Исход

Томас привалился лбом к холодному стеклу и тут же проснулся. Мерное стучание колес поезда убаюкивало. Казалось, последний год был одной большой нескончаемой дорогой. Томас встал, надел пилотку, пошел в тамбур. Один солдат перекрыл выход, Томас кашлянул. Верзила — на две головы выше — повернулся, имея вид нахальный и наглый, но сразу подобрался, увидев воротничок. — Капеллан, — кивнул он, пропуская Томаса. В тамбуре Томас опять прислонился к стеклу. Лондон приближался. Его неведомое, непонятное, немыслимое место назначения. Он сам выбил себе командировку, сам вызвался. Война только что окончилась, все рвались домой, одного его словно тянуло прочь из Чикаго. Томас не потерял веру в Бога. Он терял веру в людей. Из-за речных трупов с бетонными ногами, из-за уличных перестрелок, из-за ненужных нелюбимых детей, которые срывают свою злость на еще более слабых. Пьяные отцы насиловали своих дочерей, матери избавлялись от лишнего рта еще в своей утробе, а итальянцы... Итальянцы в Чикаго принимали его за своего. Мафиози вверяли свои исповеди: Томас узнал несколько жутких способов пыток и неприятное знание о городской реке, где топили еще живых людей. Он терял веру в человечество. Чуть не нырнул в роман с замужней женщиной. Ему нужно было выговориться, а его наставник был слишком стар и слишком глух. И Джессика слушала его с таким пониманием, смотрела таким сияющим взором, тоже спутала любовь с ее отсутствием. Томас сбежал от всего на войну. Не лучшее решение, но хоть какое-то действие, попытка найти свое место. И там стало хуже, не могло стать лучше. То, что он видел, то, что он слышал… Один разговор с пленным немцем-католиком пробил в нем дыру, невидимую глазу. Немец был аристократичен, хорошо образован, блестящий рассказчик. Томас отдыхал в разговорах с ним, расслаблялся. Но в определенный момент они затронули тему евреев, и этот образованный, умный, приятный в общении человек улыбнулся и сказал «они не люди» так холодно и просто, так веря в это, что от его обычной ежедневной ненависти Томасу стало жутко и похолодели руки. А ведь нельзя было забыть про атомную бомбу. О Господи, бомба. Сны начались около полугода назад. В первый раз сон был просто сном, хоть Томас и проснулся с с часто бьющимся сердцем, потер лицо ладонью, тряхнул головой — бывает. Ему снился мужчина… мужской силуэт. Изображение было словно в треснутом зеркале или в калейдоскопе: дробилось частями, и все это было покрыто прозрачной рябью, словно Томас смотрел через воду. Звук тоже был двойной, будто одновременно говорили двое. Вроде говорили одно и то же, а разобрать четко не было никакой возможности. «Помоги ему» или «помоги мне»? Сон был просто сном, пока не повторился второй раз, третий, сотый. Во сне Томас всматривался изо всех сил, вслушивался. Но четко видел только ярко голубые глаза, белое пятно одежды и короткий ёжик светлых волос. Томас привык к предчувствиям, такие моменты отвели его от смерти во Франции, где он не наступил на противопехотную мину (и разорвало на куски другого парня), а в лагере военно-пленных увело из-под ножа обезумевшего итальянца. Сон был непростой. И когда кардинал упомянул об открывшейся вакансии в Англии, Томас сразу вспомнил про те слова из сна — возможно, они имели английский акцент, да. Определенно. Томас вырвал это назначение из рук кардинала. В Англию его отправили на самолете, с генералами. Наверное, им леталось спокойнее со священником на борту. Только приземлились не в Лондоне: погода испортилась, сели раньше. До английской столицы ехал в поезде. В Лондоне было сыро, промозглый ветер забирался в шинель и безошибочно находил путь к телу через одежду. Томас постоянно кутался, бесцельно гуляя по городу в свободное время. Через вечную морось, словно небеса безостановочно оплакивали этот город, этих людей, эту жизнь. Разрушенные старинные церкви, некогда прекрасные в своем величии, теперь стояли частоколом каменных обломков, напоминая о хрупкости всего в этом мире. Он знал, что тут его место. Чувствовал сопричастность с этим городом. Но потерял ориентир. Словно шел-шел до цели, а теперь не знал, что делать дальше, без подсказки. Сон будто затаился. Если в пути он еще посещал его слабыми отголосками, то тут — тихо. Закрыл глаза — темно, проснулся — утро. Снов не было никаких. Темное глухое ничего. Он хоть стал высыпаться, правда, чувство тревоги, которое посещало его сразу после сна, а потом словно испарялось, теперь было его постоянным спутником. Оно грызло его ненавязчиво, но упорно и без перерывов. Словно он выбивался из времени. Словно мог не успеть куда-то. К кому-то. Один из раненых американцев, которых он навещал в госпитале, пригласил его в бар после выписки. Чарли из Бронкса в последнее время покидал больницу каждый вечер через окно и возвращался под утро так же. Поэтому знал все местные пабы. — Тут есть шикарное местечко, падре. Все наши там пропадают. И Томас сразу согласился. Это не было пустым приглашением: сколько исповедей он слышал в барах, сколько советов давал. Таким, как Чарли, там было проще. Бар не выглядел питейным заведением снаружи. На нем даже вывески не было. Обычный одноэтажный сарай. Кругом были нежилые дома, многие из которых — разрушенные. А сарай — целехонек. Внутри — большое помещение и много народу — не протолкнуться, они пришли в самый разгар веселья. Пахло винными парами и мужским потом. Пара хороших католиков уступила им столик около стенки, еще и выпивку свою оставили. Томас благодарно улыбнулся и огляделся. Потолок высокий, светильники — несколько голых лампочек, свисающих на проводах, барная стойка — склад ящиков. За людскими спинами у стойки мелькало что-то белое: бармен в белой рубахе сноровисто и быстро обслуживал всех. У Томаса екнуло сердце, но он попытался вернуть свое внимание к Чарли, который начал говорить, как только они сели за стол. Лампочка над барной стойкой мигала, усугубляя непонятное волнение внутри. Томас медленно цедил свой неполный стакан, а Чарли уже допил свой и смотрел на бочки с выпивкой. Томас сам вызвался принести пиво. Он как раз подошел к стойке, когда лампочка таки перегорела. — Делаем романтику, парни, — от этого голоса Томас замер на месте, даже сердце словно перестало стучать, потом сделал шаг вперед. Перед ним на стойку грохнулась табуретка, потом погас свет, и фигура в белом взметнулась ввысь. Кто-то зажигал спички, кто-то — зажигалки, в море подрагивающих огоньков Томас завороженно смотрел вверх. Мужчина поменял лампочку, а потом легко спрыгнул вниз. Колченогий табурет дали в руки Томасу. Когда бармен включал свет, Томас сел на снятый со стойки табурет — внезапно подкосились ноги. Бармен был мужчиной из сна: короткая стрижка светлых волос, белая рубаха с закатанными рукавами, острый взгляд голубых глаз. Один в один. И голос, Томас никогда не спутал бы этот акцент, это мягкое, ласкающее слух произношение, это вибрирующее мурлыкание на согласных. — О, святой отец, — Чарли уже устраивался рядом с ним, — его зовут Маркус. Говорят, он один из вашей братии. Бывший священник. Последнее он произнес, словно выдавал великую тайну, — понизив голос и наклонив голову к Томасу. Бармен наливал им выпивку, его взгляд скользнул по ним, а потом задержался на воротничке Томаса. Тонкие губы дернулись в кривой улыбке, а потом бармен отвел глаза. Сердце у Томаса билось в каком-то неправильном ритме. Чарли что-то говорил, делился наболевшим, а Томас все смотрел на Маркуса и не мог прийти в себя. — Что? — неловко переспросил он Чарли, когда уловил паузу в разговоре. — Тушенка, говорю, дерьмовая была, — печально сказал Чарли, и Томас опять выключился из беседы. Чарли давно ушел, а Томас все цедил стакан чего-то крепкого. Маркус поменял ему опустевший стакан и Томас тут же воспользовался возможностью, выпалил: — Ты мне снился. — Да неужели? — светлые брови вскинулись в обидном ехидстве. — Честно, ты мне снился, — с каждым своим словом Томас сам чувствовал, что не то, не так и не поверит. Беспомощная фраза, плохие обстоятельства. Стакан лязгнул о стол, как забрало на шлеме. Маркус закрылся от него скептицизмом, удушающей вежливостью и непробиваемой иронией. — Спорим, ты это каждому парню тут говоришь? — Я... нет. Но Маркус уже отошел от него. Так и стал ходить в этот бар каждый день, как на работу. Да, так оно и выходило. Он редко сидел в одиночестве: всегда находился тот, кто составлял ему компанию. Католик ли, протестант или потерявший веру — Томас привечал всех и всегда, как и на фронте. Он слушал — иногда этого хватало, отпускал грехи, говорил что-то до зубовного скрежета банальное, но из его уст — жизнеутверждающее. Да, в этом баре он был при деле — даже начальство похвалило его за инициативу, а он думал наоборот — заругает. Томас, как правило, цедил до поздней ночи один единственный стакан, все время — у стойки, все время — пытаясь вовлечь Маркуса в разговор. Тот вроде как смирился с постоянством присутствия священника в своем баре, но на контакт не шел, отшучивался. Одна-две фразы — их обычный разговор за ночь. Томас выяснил, за что его лишили сана, осторожно поспрашивал всех, кого мог. Один старый ирландский священник посмотрел на него хитро и рассказал коротко, что Маркус Кин где-то полгода назад наставил оружие на старшего, чуть ли не на кардинала. Ещё до "инцидента" Маркус состоял в особом отделе, про который не все знают и не все слышали. А потом ирландский пройдоха притворился глухим и немощным. Помимо информации извне, короткой и интригующей, Томас узнавал о Маркусе многое просто наблюдая за ним. К ним обоим тянулись страждущие. Но Томаса выдавал белый воротничок, а вот что влекло людей к Маркусу, он не знал, но к нему вечно обращались за помощью. Высокий, жилистый, ехидный, вечно со стаканом в руке: если не наливает, то протирает. Что влекло к нему людей? Томас видел, как Маркус что-то обсуждает с кем-то, кто не решился подойти к действующему священнику, но запросто пришел к бывшему. Часто Томаса самого тянуло поговорить с Маркусом. Его переполняли чужие исповеди и свои тяжелые мысли, воспоминания о войне. Да, он мог пойти к своему куратору, заглянуть в любую уцелевшую церковь города, но в этом баре, у этого бармена был воистину божеский дар утешения. Разговоры с Маркусом не просто воодушевляли людей: Томас видел, как они распрямлялись, будто Маркус скидывал с их плеч тяжкую ношу. Еще Маркус очень неплохо дрался — пару раз он пресекал драки: легко перепрыгивал через барную стойку в одно движение, и вуаля — у драчунов были скручены за спиной руки и их выпроваживали на улицу. Разборки позволялись только там, вне бара. Драчуны тут же сдувались, покорно выходили, потом возвращались с синяками и разбитыми лицами, а Маркус молча доставал аптечку из-под стойки. В некоторые дни Маркус устраивал танцы: доставал патефон и ставил пластинку. Только когда такое случилось в первый раз, Томас разглядел, что в баре еще и девушек много. Весь бар начинал танцевать, его и самого несколько раз приглашали, но он неизменно отказывался, показывая на воротничок. Он наблюдал со стороны. Спросил, когда они остались вдвоем с Маркусом у стойки ( танцевали все, кому не хватило девушек, — в одиночку или в паре с такими же «везунчиками»). — Сколько семейных пар ты тут создал? Маркус только улыбнулся ему, но улыбка не была дежурной, холодной или ехидной. Во время одних из таких танцевальных сессий одна девушка обратилась к нему за советом: собиралась ехать к жениху в Канаду. Ее семья погибла, а молодого человека она видела всего раз в жизни — на побывке в Лондоне. Волновалась: рисковать или нет? Ехать-то не близко. — Я вот океан пересек, — засмеялся Томас, — из-за сна. — Взаправду? — поразилась девушка. — И что вам приснилось? — Английский акцент, — не стал уточнять Томас, — и чувство, что здесь я нужнее. Девушка не стала расспрашивать его дальше, нахмурилась, задумавшись. — А я ведь там тоже нужнее буду. На ферме каждая пара рук в цене. Я же деревенская, не фифа городская... Ну, а корабли ведь и в обратную сторону ходят, так ведь? Авось на обратный билет заработаю, если не ко двору придусь. Она выдохнула, расцвела улыбкой, разом похорошев, ушла довольная. Пару раз Томас целовался с закрытой дверью. Без каких либо объявлений и объяснений бар был закрыт, и солдаты бродили потерянными тенями около сарая. В первый раз это было очень неожиданно, на следующий вечер Маркус был излишне собран и хмур, а рукава неизменной белой рубахи были застегнуты у запястий, а не закатаны до локтей. Но сбитые костяшки рубаха не скрывала. — Эй-е-ей, — Томас притормозил его после второго такого отсутствия. Маркус напрягся лицом, телом, взглянул на ладонь Томаса, накрывшую его предплечье. — Я теряю паству, — улыбнулся Томас, руку не убрал, — давай в следующий раз я... подежурю вместо тебя. Маркус медленно поднял взгляд вверх, с ладони Томаса на его лицо. — Что, прости? — нахмурился он еще сильнее. — Твои исчезновения, — Томас осторожно переместил ладонь с затянутого рубахой предплечья на сбитые костяшки. Маркус резко отдернул руку. — Обойдусь, — сказал, как отрезал, но Томас уже почувствовал слабину, уцепился, стал наседать каждый вечер. — Возьми меня на работу, — вроде с улыбкой, вроде как в шутку, а взгляд — серьезный, пытался всё глаза в глаза говорить, — тебе помощь не помешает. — Ты прилипчивый, — наклонил голову Маркус раз на пятый, сказал удивленно, но, как почудилось Томасу, — с искрой восхищения в голосе. Потому он усилил свои словесные атаки. И одним вечером Маркус шлепнул его ладонью о ладонь. Томас увидел связку ключей. — Три замка, разберешься, что от чего. Открываемся в пять. Пиво в бочках. Цену за пинту знаешь, правило про драки — тоже, — Маркус наклонил голову, усмехнулся и прищурился, задержал на нем взгляд так, что Томас почувствовал себя редкой бабочкой на осмотре у энтомолога, — вот-вот булавкой проткнет, — справишься? Томас только кивнул, сжав ключи внезапно вспотевшей ладонью. А потом, когда в баре деньги и пиво текли рекой, бормотал себе под нос: «Доверился первому встречному». Он складывал всю наличность в жестяную коробку, а утром, выпроводив последнего отоспавшегося солдата, подмел, протер, вымыл все, что мог. Томас задремал с тряпкой в руке и щекой на барной стойке, вздрогнул от окрика, дернулся, осоловело огляделся. Маркус стоял перед стойкой: скрещенные на груди руки, суровый взгляд, свежая ссадина на скуле. — Замок закрывать надо. — Прости, — часто заморгал Томас. Вот и благодарность. Хоть, пока он спал, действительно кто-нибудь мог войти и... вошел. Томас замер: в углу у двери стояла девушка. Выражение лица Маркуса, проследившего его взгляд, тут же смягчилось. — Что тебе, золотко? Томас пригляделся. Господи, да она совсем ребенок. Лет пятнадцать, руки — веточки, ноги — палочки, а копна светлых волос — застывшее облако то ли от сладкого чая, то ли от грязи. И лицо — серьезное. Томас видел таких детей еще до войны, когда все мысли — о еде, о крове и как бы прожить еще один день, хорошо бы без боли. Наверное, тогда и началась подтачиваться его вера в людей. Томас быстро переоделся в туалете. Он мог бы доехать до квартиры и так: в майке да рубахе, но хотел, чтобы девушка видела его облачение, чтобы не боялась быть ночью рядом с двумя мужчинами. Маркус сидел с девушкой за одним столом и слушал, полностью растворившись в ее словах. Томас редко у кого видел такую поразительную концентрацию на собеседнике, наверное, только у своей бабушки. То сладкое воспоминание из детства, когда ты — центр мира и знаешь, что бабушка всегда тебя выслушает и даст простой и дельный совет. Маркус, поговорив с девушкой, вдруг вскинул голову в сторону Томаса. — Отец Ортега проводит тебя. Томас вскочил куклой-неваляшкой — чуть опять не задремал. Кивнул. — Пойдем. — Кейси, — представилась девушка. — Кейси. — Одну секунду, милая, — вдруг спохватился Маркус и метнулся к себе в комнату на второй, чердачный этаж — через узкую дверь около бочки с пивом, по шаткой деревянной лестнице. Через минуту он протягивал ей два больших бруска белого мыла. — Мне без надобности, — он указал пальцем на короткий ежик волос, — а тебе пригодится. Кейси попыталась отказаться, но Маркус приложил палец к ее губам и покачал головой. Кейси улыбнулась и кивнула. Маркус в ответ словно засиял. Томас даже моргнул, пытаясь избавиться от отсвета. Он все это время, как и всегда, смотрел на Маркуса, в груди теплело. Маркус перевел взгляд с Кейси на него, сузил глаза, нахмурился, явно спрашивая телом «что такое?». Томас качнул головой — «ничего такого», взял Кейси под руку. — Пойдем, милая. В дороге она молчала. Томас же вымотался ночной сменой, после которой у него было от силы часа два на сон — дневные дела никто не отменял. Кейси жила в небольшом уютном доме, вид которого портила глубокая воронка справа и полуразрушенное здание слева. Кейси застыла на мгновение в машине — Томас поймал им попутку, — потом отвела взгляд от дома, вежливо поблагодарила Томаса и водителя и пошла к дому, не оглядываясь, с прямой спиной, но неторопливым шагом. Куски мыла — крепко прижаты к груди. Томас сглотнул. Такие семьи он видел в Чикаго тоже. Хорошо, если не отец. Господи, пускай это не ее отец. Он стукнулся головой о бортик кузова. Всем не поможешь. Беседами не поможешь. Предрассветное серое небо словно глыбой асфальта давило на грудную клетку. Стало тошно. Новый день только усугубил настроение. Трое умерших, а один из этих солдат вроде шел на поправку. Томас помогал обмывать тела, в госпитале подходил ко всем, кто поднимал на него взгляд. На улицу вышел затемно, было тяжело дышать. Хотелось лечь на разрушенный асфальт, втечь в землю слезами, кровью, тоской. Томас повернул в сторону дома, — впервые с тех пор, как встретил Маркуса, — сделал несколько шагов и встал, как вкопанный. Сквозь асфальт пробивалась трава. Тонкие жухлые стебли трепетали от ветра и не думали сдаваться даже когда по ним проезжали машины. Томас долго стоял и разглядывал эту упрямую траву, а потом развернулся и побрел к бару. Ни один день ведь не пропустил. У бара он снял воротничок, сел у стойки, но в самый крайний затемненный угол, сгорбился, отвернулся к стенке, отчаянно надеясь, что сегодня к нему никто не подойдет. Перед ним появился наполненный стакан, и Томас кивнул, не поднимая глаз. — О, святой отец! — радостно возвестил кто-то сбоку, и Томас удрученно вздохнул — спрятаться не получилось. — О, Винни, что за дела? — внезапно перехватил посетителя Маркус и увел разговор в сторону. Томас залпом выпил пиво. В голове зашумело: стонами, криками, взрывами. Томас глотнул еще — остатки, вытер кистью мокрые губы. Глаза щипало. Маркус вытащил из его некрепко сжатой ладони пустой стакан и заменил его целым. — В оплату твоей вчерашней работы. Томас кивнул, опять вперил взгляд в стену. Второй стакан был почти пуст, когда Маркус опять навис над ним, просто стоял и сверлил взглядом. И в этот раз Томас оторвал взгляд от стенки. — Тяжелый день? — будто нехотя спросил Маркус, будто не мог не спросить. — Паршивый, — согласился Томас, невесело усмехнувшись. Залпом выпил последний глоток, до слез в глазах. — Эй, — рука Маркуса была теплой на его плече. — Глупо... — не то слово, он облизнул губы, поморщился, — жалко... Опять не то. — Несправедливо, когда они умирают после окончания войны. И сам улыбнулся глупо и жалко, сквозь слезы, и, наконец, поднял взгляд на Маркуса. Маркус смотрел на него, не моргая. Цвет его глаз вблизи был слишком ярким. Не бывает у людей такой чистой лазури в глазах. Не бывает такого чистого светлого сострадания. Томас вдыхал и вдыхал, забывая дышать. Маркус коротко сжал его плечо, сказал: «Будет легче», — и отпустил. Легче стало сразу, словно Маркус сбросил тяжесть печали с его плеч. Она по-прежнему была рядом, напоминая о смерти, но не давила плечи, не тянула к земле. Томас выдохнул. — Спасибо. — Тебе уже хватит, — повел глазами на пустой стакан Маркус, — иди, поспи. А на следующий день к Маркусу пришла Кейси. Томас все сразу понял: по ее лицу, по куцему рюкзаку за спиной. Ее глаза излучали отчаяние даже издали. — Не гоже молоденькой девушке ночевать в баре, — сказал он тихо Маркусу. Тот только фыркнул в ответ, будто и не ожидал от него другой реакции. — Я снимаю комнату. Там ей будет удобнее, — продолжил Томас, он еще не закончил мысль. — Я конечно переберусь сюда. Так будет уместнее, не находишь? Маркус буравил его взглядом, смотрел долго. Потом продолжил протирать стакан, только и сказав: «Хорошо». А когда Томас пришел с вещмешком за спиной, кивнул в угол бара, где стояло больше всего стульев, располагайся, мол. На большее Томас и не рассчитывал. Томас поставил рядком целые стулья, подоткнул под голову вещмешок, укрылся шинелью и заснул крепким сном. Утром проснулся рано. Привел себя в порядок в загаженном туалете. Осмотрелся и принялся за уборку. Маркус нашел его в одной майке и закатанных штанах, когда он драил пол в туалете, уже закончив мытье раковины. Маркус глотнул воды прямо из-под крана, кивнул и ушел молча. На следующий день Томас отдраил от многолетней грязи столы в баре, подмел пол. Маркус только молча наблюдал за его манипуляциями, ничего не говорил, но на третий день кинул ему в руки свою подушку. — Благодетель, — улыбнулся Томас. Сон был странный. Томас брел в тумане в звенящей тишине. Под ногами чавкало болото. Он спотыкался обо что-то, зная, что это — людские тела. Иногда тел было слишком много, и ему приходилось идти по ним, увязая в чьих-то внутренностях, поскальзываясь на крови. Туман сгущался, влажная белизна окутывала его коконом, сжимала в объятиях, проникая внутрь, сквозь кожу, стучала в сердце. Опасная. Томас проснулся рывком, резко сел на своих стульях. Сильно билось сердце. Маркус стоял у стойки, держал бокал в руке. — Ты проспал. Томас кивнул; рука на сердце — внутри ныло. — О, я работаю тут? — Томас растирал, грел то ноющее место в груди ладонью. — Надо же оправдывать твое житье здесь. Нахлебников я не люблю. — Это потому что я не девушка. И не в беде, — улыбнулся Томас. Следующей ночью сон повторился. Чувство тревоги, которое вызывал туман, беспокоило Томаса весь день. Он разбил стакан и получил за это окрик от Маркуса и его встревоженный взгляд. А потом сон дополнился. Томас шел по телам, ботинок цеплялся за чьи-то кости. Он наступил будто в яму, там чавкнуло, и Томас отстраненно подумал: «чей то живот», — тут же его собственный живот скрутило от ужаса. Туман был живым, тишина изменилась, чье-то дыхание приближалось к нему. Сгусток белизны впереди обрел форму, приблизившись — стал человеком. Молодой, светловолосый мужчина в военной форме, на лице — холодная улыбка. В руке — пистолет. А глаза... что-то страшное, неправильное было с глазами. Ужас колотился в груди, стучался по ребрам, бил колоколом в голове. Неправильные, неправильные. — Маркус, — оскалился в улыбке блондин, и Томас с криком проснулся. Маркус стоял рядом и протягивал флягу. Томас взял ее дрожащими руками, залил в себя обжигающую нутро жидкость. Томас вытер ладонью вспотевший лоб, подтянул к себе ноги, закутался поплотнее в шинель и посмотрел на Маркуса, который сел около него на корточки. — Потрепало тебя, солдат? — в его голосе, на лице — искреннее и глубокое сочувствие. К нему. Страшно было разрушать это мгновение, стирать эти эмоции с лица напротив него, но Томас посмотрел в голубые глаза, сказал: — Ты... ты мне снился. Маркус отклонился, как от удара. Его лицо предсказуемо изменилось. — Я думал, что это я, но это — ты. Туман, тела, я шел по телам, Маркус! И этот офицер... его форма, она — другая, старая. Он назвал тебя... меня по имени. И его глаза... — Я ветеран первой мировой, Томас, кажется, ты уже знал об этом, — ровным голосом произнес Маркус, а по лицу его ходили желваки. — Нет, не знал! — Томас схватил его за руку, крепко сжал, — я не видел тебя, как тогда в Чикаго. Я был тобой, и если это то, что ты пережил... — Не надо меня жалеть, — спококйно сказал Маркус и выдернул руку, поднялся, — работа сама себя не сделает. Но весь день Томас чувствовал на себе его взгляд, задумчиво-напряженный. Маркус не выгнал его, как боялся Томас, просто забрал подушку. И внезапно сны прекратились. Томас проснулся первым, как раньше, до кошмаров. А потом вышел Маркус, явно не выспавшийся. В сравнении с предыдущими днями. — Плохой сон? — спросил Томас и Маркус не ответил. Возможно ли, что Маркус всегда спал с кошмарами, а Томас на какое-то время и по какой-то причине избавил его от них? — Не говори чушь, — отмахнулся от него Маркус, когда Томас спросил его об этом в середине рабочего дня, — вот уж не думал, что ты веришь в мистику. — Я — священник, Маркус, я обязан верить в сверхъестественное. Маркус улыбнулся. Улыбка неожиданно осветила его лицо, как свечка икону. Сердце у Томаса сжалось, он порывисто схватил Маркуса за локоть. — А еще я верю в Провидение. Оно привело меня к тебе. — Это не обязательно Провидение, — Маркус медленно отвел свою руку в сторону, и Томасу пришлось разжать пальцы, — если есть свет, то и тьма рядом. Томас вспомнил ту жуткую улыбку офицера во сне. В него пальнуло ужасом, как из пистолета. — Я знаю. Все оставшееся до сна время Маркус избегал его. Томас закрыл дверь на замок, прибрался, посидел на своих стульях, а потом пошел в каморку Маркуса на чердаке. Дверь скрипнула, открывшись. В комнате была одна кушетка, шкаф у стены, торшер и много всякого хлама. Томас споткнулся о чугунные гантели. Он пришел поговорить и замер, войдя в комнату. Маркус спал, ворочался на постели. Томас подошел к нему, долго разглядывал, не зная, что делать, не находя оправдания своим действиям. Он действовал по наитию. Прилег рядом, обнял за плечи, уткнулся головой в подушку. Теперь он наблюдал со стороны. Видел совсем молодого Маркуса, потерянно бредущего в тумане, его ноги то и дело спотыкались о трупы. Чьи-то руки и ноги просвечивали сквозь туман, словно снизу его пелена была тоньше. Когда появился белокурый офицер с пистолетом, выплыл, словно из ниоткуда перед Маркусом, Томас рванулся вперед и успел встать между ними. И выстрел вошел в него, в бестелесного участника чужого сна. Боль вошла в него, обожгла нутро, выкинула из сновидения. Маркус смотрел на него с потрясенным, расколотым со сна лицом. — Что ты тут делаешь? — прорычал он — Оберегаю, — попытался оправдаться Томас. Его трясло после выстрела в живот, такого недавнего, такого настоящего. — Ох, — не сдержавшись, он прижал руку к животу. Маркус взвился. — Выметайся, — глаза его горели бешеным огнем. — Сейчас, — послушно согласился Томас; собрал себя по кусочкам, опасливо встал, все еще ожидая, что внутренности выпадут из фантомно развороченного живота. Пожаловался — «Больно», и получил оплеуху. — Кто ты? — голос у Маркуса дрожал. — Что ты? Его пальцы нервно пробежались по коротко стриженому затылку. — Зачем ты здесь? Он метался диким зверем в клетке по комнате, в которой было слишком мало места. Маркус последний раз взглянул на обескураженного Томаса и вышел из комнаты. Томас пошел за ним. Маркус зажег масляные свечи, налил себе виски и пил из стакана. Стекло звякнуло о зубы. — Что ты делал у меня в комнате? — с усилием, собирая себя в одно целое, спросил Маркус. — Ты мне снился, — просто ответил Томас и спровоцировал новый приступ ярости. — Мокрый сон? Так ты по мальчикам? А так и не скажешь. — Маркус, — попытался прервать его Томас. Маркус швырнул стакан в стену. — Да, да. Ты же священник. Я тоже был. Знаю. И у них грехи бывают. Только ничего тебе не светит. Никому не светит, — он обхватил голову руками. Томасу нестерпимо захотелось обнять его, успокоить. Но он не смел. — Видел выстрел? Видел? Выстрел в живот? Да? Нет! Ниже! Боль, впрочем...каждый раз... Маркус внезапно замер, прекратил свою бешеную вибрацию, вперил свой взгляд в Томаса. — Ты же не знаешь. Я — урод. Трясущимися пальцами Маркус расстегнул ширинку на брюках, в которых спал. Майка задралась вверх, штаны упали на пол, масляный свет колыхнулся от движения и на стенке на мгновение отобразились два ярких всполоха, прямо за спиной Маркуса. Он был оскаплен. У Томаса перехватило дыхание. Его залило светлыми яркими ощущениями сродни оргазму. Он медленно опустился на колени. Из глаз полились слезы. — Святой Архангел Михаил, заступник наш. Ты — ангел, Маркус, ангел! Маркус, чуть наклонив голову на бок, смотрел на него недоуменно. — Ты совсем дурачок? — спросил тихо, — юродивый? Слезы текли и текли. Грудь затопило тепло. — Ты прекрасен, — сказал он Маркусу. Поднялся с колен и сделал шаг на встречу. Маркус отшатнулся назад. Потрясение на его лице делало глаза слишком яркими. Он натянул штаны обратно, застегнулся. — Ты не мог бы уйти, — севшим голосом спросил Маркс и отвел глаза. Томас не стеснялся своих слез, — нет, а Маркус — да. — Я не уйду, — твердо сказал Томас. — Да не насовсем, Господи ты Боже Мой, — вскинулся на его непонимание Маркус, — на сейчас. Томас посмотрел на свою кровать из стульев, а Маркус махнул на потолок. — В мою комнату. Я все равно больше не засну сегодня. Томас открыл рот, и Маркус предостерегающе поднял руку. — Молчи. Томас кивнул. Лежал потом на кушетке и тоже не спал: прислушивался к звукам снизу. Маркус бродил и бренчал бутылками. А утром стеснялся на него смотреть, то и дело отводил взгляд. Томас следил за Маркусом в течение дня. Тот несомненно это чувствовал: постоянно оглядывался, почесывая затылок, выразительно смотрел в ответ, мысленно вкладывая во взгляд много цветастых английских ругательств. Томас глаз не отводил, светло улыбался в ответ и складывал большой и указательный пальцы в кружок. Только ближе к вечеру Маркуса навестил незнакомец. Было плохо видно сквозь толпу людей, посетителей как всегда было много: Томас углядел только коричневую шляпу на высоком человеке. Пальто тоже было коричневым. Маркус стоял со скрещенными на груди руками, хмурился, и смотрел недобрым взглядом. А еще он стоял в непривычном отдалении от собеседника. Тревога как из сна уколола сердце. Он не успел расспросить Маркуса про незнакомца. Тот сам пришел к ним перед самым закрытием. Томас как раз уже вешал замок, когда его отшвырнуло в сторону. И он мог поклясться, что никто его не толкал. Падая, Томас разглядел профиль незнакомца, его шляпу, его глаза, а потом — круглое пулевое отверстие во лбу. Затем запоздало услышал выстрел. Незнакомка — это была женщина — свалилась кутюлем на пол. Маркус выстрелил еще раз в безжизненное тело, так и стоял: осанка — прямая, лицо — опасно спокойное, в вытянутой руке — пистолет. — Вопросы? — Маркус чуть повернул голову в его сторону. Томас встал с пола, потирая ушибленное плечо, голова кружилась. — Её глаза... Я их видел. Они странные. Двойной зрачок? — Демон, — коротко ответил Маркус, и Томас кивнул, пошел в туалет за шваброй. Он выпытал у старого священника, кем был Маркус раньше, споил и расспросил. Маркус был экзорцистом. Когда Томас вышел со шваброй и ведром, Маркус натягивал на тело холщовый мешок. У женщины было определенное сходство черт с Кейси. Маркус окинул его взглядом, молча кивнул в ободрении. Они вдвоем перетащили труп в старый грузовичок. Томас попытался сесть на пассажирское сиденье, но Маркус мягко остановил его, положив руку на плечо. — Дальше я сам, — посмотрел пристально в глаза, повторил, — я сам. Погладил по плечу оберегающе и все смотрел в глаза. Томас кивнул, привел бар в порядок: выдраил пол, стерев лужу крови, отстирал тряпку, приготовил ужин. Маркус вернулся на рассвете, подмышкой — старая раскладушка. Он впихнул ее в руки Томасу, окинул взглядом скудное застолье. Они ели в молчании. Картошка с маслом, ветчина из банок. Маркус налил себе виски. — У тебя всегда пистолет с собой? — задал мучавший его вопрос Томас. Маркус приподнял бровь. — Он у всех тут есть в последнее время. Томас кивнул — верно. — Демонов тут много? — Хватает. Томас выцепил из пальцев Маркуса стакан, пригубил. Существование демонов почему-то не так ужасало, как внезапная мысль. — Ты ведь никогда не думал... не собирался... Томас сложил пальцы пистолетом и приложил к виску — не смог озвучить мысль словами. Маркус быстро отвел глаза, передернул плечами. Ни да ни нет. Но у Томаса сердце ухнуло вниз. Он положил свою ладонь Маркусу на предплечье, и тот впервые не попытался вырваться. — Ты прекрасен. Ты — божье дитя, — он говорил со всей силой своей веры. Глаза у Маркуса заблестели, он издал горловой звук и дернул губой в попытке улыбнуться. — Откуда ты такой? Томас пожал плечами, чувствуя себя необычайно легко и стопроцентно на своем месте. — Я — ответ на твои молитвы. Я здесь для тебя. Ты больше не будешь заниматься этим один. Никогда. Маркус сглотнул. Глаза — все еще ледяная дрожащая корочка. Томас собрал грязную посуду, вымыл ее в туалете, протер стол и стал раскладывать раскладушку около стенки. Маркус молчаливой статуей наблюдал за ним из-за барной стойки. — Можешь разложить ее у меня, — сказал он, когда Томас сел на раскладушку. — Ты специально ждал этого момента? — нахмурил лоб Томас, но тут же принялся собирать ее обратно. В комнате у Маркуса было теплее, уютнее. Она имела жилой вид, Томас огляделся по сторонам, примечая, где нужно будет потом сделать уборку, осторожно и не нервируя владельца. Томас придвинул раскладушку к кровати, разделся до исподнего. Раскладушка после жестких стульев показалась райским блаженством. — Господи, спасибо тебе за малые радости, — улыбнулся он, растягиваясь во весь рост на спине. Маркус лежал совсем рядом на кушетке, смотрел на него и улыбался. — И за большие. Томас моргнул на него, не понимая о чем он; еще один вопрос не давал покоя. — Когда два зрачка — надежды нет? — Да. — А до этого? Есть период, когда можно помочь человеку? — Да, — опять ответил Маркус, — я так и делал лет с двенадцати и до того лета, когда... После я мог только убивать их. — Может, попробуем снова, вместе? Маркус смотрел на него долго, — Томас держал взгляд, — а потом протянул ему руку. Томас сжал его ладонь крепко, придвинулся к краю своей раскладушки, Маркус лежал на краю своей кушетки, и они держались за руки. —Ты действительно здесь из-за меня? — спросил Маркус тихо, голос хрупкий и ломкий, натянутый. Лицо в свете луны – совсем молодое, гладкое, морщин не видно. — Я в это верю. Густой ядовитый туман привычно окутал его во сне. В этот раз он смотрел по сторонам, искал. Впереди показались очертания знакомой фигуры, Томас схватил ее за руку. Голубые глаза Маркуса смотрели на него удивленно. — Пойдем отсюда. Не надо больше. И Томас за руку повел его прочь из тумана.