Цитадель

Бои в Сталинграде имели свою особую специфику. 23 августа 1942 года произошла бомбардировка, уничтожившая большую часть города. Сплошной линии фронта не существовало: стороны захватывали узлы обороны, т.е. здания или группы зданий, у которых были достаточно мощные стены и подвалы, чтобы выдержать прямые попадания бомб. Одноэтажные дома, здания из дерева и с глинобитными стенами служили нейтральной полосой. Здесь велась разведка, прятались снайперы, ставились мины. Знаменитый дом Павлова был одним из таких надежных строений, где можно было закрепиться. Вместе с домом Заболотного и мельницей Гергардта они образовывали «Пензенский» узел обороны (по ул. Пензенской). Мельница Гергардта была цитаделью узла. Ее работа прекратилась 14 сентября 1942 г., когда в здание попали фугасные бомбы. К 20 сентября 1942 г. сюда отступили советские солдаты, не сумевшие закрепиться на рубеже вокзала. Еще часть обороняющихся разместилась в доме Заболотного и в доме Павлова. В последнем помимо нескольких десятков военных укрывались в подвале мирные жители – более 30 человек, некоторые из которых были тяжело ранены в бомбардировках или получили ожоги в вызванных ими пожарах. Пензенский узел обороны находился в полуокружении 58 дней – вплоть до контрнаступления советских войск. Единственным путем снабжения была соляная пристань центральной набережной Волги. Ее использовали только ночью, но и тогда это было огромным риском. Атаки и обстрелы совершались по несколько раз в день. Дом Заболотного был взорван и выжжен вместе с защитниками. Два других здания выстояли. Перед бомбежкой уходили даже крысы. Не боясь никого и ничего, они маршировали по заваленным обломками улицам. Грязно-серые, как пепел. Как его лицо. Хотя откуда ему знать, какое у него сейчас лицо… Он себя не то что в зеркале, и в луже-то не видел уже несколько месяцев. Точно только одно – зарос. Сталинград вяло поскреб щетину и уронил дрожащую от слабости руку. Он уже потерял счет всему – дням, штурмам, перевязкам. Слился душой с собственными руинами, и тысячи крысиных лапок каждый раз будто бы не по улице идут, а скребутся у него под бинтами, бередя раны. Как будто мало у него болят ожоги! Но они скребут. А он смотрит на все это красными, саднящими глазами ощеренных окон цитадели. Как он до сих пор не впал в кому и не лежит овощем, он не знал. Но, может быть, догадывался. Перед бомбежкой уходили даже крысы. А люди оставались. Почти никто из них не знал, кто он такой на самом деле. Они просто были рады, что он с такими ранами и ожогами еще жив. Говорили, что вот он, настоящий степняк – весь перебитый, а держится, да еще и улыбается натурально так, что фриц от одного вида к прафатерам отправится. И никто из них не подозревал, что это не он держится, а они держат его. Он лишь дает им укрытие. Иссеченные пулями и осколками стены мельницы продуваются всеми ветрами. В ее старинных недрах ночами что-то натужно металлически скрипит и постукивает, и слышно, как, на перебитые потолочные балки осыпаются иногда крошечные осколки кирпича… Но она стоит. Выстояла бы теперь. Крысы уходят. Их еще не видно, но он уже чувствует смутное неудобство. А ведь надеялся улучить минуту и вздремнуть, пока тихо… - Стрельцов! – голос доносится издалека и как-то игрушечно, словно во сне или в детстве. Стрельцов? Что стрельцов? Стрельцов много, да… Он весь ими населен. Только ими. У них простые, но красивые кафтаны. Он выглядит в таком почти взрослым и очень лихим – хоть сейчас выступай на смотр… - Андрей! – голос неожиданно раздался очень близко, и Сталинград резко распахнул глаза. Над ним нависало бледное, помятое лицо связиста. Его имя лежало где-то среди осколков стекла на вокзале, от которого они отступили еще в сентябре. Он помнил только, как тогда или немного раньше тот, пригибаясь к земле, повторял как заведенный: «Волга, Волга! Я Василек! Как слышно?» - Плохо? – сочувственно спросил Василек. Глаза у него при этом были напряженные, уставшие. Кажется, этой ночью он ходил к Волге сам. На соляную пристань. - Плохо, - кашлянув, признал Сталинград. Предупредил. Не было такого, чтобы он не угадал с обстрелом. Люди давно перестали этому удивляться. Они говорили, что он, наверное, заговоренный, как цыган, и готовились к предстоящей атаке. А он готовился пересилить удар войны еще раз. Та ведь очень старалась. Он не сдавался, потому что в таком деле возможно только одно из двух: либо сдашься, и война сломает тебе хребет, либо переломишь ее ты. Пока люди оставались людьми, у него были все шансы.