побери, не холодно. И снова возвращаться к губам из темно-алого мрамора, выдающим его, так предательски выдающим. Он прикрывает глаза на наносекунду позже, чем мог бы - и Данни обжигает этим пьянящим омутом. Зрачков не видно, да и были ли они - не важно. Кто был, что было - не важно ничего, кроме запаха вишневого костра в морозный день. Запаха его желания. Данни любит лежать после того, как все закончится, и вычерчивать на потолке невидимые линии – вот здесь Южный крест, вот тут его Скорпион. Млечный путь сменяется шоколадным безумием, когда к горячей спине Данни прижимаются еще мокрые ладони. Пахнущие северным бризом и несбывшейся надеждой на то, что это будет длиться вечно. Вечности с запахом вишни, табака, севера, солнца и песка не бывает – это знают даже чайки в порту. Впрочем, к чертям вечность, ее слишком много для живущего здесь и сейчас Данни. Ему достаточно и Бруну.